Неле Нойхаус - Глубокие раны

Да, собственно говоря, Вера могла чувствовать себя абсолютно счастливым человеком, судя по всей ее удачно сложившейся жизни, благополучной семье и троим достаточно преуспевшим детям. Если бы не эта история с Томасом. С тех пор, как Вера Кальтензее научилась думать, она поступала обдуманно, искусно лавируя. Она всегда контролировала свои эмоции и всегда с холодной головой принимала важные решения. Всегда. Но не в этот раз. Она не подумала о последствиях, и из-за ярости, оскорбленной гордости и паники поступила совершенно опрометчиво. Вера взяла бокал и сделала глоток воды. Чувство угрозы преследовало ее с того дня, когда она решилась на окончательный разрыв с Томасом Риттером. Это чувство довлело над ней, как тень, которая никогда не исчезает.

Ей всегда удавалось прозорливо и мужественно обходить в жизни опасные подводные камни. Она беспрепятственно преодолевала кризисы, решала проблемы и успешно отражала всяческие нападки, но сейчас вдруг почувствовала себя уязвимой, ранимой и одинокой. Внезапно Вера ощутила огромную ответственность за дело всей своей жизни, за фирму и за семью — не как радость, но как бремя, которое мешало ей свободно дышать. Был ли причиной только ее возраст, который все больше ей докучал? Сколько лет ей еще осталось до того, когда ее полностью оставят силы и неминуемо исчезнет способность контролировать все вокруг?

Она бросала взгляды на своих гостей, на радостные, беззаботные, смеющиеся лица, издали слышала гул голосов, звон приборов и посуды. Вера рассматривала Аниту, свою любимую подругу юности, которая, к сожалению, теперь не могла больше обходиться без инвалидного кресла. Невероятно, какой немощной стала энергичная, жизнелюбивая Анита! Вере казалось, что это было только вчера, когда они вместе ходили в танцевальную школу, а затем в СНД,[4] как почти все девушки в то время. Теперь она сидела, скорчившись в своем инвалидном кресле, как легкое бледное привидение; от роскошных каштановых волос остался лишь белый пушок. Анита была одной из последних ныне живущих подруг и знакомых Веры из времен юности; большинство уже отправились в мир иной. Нет, в этом нет ничего привлекательного — стариться, деградировать и видеть, как один за другим умирают твои близкие и знакомые.

Нежное солнце в листве, воркующие голуби. Озеро синее-синее, словно бесконечное небо над темными лесами. Запах лета и свободы. Молодые лица, которые с блеском в глазах взволнованно наблюдают за регатой. Ребята в белых пуловерах на своей лодке первыми пересекают финишную линию. Они гордо сияют, машут руками. Вера видит его, он держит в руках руль, он капитан. Сердце бешено колотится, когда он мягким прыжком спрыгивает на причал. «Я здесь», — кричит она и машет обеими руками. Я болела за тебя, посмотри на меня! Сначала она думает, что он улыбается ей, произносит поздравления и протягивает к нему руки. Ее сердце выпрыгивает из груди, так как он идет прямо к ней, улыбаясь и сияя. Разочарование причиняет боль, как удар кинжала, когда она понимает, что его улыбка предназначается не ей, а Викки. Ревность сдавливает горло. Он обнимает другую, кладет руку ей на плечо и исчезает с ней в людской толпе, которая восторженно чествует его самого и его команду. Вера чувствует слезы в глазах и бесконечную пустоту внутри. Прежде всего, обида, отвержение — это больше, чем она могла вынести. Она отворачивается, ускоряет шаг. Разочарование сменяется гневом, ненавистью. Она сжимает кулаки, бежит по песку вдоль берега озера. Прочь, только прочь отсюда!

Вера испуганно вздрогнула. Откуда так неожиданно появились эти мысли, неприятные воспоминания? Она с трудом удержалась, чтобы не бросить взгляд на часы. Не хотелось показаться неблагодарной, но у нее помутилось сознание от всей этой суматохи, спертого воздуха и множества голосов. Она заставила себя обратить внимание на то, что происходит здесь и сейчас, что являлось ее правилом на протяжении уже шестидесяти лет. В ее жизни всегда существовало только движение вперед, никакого ностальгически-блаженного возврата к прошлому. В том числе и по этой причине она всегда отказывалась тянуть лямку в каком-нибудь Союзе депортированных или Землячестве. Баронесса фон Цойдлитц-Лауэнбург навсегда исчезла в день ее свадьбы с Ойгеном Кальтензее. В бывшей Восточной Пруссии Вера никогда больше не бывала. Почему? Она касалась отрезка жизни, который навсегда остался в прошлом.

Зигберт постучал ножом по своему бокалу, гул голосов затих, детей рассадили по своим местам.

— Что случилось? — растерянно спросила Вера своего младшего сына.

— Ты ведь хотела перед подачей горячего обратиться с короткой приветственной речью, мама, — напомнил ей сын.

— Ах да, — Вера улыбнулась извиняющейся улыбкой, — я полностью погрузилась в свои мысли.

Откашлялась и поднялась со своего стула. Она потратила несколько часов, чтобы подготовить короткую речь, но сейчас отказалась от своих записей.

— Я рада, что сегодня вы все пришли сюда, чтобы отпраздновать этот день вместе со мной, — сказала Вера твердым голосом и посмотрела на собравшихся. — Многие в такой день, как сегодня, оглядываются назад, на свою жизнь. Но я хотела бы избавить вас от воспоминаний старой женщины — в конечном счете, вы так или иначе знаете все, что обо мне известно.

Как и ожидалось, раздался короткий смех. Но прежде чем Вера смогла продолжить, открылась дверь. Вошел мужчина и деликатно остановился у задней стены. Без очков она не могла его как следует разглядеть и досадливо почувствовала, как у нее выступил пот и обмякли колени. Это Томас? Неужели он дерзнул сегодня появиться здесь?

— Что с тобой, мама? — спросил тихо Зигберт.

Вера энергично покачала головой и торопливо взяла свой бокал.

— Это прекрасно, что вы сегодня разделили со мной этот праздник! — сказала она, одновременно судорожно обдумывая, что ей делать, если этот мужчина действительно окажется Томасом. — Ваше здоровье!

— Ура маме! — крикнула Ютта и подняла свой бокал. — С днем рождения!

Все подняли свои бокалы и выпили за здоровье юбилярши. Мужчина остановился рядом с Зигбертом и откашлялся. С колотящимся сердцем Вера повернула голову. Это был владелец замка Боденштайн, не Томас! Она почувствовала облегчение и одновременно разочарование. При этом испытывала досаду из-за своих бурных чувств. Распашные двери просторного зала открылись, и официанты отеля, располагавшегося в замке, внесли горячее.

— Извините за беспокойство, — Вера услышала, как мужчина тихо обратился к сыну, — я должен передать вам это сообщение.

— Спасибо, — Зигберт взял бумагу и расправил ее. Вера заметила, как он побледнел.

— Что случилось? — спросила она тревожно. — Что там?

Зигберт поднял глаза.

— Сообщение от домработницы дяди Йосси, — сказал он глухим голосом. — Мне очень жаль, мама. И как раз сегодня… Дядя Йосси умер.

Директор уголовной полиции доктор Генрих Нирхоф не стал вызывать Боденштайна к себе, чтобы, как обычно, подчеркнуть свой авторитет и свое более высокое положение, а сам приехал в отдел К-2, где в переговорной комнате старший комиссар уголовной полиции Кай Остерманн и ассистентка Катрин Фахингер занимались приготовлениями к неожиданно назначенному совещанию. После утреннего обзвона Пии они отложили все свои личные дела, запланированные на выходные, и прибыли в К-2. На еще пустой доске в большом помещении для переговоров Фахингер написала своим красивым почерком ГОЛЬДБЕРГ, а рядом — таинственное число 16145.

— Какие новости, Боденштайн? — спросил Нирхоф.

На первый взгляд руководитель уголовной полиции казался невзрачным: коренастый мужчина, за пятьдесят, с седыми волосами и пробором сбоку, с небольшими густыми усами и мягкими чертами лица. Но это первое впечатление было обманчивым. Нирхоф был очень честолюбив и обладал надежным политическим чутьем. Уже несколько месяцев ходили слухи, что рано или поздно он поменяет свое кресло руководителя в Региональной уголовной полиции на пост председателя правительства в Дармштадте. Боденштайн пригласил шефа в свой кабинет и коротко доложил ему об убийстве Давида Гольдберга. Нирхоф молча слушал, не сказав также ничего, когда Оливер завершил свой рассказ. В комиссариате было известно: директор уголовной полиции любит быть в центре внимания и с удовольствием и большим размахом проводит пресс-конференции. После нашумевшего в средствах массовой информации самоубийства главного прокурора Гарденбаха два года тому назад в округе Майн-Таунус больше не произошло ни одного резонансного убийства. Боденштайн, который, собственно, предполагал, что Нирхоф будет в восторге от перспективы попасть под лавину вспышек фотокамер, был несколько удивлен сдержанной реакцией своего шефа.

— Это может стать заковыристым делом. — Ни к чему не обязывающее дружелюбие, которое Нирхоф, тем не менее, всегда выставлял напоказ, исчезло с его лица, и на поверхность вышел ловкий тактик. — Гражданин США, иудейского вероисповедания, переживший Холокост, убит выстрелом в затылок. Прессу и общественность пока не надо допускать к делу.