Дональд Уэстлейк - Восковое яблоко

Не могу сказать, что я очень устал. Как я мог устать так быстро после шестнадцатичасового сна? Еще не было и половины седьмого, я бодрствовал менее двух часов. Но я чувствовал слабость, к тому же, лежа в постели, можно было подумать о людях, с которыми я уже познакомился, и постараться угадать, какого рода мотив заставлял одного из здешних обитателей действовать так жестоко и причинять увечья своим товарищам...

Через пять минут я уже спал.

В первый раз я встретился с доктором Фредериком Камероном в среду 18 июня, за пять дней до приезда в “Мидуэй”. Стоял приятный солнечный денек, не такой жаркий и душный, какие обычно бывают в середине лета. Утром я провел три часа, неторопливо укладывая один кирпич за другим. Кейт впервые упомянула о Камероне за обедом:

– Митч, сегодня во второй половине дня с тобой приедет повидаться один человек.

Я подозрительно посмотрел на жену. Она никак не может избавиться от желания вернуть меня к активной жизни, и мне постоянно приходится быть начеку.

– Какой человек?

– Он хочет, чтобы ты поработал на него, Митч, – быстро заговорила она, не давая мне вставить никакого замечания. – Его послал к тебе Марти Кенджелберг. Тебе это по силам, а деньги нам не помешают.

Марти Кенгельберг – мой друг, с давних, счастливых времен. За два года, прошедшие с тех пор, как меня вышибли из полиции, я дважды неохотно соглашался взяться за работу, подходящую для бывшего полицейского – полицейского, которого вышвырнули не за взятку, а за нарушение долга, – и брался я за нее главным образом потому, что семья нуждалась в деньгах. Марти уже дважды или трижды приезжал ко мне с советом подать заявление на получение лицензии частного детектива. Он не понимает, что я оставил позади нечто большее, чем просто нью-йоркское управление полиции. А Кейт понимает, но хочет вернуть меня обратно.

Итак, Марти и Кейт объединились, пытаясь навязать мне какую-то новую работу: Марти по старой дружбе и к тому же ошибочно полагая, что на самом-то деле я хочу работать, а Кейт – в надежде на то, что работа отвлечет меня от моих мыслей, произойдет волшебное исцеление и болезненные, парализующие мою волю воспоминания исчезнут раз и навсегда. Конечно, этого не случится. Отчасти потому, что мозг устроен не так, а отчасти потому, что я не считаю, что имею право не чувствовать себя виновным.

Тем не менее с этим человеком мне придется побеседовать.

– Он будет здесь в два, – сказала Кейт. – Я обещала, что ты его выслушаешь, но предупредила, что можешь и отказать.

– Сегодня чудесный день. После обеда я собирался снова заняться стеной.

– Он тебя не задержит, – пообещала она. – И знаешь, Митч, он кое-что рассказал мне о своей проблеме, это действительно интересно. – Она сказала это с такой надеждой и посмотрела на меня с такой неприкрытой жаждой хоть какой-нибудь реакции с моей стороны, что отказать ей было невозможно.

Вот так я и познакомился с доктором Фредериком Камероном. Он приехал к нам в два часа дня. Узнав, что он психиатр, я разозлился и почувствовал себя преданным, так как думал, что на самом деле никакой работы нет и Кейт просто решила прибегнуть к врачебной помощи, усыпив мою бдительность.

Но это оказалось не так. У доктора Камерона были свои проблемы, и ни одна из моих проблем его не интересовала.

Он совершенно не соответствовал моим представлениям о том, как должен выглядеть психиатр. Серый костюм, галстук спокойной расцветки, строгое упитанное лицо, редеющие и седеющие волосы – от всего этого создавалось впечатление, что перед вами член престижного клуба для бизнесменов, а не основатель такого заведения, как “Мидуэй”.

– “Мидуэй”, – рассказывал доктор Камерон, – это реабилитационный центр для бывших пациентов психиатрических лечебниц. Вы что-нибудь знаете о концепции реабилитационных домов?

Я не знал, поэтому он пояснил:

– Реабилитационные дома предназначены для людей, которые возвращаются в общество, но не могут или не хотят сразу сделать решающий шаг. Существуют реабилитационные дома для бывших наркоманов, бывших заключенных, я даже слышал, что где-то во Флориде есть такой дом для бывших священников. Идея состоит в том, что постояльцы реабилитационного дома могут приезжать и уезжать, когда захотят, но они находятся под наблюдением специалистов и живут среди людей, которые испытывают похожие проблемы и могут их понять. – Он вынул трубку из бокового кармана пиджака, но не закурил – просто сидел, держа ее в руке. – Идея действительно работает.

Потом он подробно познакомил меня с тем, как устроен “Мидуэй” в финансовом, социальном и лечебном плане. Оказалось, что доктор – основатель и душа этого дома. Он явно гордился своим детищем – на что, вероятно, имел право. Было ясно, что он готов рассказывать о “Мидуэе” весь день, поэтому я в конце концов прервал его вопросом:

– И что же у вас случилось?

Он поморщился, словно не желая, чтобы ему напоминали о змее, забравшемся в его райский сад.

– Кто-то, – с усилием произнес он, – причиняет увечья нашим постояльцам.

– Что же делает этот кто-то?

– Подстраивает несчастные случаи, – ответил он и рассказал о четырех происшествиях и о том, как обнаружилась подпиленная ступенька стремянки и подтвердилось, что балкон был поврежден умышленно.

Когда он закончил свой рассказ, я поинтересовался, не обращался ли он в местную полицию, но он отрицательно покачал головой:

– Нет, мы не обращались в полицию. Нам не хотелось бы придавать этим случаям огласку, вот почему я приехал к вам.

– Было бы разумнее передать это дело полиции, – сказал я. Я еще надеялся, что найду причину отказаться. Однако такого способа не было.

– “Мидуэй”, – заметил доктор Камерон, – находится не в Нью-Йорке, а в маленьком городке в северной части штата. Городок называется Кендрик. Местные жители и без того нас не жалуют, а полиция городка – не самая компетентная и не самая оснащенная в мире. Мистер Тобин, люди в “Мидуэе” – это выздоравливающие, они носят в душе незаживающие раны. Многие из них находятся только на пути к выздоровлению. Если они испытают на себе грубое обращение и открытую враждебность – что обязательно произойдет, если они попадут в руки местной полиции, – то это пагубно отразится на всех них, а для некоторых, вероятно, будет иметь фатальные последствия.

– Такие, как сломанная нога?

– Гораздо хуже, – последовал мрачный ответ. – Кости срастаются несравнимо легче, чем заживает душа. Возразить было нечего.

– Они знают, что происходит?

– Наши постояльцы? Нет, только Боб Гейл и я. Боб Гейл был тем самым постояльцем “Мидуэя”, который обнаружил подпиленную ступеньку стремянки и обратил на нее внимание доктора Камерона.

– Атмосфера подозрительности и страха, которую я бы создал, рассказав им об этом, – продолжал доктор, – опять же сказалась бы на них гораздо хуже, чем опасность переломать кости.

– Вы сильно рискуете, доктор Камерон.

– Знаю. Именно поэтому я и хочу как можно быстрее прояснить ситуацию. Боб Гейл принес мне ступеньку стремянки позавчера. Я пытаюсь решить, как лучше всего исправить эту ситуацию, и думаю, что мне нужен профессионал. Кто-нибудь, кто приехал бы в “Мидуэй”, поселился там под видом нового постояльца и попытался выяснить, кто все это делает.

– Поселился? – повторил я. – Вы хотите, чтобы я туда приехал и там жил?

– Да, некоторое время. – Видимо, у доктора Камерона не было никаких тайных мотивов. – Если мы хотим скрыть ситуацию от постояльцев, то другого способа для ее разрешения я не вижу.

Я задал ему еще несколько вопросов – ничего особенного – и пообещал, что все обдумаю и сообщу свое решение. Он что-то сказал насчет того, что вопрос не терпит отлагательств и надо бы поторопиться, я обещал долго не раздумывать, и он уехал.

Конечно, Кейт хотела, чтобы я взялся за это дело, и оба мы знали почему. Но она знала и то, что нужно привести еще какую-нибудь вескую причину, чтобы убедить меня, – и не замедлила это сделать:

– Мы с Биллом могли бы поехать в “Хэлз” на Лонг-Айленд. Ты же знаешь, что Билл мечтает выбраться к океану во время летних каникул, да и я тоже не прочь поехать. Мы, конечно, можем и здесь побыть. Мы понимаем, что ты не хочешь бросать стену, но если бы ты взялся за эту работу и ненадолго съездил туда, у нас с Биллом получились бы настоящие летние каникулы.

Иногда я сожалею о том, что у меня нет достаточного мужества уйти насовсем. Без меня Кейт было бы в тысячу раз лучше и, кто знает, Биллу, вероятно, тоже. Зачем пятнадцатилетнему парню отец, который все время мрачно слоняется по дому? Им обоим стало бы значительно легче, если бы я просто убрался куда-нибудь, и порой мне самому этого хочется, но я не могу так поступить. Правда в том, что я боюсь. Если бы у меня не было Кейт, Билла, дома и моей стены, если бы не было этих нитей, образующих кокон, в котором я спрятался от мира, сомневаюсь, что я позволил бы себе жить дальше.