Эрик Аксл Сунд - Подсказки пифии

Было слышно, как Оке сглотнул.

– Как родители? – спросил он вдруг, и Жанетт узнала его манеру менять тему разговора. – Все еще в Японии?

Жанетт улыбнулась, вспомнив, насколько Оке не любил ее отца.

– В Китае. Вернутся домой недели через две-три.

Оке не ответил, и они какое-то время помолчали.

Жанетт снова подумала об их некогда совместной жизни – бог знает когда это было!

– Слушай, – сказал Оке наконец, – у тебя нет желания пообедать? Мы бы с Юханом приехали.

– Пообедать? – Жанетт поколебалась. – А у тебя есть на это время?

– Есть, поэтому я и спросил, – сердито ответил он. – Завтра сможешь?

– Лучше послезавтра. К тому же я жду разрешения на обыск, так что пока вопрос открыт.

– Ладно, – вздохнул Оке, – позвони, как сможешь. – И положил трубку.

Она ответила на его вздох в уже опустевшую трубку, встала из-за стола и вынула хлеб из тостера. Плохо, думала она, готовя бутерброды. Плохо для Юхана. Ни намека на стабильность. Ей вспомнился комментарий Хуртига, когда они ехали в разоренный Ханной и Йессикой дом Седеров. “Для подростков все имеет колоссальное значение”, – сказал он тогда. Касательно случая Эстлунд и Фриберг большей правды и быть не могло.

Ну а Юхан? Ее собственный подросток? Сначала развод, потом события в “Грёна Лунд”, когда он исчез, а теперь эта проклятая ненависть между ней, у которой едва находится для него время, и Оке с Александрой, которые ведут себя как большие дети и не в состоянии решить, что они будут делать в ближайшие пару дней.

Жанетт сунула в рот последний кусок сухого остывшего хлеба и вернулась к телефону. Надо было поговорить с кем-нибудь, а единственный человек с соответствующей квалификацией – это София Цеттерлунд.

В телефоне поплыли гудки. Жанетт вздрогнула – из кухонного окна тянуло сквозняком.

Осенний вечер, усыпанный звездами, был искристо прекрасен. Пока Жанетт размышляла, как люди умудряются наделать столько адских ошибок, София ответила.

– Мне тебя не хватает, – сказала она.

– Мне тебя тоже. – Жанетт ощутила, как снова становится тепло. – Мне здесь так одиноко.

София дышала где-то совсем рядом.

– Мне тоже. Хочу скорее встретиться с тобой.

Жанетт закрыла глаза и представила себе, что София и впрямь здесь, рядом с ней, лежит на ее плече и шепчет ей на ухо, близко-близко.

– Я тут задремала, – продолжала София, – и видела тебя во сне.

Жанетт, все еще не открывая глаз, откинулась на спинку стула и улыбнулась.

– О чем был сон?

София тихо, почти застенчиво рассмеялась.

– Я тонула, а ты меня спасла.

Судебный патологоанатом Иво Андрич снял бейсболку и положил ее на каталку из нержавеющей стали. Тяжело шагая, со страдальческим выражением на лице он подошел к раковине и, выдавив мыла, вымыл руки тщательно, до самых локтей. Закончив, он вытер руки, потянулся к держателю возле зеркала и взял пару покрытых тальком одноразовых резиновых перчаток. Натягивая перчатки, Иво двинулся к двум каталкам, стоящим посреди секционной.

От двух серых мешков для трупов несло дымом, гарью и бензином.

Андрич взглянул на часы и понял, что проведет в морге всю ночь.

Иво Андрич гордился своим профессионализмом. На то, чтобы отточить знания и навыки, у него ушли долгие годы, к тому же ему пришлось многим пожертвовать. Он выучился на врача в сараевском университете, проходил практику в родном Прозоре, и это время запомнилось ему как счастливое. Его родители – родители единственного в этом городке человека с высшим образованием – невероятно гордились им и благодаря его солидной работе пользовались всеобщим уважением.

У Иво была не только ученая голова – она много у кого была. В придачу к голове у него имелись амбиции, и он сумел распорядиться своим талантом, а это уже было под силу не столь многим. Когда другие парни собирались на площади покурить и выпить пива, Иво читал дома английские книги по медицине. Когда потом политики принялись подзуживать друг друга и на улицах появились военные патрули, Иво решил держаться подальше от всего этого. Конечно, он отслужил свое в армии, получив хорошие характеристики, но не выпячивал это как особую заслугу.

Когда Словения и Хорватия потребовали отделения от Югославии, в Боснии провели референдум: хотят ли боснийцы тоже отделиться? Этот вопрос внес раскол и в городок, и в семьи. Люди не смогли прийти к соглашению, и разверзлась преисподняя: соседи, которые прежде мирно общались, возненавидели друг друга. В конце концов война пришла и в Прозор.

Внимательно рассмотрев оба мешка, Иво решил начать с того, который с большой вероятностью содержал в себе обугленные останки Йессики Фриберг. Молния немного бугрилась, и Иво пришлось прижать ее рукой. Когда он расстегнул мешок до конца, гарью и дымом завоняло еще сильнее.

Иво начал с анализа тканей. Первым делом надо при помощи анализа ДНК установить личность погибшей. Потом следует проверить, есть ли в крови монооксид углерода. Он расскажет о причине смерти.

К выхлопной трубе машины был присоединен шланг от пылесоса, по которому ядовитые газы попали в салон. Так как обе женщины были пристегнуты ремнями безопасности, Иво Андрич предположил, что они решили совершить совместное самоубийство.

На каталке лежала женщина лет сорока – возраст, в котором все лучшее только начинается.

Иво Андрич снова застегнул молнию, повернулся к другому мешку и с глубоким вздохом открыл его. Полицейские считали, что в этом случае личность покойной им также известна. По сведениям, имевшимся у Иво, женщину звали Ханна Эстлунд и у нее была особая примета.

Первым делом ему в глаза бросились характерные ожоговые гематомы, не являвшиеся следствием механических повреждений. Женщина погибла в пожаре. Череп сильно обгорел, кровь закипела, и между черепом и защитными покровами Иво увидел двухсантиметровой толщины слой розовой, бугристой и ломкой свернувшейся крови.

Иво поднял правую руку женщины и получил подтверждение имевшейся у него информации.

Та самая особая примета.

Он увидел, что на правой руке женщины недостает безымянного пальца, – и в то же мгновение почувствовал, что тело еще теплое.

Небо над крышей было звездным и чистым, но ниже, на Боргместаргатан, было темно и серо. София отложила телефон и скорчилась на полу. Она говорила с Жанетт, но не знала, о чем шел разговор.

Неясное чувство взаимной нежности. Смутное желание тепла.

Она подумала: почему так сложно бывает сказать, что чувствуешь на самом деле? И почему мне так трудно перестать врать?

Захотелось в туалет. София поднялась и прошла в уборную. Стащив трусы, она поняла, что сегодня вечером была в “Кларионе”. Мужчина, с которым она, видимо, встречалась, оставил след на внутренней поверхности ее бедра.

Тонкая корочка засохшей спермы застыла на волосках лобка, и София подмылась над раковиной. Потом она долго вытиралась гостевым полотенцем, после чего вернулась в комнату, скрытую за книжным стеллажом. В ту, которая некогда была комнатой Гао, а теперь стала музеем жизненных скитаний Виктории. Одиссей, подумала она. Ответ здесь, внутри. Здесь находится ключ ко всем замкам прошлого.

Она порылась в бумагах Виктории Бергман, пытаясь рассортировать наброски, рисунки и вырезанные из газет статьи.

Она понимала, что видит, – и в то же время колебалась.

Она видела жизнь, которая была когда-то ее жизнью и которая, если ее реконструировать, снова будет – если не ее собственной, то хотя бы просто жизнью. Жизнь Виктории. Жизнь Виктории Бергман.

И она есть история упадка.

На многих рисунках ей попадалось имя – загадочное, будившее в ней сильные чувства.

Мадлен.

Дочь или сестра Виктории. Дочь или сестра Софии. Ее дочь или сестра.

Мадлен – девочка, которую она когда-то родила от собственного отца, Бенгта Бергмана, ревностного служащего СИДА и человека, насиловавшего Викторию все ее детство и отрочество. И он же был причиной того, что она создала свои альтернативные личности.

Все ради того, чтобы выжить. Все ради того, чтобы быть в состоянии жить дальше.

Мадлен – девочка, которую ее заставили отдать приемным родителям, Перу-Уле и Шарлотте Сильверберг.

К заметкам о Мадлен относилась также фотография, которую София обнаружила в кармане своей куртки. Она до сих пор понятия не имела, как фотография туда попала.

Поляроидный снимок: девочка лет десяти стоит на берегу моря, одетая в красное и белое.

София подробно рассматривала снимок, убеждаясь, что на нем – ее дочь; она узнавала в облике девочки собственные черты. На лице ребенка читалось страдание, и София испытала тяжелое чувство. Какой стала Мадлен, когда выросла?