Мастер Чэнь - Этна

Короче говоря, приехали наши «винные туристы» в только что отремонтированную бывшую конюшню, превращенную в двухуровневый гостиничный номер.

— Вы оказались правы, — сказал мне Альфредо после того, как этот двухдневный кошмар был закончен.

И нехорошо улыбнулся. Я с удивлением понял, что он почему-то доволен.

Вот когда я узнал, по крупице, насчет того самого семейного спора.

Дело в том, что покойный ныне граф Пьетро — отец Джорджио — был персонажем очень сицилийским, то есть консервативным до крайности. И представить себе, чтобы он, три десятилетия назад, пускал туристов в свое винное хозяйство, было невозможно. Это ведь его дом, пусть не единственный.

А чернобровый граф Джорджио как раз человек очень современный. Он даже прославился подлянкой, подстроенной отцу где-то в шестидесятые: Пьетро твердо знал, что на его виноградниках, как и встарь, растут лишь местные сорта — красный неро д’авола и белая инзолия. И тут его сын Джорджио приносит ему бутылку отличного шардонне. «Кто это сделал?» — удивился отец. «Вы», — ответил ему Джорджио, который уже несколько лет как втихую экспериментировал с французским шардонне на дальних склонах. Отец после этого не выходил из своих комнат неделю…

Но штука в том, что некоторые фамильные особенности повторяются через поколение. Альфредо не совсем похож на отца — и он точно такой же, как его дед. Как я постепенно понял, он абсолютно не желал, чтобы в его любимой кантине топталась толпа кого угодно. Ему не нужно было никаких миллионов, если от этого необратимо изменится его нынешний дом.

Семья спорила. И спорила опять. Я не знал подробностей, но что-то чувствовал.

И тут произошла — уже при мне — занятная история.

Зимой в деревне крестьяне обнаружили двух рюкзачников, немытых, с дредами, страшных, они заблудились в наших холмах и пугали мужиков криками «где Пьетро?». Мужики привезли их к нам на своих «фиатах», мы бедняг отогрели, накормили, отмыли и уложили спать в одной комнате и на одной кровати (им уже было все равно, да и не имелось у нас тогда других комнат). Денег никаких тут, понятно, не ожидалось, но не погибать же людям.

А поутру они проснулись, один вытащил из глубин драного рюкзака золотую кредитную карточку и купил две коробки совершенно фантастического «Россо дель Пьетро» великого урожая 1997 года и еще пару коробок таких же коллекционных сокровищ. С доставкой на борт его яхты в Палермо.

Теперь уже, видимо, граф ехидно улыбнулся. Альфредо задумался.

И через три недели сообщил мне о семейном решении:

— Серджио, вы победили. Да, я знаю, чего вы на самом деле хотели. Того же, что и я. Сюда мы будем пускать только посвященных, из винного мира. Для чего переоборудуем еще три комнаты. Брать будем за комнату триста пятьдесят евро в сутки.

Я нервно моргнул.

— Да-да… Триста пятьдесят. Или, с кого-то, ничего. А чтобы не отстать от ветра времени, мы начинаем строительство бутикового отеля под боком у нашего третьего винного хозяйства, на Капомарко на Эолийских островах. И там будет гораздо дороже.

Я опять моргнул.

— Но заниматься гостями там будете не вы. Вы нужны здесь.

И Альфредо, блеснув глазами, пошел в погреб, где как раз намечалось очередное мытье бочек и перелив вина.

А еще всё это время в уголке погреба тихо лежало в громадных традиционных ботти вулканическое вино с Этны. Вино любит тишину, хотя в Чили есть такой великий человек по фамилии Монтес, который на полном серьезе заставляет бочки слушать Моцарта. Вину, может быть, и все равно, главное — чтобы публика знала.

Было заранее известно, что у этого вина очень простое имя — «Этна». И что когда-нибудь мы все-таки его попробуем.

День наступил. Международные премьеры ждали впереди, а сейчас в дегустационном подвале под главным, привратным корпусом кантины собрались только свои.

Вообще-то в широком смысле слова здешняя большая семья Пьетро с учетом крестьян, сборщиков урожая, они же подвязывальщики лозы и прочая и прочая — это сто шестьдесят человек. А совсем свои — это человек тридцать, в основном те, кто здесь постоянно живет и работает круглый год, такие, как я. В деревне дегустацию потом тоже устроили, но самыми первыми были мы, обитатели крепости.

Весной в подвале особенно прохладно, но не только поэтому многих людей трясло — я помню это паркинсоновское позвякивание бутылок о бокалы, рядочками выстроенные на дубовом рыцарском столе. И помню нервные голоса — кто-то говорил почти шепотом и не мог остановиться, вспыхивал неестественный смех. Вот сейчас Альфредо с помощниками закончат разливать…

Но тут аромат «Этна ди Пьетро» — да, название уже затвердили полностью — стал долетать до тех, кто был в первых рядах. И люди собрались, сосредоточились: пришел день настоящей работы, и какой день!

Я помню это ощущение: горький шок после того, как первый глоток остался позади. Мысль у меня была такая: и это всё? Я ради этого сюда приехал?

А потом я пожал плечами. Ну, когда ты в Италии и когда думаешь о великом красном, то в голову приходит нечто вроде «Таурази» из альянико — железный кулак в бархатной перчатке.

Но ведь я не раз уже слышал эти слова применительно к будущему вину: «сицилийское бароло». А бароло после долгой выдержки как раз бывает нежным, на одних полутонах. И по вкусу совершенно не черным. А в том числе чуть не брусничным.

Что касается цвета, то вино с вулкана было не совсем красным — оно получилось полупрозрач-ное, темно-розовое, со странными искрами как черные дыры в этом цветовом пространстве, и напоминало скорее сок не совсем созревшего граната.

Самым же удивительным после вот этой очевидной глазу легкости был удар танинов по корням языка, который ты переживаешь ровно 5 секунд, после чего… После чего у тебя во рту опять нежное, воздушное, легкое, фруктовое вино; фрукты — да, да, это скорее клубника. Слово, надо срочно подобрать слово для этого эффекта: убегающие, ускользающие, мимолетные танины? А такое вообще бывает?

Еще через секунду ты начинаешь понимать: у этого вина странный финиш. Копченый? Пепельный? Этот оттенок появляется и исчезает мгновенно, как быстрый укус. Причем происходит это как бы на уровне подсознания: а был ли вообще этот мгновенный намек на дым, или он только снится?

Что же я сейчас пробовал? И чего, дурак, ждал? Да ведь это урожай прошлого года, такое вино и не может показать даже четверти своей силы и красоты. Я ведь это знал много лет. Потом будет работа по достигнутому результату, в следующем году они всё сделают чуть-чуть по-другому… Далее пройдет еще пара лет, вино покажет, как оно ведет себя при выдержке, начнутся новые корректировки. В общем, еще годы и годы. А тут — только обещание.

Но это прекрасное обещание, здесь никоим образом не легкое вино, оно полно загадок и — я отчетливо подумал в тот момент — угроз. Это будущее, но какое?

Я обводил взглядом лица. Да, здесь есть люди, которые пробовали это вино снова и снова, набирая его из бочки с помощью стеклянной трубки, они всё давно знают, но прочие… Многие, наверное, тоже ждали тяжелого и сладкого на корнях языка красного, такого, чьим танинам еще смягчаться и смягчаться, ждали взрыва ароматов… Но не этого еле слышного голоса одинокой скрипки, который еще не скоро будет поддержан всем оркестром.

И уже только через пару месяцев я узнал, что — естественно! — мы были не первыми дегустаторами «Этны». Первым был граф Джорджио, иначе и не могло случиться. Альфредо поехал к нему через весь остров в Палермо с несколькими бутылками в портфеле, еще присутствовал старший брат — Энрике, и, кажется, всё. Запирались ли они на ключ? Возможно.

И наверняка молчание длилось очень долго.

— Ну, что ж, — проговорил, наконец, граф. — Это вино.

И в общем ничего больше в тот момент сказать было и невозможно. Хотя могло получиться и по-другому. Хуже.

А так — граф все же позволил Альфредо провести вот эту дегустацию в нашем подвале. Выпустить вино за пределы семьи, в огромный и прекрасный мир.

И вулкан, вулкан как часть ежедневной реальности.

— Когда я каждое утро смотрю вон туда, где вершина, — сказал мне однажды Альфредо (которому я чем-то интересен — он постоянно ко мне присматривается и не может понять, что же перед ним за зверь), — то я думаю об одном великом русском. Или о двух, я их постоянно путаю. Кто это сказал, что если в первом действии на стене висит ружье, то в последнем оно обязательно должно выстрелить? Чехов или Станиславский?

— Все-таки, кажется, Чехов, — проговорил я не очень уверенно.

— Отлично, — удовлетворенно кивнул Альфредо и повернул голову туда, где из-за вершин каштанов выплывало что-то вроде облака. Дым Этны.

Так это начиналось, так это продолжалось, и все мои дни на виноградниках были мирными, без каких-либо потрясений. Да и тут — ну, что за проблема, подумал я. Вот тогда, в 2005-м, — там было убийство, и я все-таки нашел убийцу, другое дело — наказывать его было поздно. Его уже, как выяснилось, наказали. Те, кто его послал убивать.