Владимир Прядко - Нам подскажет земля

Хлопнула калитка, послышались торопливые шаги, знакомый стук в окно. Надя прильнула к темному стеклу, громко спросила:

— Ты, Боря?

— Я, открывай!

Он вошел возбужденный, нетерпеливый. В дверях, обнимая и целуя ее, теплую и податливую, заговорил:

— Ты что ж без света сидишь? На дворе ведь ночь.

— Ждала тебя.

Борис щелкнул выключателем:

— Ох и есть хочу, Надюша. Скорее накрывай на стол, не то — помру.

— Мой руки, а я сейчас подогрею ужин,—засуетилась Надя.

— Не надо, так пойдет!

— Да ты не шуми, соседей разбудишь.

— Слушаюсь,— шутливо козырнул Борис. Но через минуту, громко фыркая над умывальником, заговорил:— Завтра — прощай жаркий Таджикистан... Поедем... на север... подальше от жары... Ты знаешь, Надюша, сейчас у нас в полку был прощальный обед... Дай полотенце... Засиделись допоздна... Были речи, тосты... Выпили по такому торжественному случаю, разговорились. Все уходящие в запас офицеры начали вспоминать родные края, каждый думает туда ехать: у одного отец с матерью там, у другого брат, дядя... И мне грустно стало, ведь никого у нас с тобой нет... Куда ехать?..

Борис заметил, как вздохнула Надя, успокоил.

— Ну, ничего, не горюй... Нам все люди — родня, не пропадем...

Он ел молча и по-военному быстро. Утолив голод, закурил. А когда Надя убрала посуду, сказал с мягкой улыбкой;

— А все-таки тяжело уезжать...

Надя не ответила. Пока Борис курил, она стелила постель. Торопливо выстукивал будильник. Слышалось, как за окном, пристроившись на шелковице, сонно ворковала горлица.

— Туши свет, Боря, и ложись,— сказала Надя, снимая халат.— Утро вечера мудренее.

— Ты права...

Несколько минут Борис лежал молча, глядя в темный потолок. Потом осторожно спросил:

— А может, никуда не поедем? Останемся здесь...

— Да ты что! — удивилась Надя.

— А куда же ехать?

— На Кавказ, в Грозный. Город и тебе, и мне знакомый. На первый случай есть где остановиться...

Надя приподнялась на локте и, навалившись на Бориса упругой, горячей грудью, долго говорила о своих мечтаниях, о том, как славно заживут они, когда получат квартиру, обставят мебелью.

— Ты будешь меня встречать с работы. Вечером мы пойдем в кино, театр или просто станем бродить по улицам и паркам вдвоем, а потом — домой. А в комнате у нас будет чисто, уютно, тепло...

— Моя ты мещаночка,— ласково шепнул Борис, прижимая ее к себе.

...Всю ночь за окном ворковала горлинка.

Саша чуть свет пришел в управление. Ему хотелось закончить исследование найденной в буфете гильзы до прихода Байдалова и Гаевого, с которыми он должен встретиться утром. Правда, одной гильзы маловато, надо иметь и вторую, чтобы знать, из какого пистолета выстрелили, а потом сравнить. Хорошо бы еще и пулю... Но буфетчица жива, и пулю вытаскивать—дело очень сложное... Придется довольствоваться одной гильзой. Нужно хорошенько проверить, не попадалась ли подобная в прошлом.

Рыбочкин козырнул милиционеру, стоявшему у входа, торопливо сбежал вниз по ступенькам и неожиданно увидел Гаевого. Следователь сидел в коридоре на скамейке и, задумчиво глядя в раскрытую дверь дежурной комнаты, медленно гладил свой заросший подбородок.

— Илья Андреевич, вы уже здесь? — удивился Рыбочкин.— Или вы домой не ходили?

— Да, Саша, здесь,— встрепенувшись, промолвил следователь, но на второй вопрос не ответил и постарался перевести разговор на другое: — Пойдем к тебе, дружище, кое-что надо выяснить.

— Пожалуйста.— Саша открыл дверь, пропустил вперед Гаевого.

В научно-техническом отделе всегда прохладно и пахнет сыростью: в лаборатории непрерывно промываются фотографии, пленки. Только с утра сюда, сквозь раздвинутые тяжелые шторы на окнах, пробивается солнце, отражаясь зайчиками от многочисленных пузырьков, склянок, поблескивающих никелем приборов. А в остальное время здесь царит полумрак, и экспертам приходится работать при электрическом свете. Вот и сейчас Саша по привычке щелкнул выключателем, входя следом за Гаевым в общую широкую комнату, буквально забитую шкафами всех размеров, тумбочками, столами, на которых грудами лежали обломки ящиков, пустые и полные бутылки, осколки стекол, замки разных систем, гипсовые слепки следов — так называемые вещдоки, то есть вещественные доказательства.

— Царство немых свидетелей,— с уважением произнес Гаевой.

— Которых нужно заставить говорить,— в тон ему продолжил Саша и улыбнулся: — Садитесь, Илья Андреевич, я сейчас...

Он скрылся за дверью лаборатории и через минуту вышел оттуда с пачкой фотокарточек:

— Вот, вчерашнее...

Гаевой стал просматривать фотографии, а Саша склонился над прибором, прилаживая пистолетную гильзу для исследования. Он внимательно осматривал ее, сверяя по своей гильзотеке, и ждал, когда следователь заговорит о деле, с которым пришел. Но тот молчал. Саша украдкой взглянул на него. Гаевой сидел у окна, держал в руках фотокарточки и отсутствующим взором смотрел в угол. «О чем он думает? — пытался отгадать Рыбочкин.— Намечает пути расследования? Или — о чем-то своем?»

По потолку полоснул первый луч солнца. День опять обещал быть жарким. Саша откинулся на стуле и громко сказал:

— У нас таких нет.

— Что? — опять встрепенулся Гаевой, словно подслушали его мысли.

— Я говорю: у нас нет таких гильз. Вот придет Людмила Васильевна, пусть еще раз проверит, она все-таки старший эксперт и больше опыта имеет.

— Да-да. Семь раз отмерь, один — отрежь.— Гаевой положил фотокарточки на стол.— В этом деле, Саша, слишком много вопросов. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что есть над чем размышлять...

— А плохо?

— Можно очень быстро закончить дело, поверив какой-нибудь случайности.

— Как это?

— А вот так. Найдем, допустим, мы пистолет, к которому подойдет твоя гильза, и того, кто стрелял. И готовый вывод: преступник заскочил в буфет и с порога потребовал деньги. Буфетчица испугалась, вскочила из-за стола, за которым считала выручку, отбежала к прилавку, чтобы спрятаться — инстинкт самосохранения. А грабитель стал собирать деньги в карман. Буфетчица схватила пустую бутылку и бросилась к столу спасать выручку. Но преступник уже у дверей. Ему вдогонку летит бутылка, и он стреляет... Все это можно объяснить. Но откуда на столе взялись мандарины?

Гаевой сделал паузу, и, воспользовавшись ею, Саша вставил:

— Не надо зря ломать голову, Илья Андреевич. Сейчас придет капитан, и все выяснится.

— Он уже здесь, — сказал следователь, взглянув на часы.— В этом он пунктуален: обещал прийти в половине восьмого, значит — точка. Пошли к нему, поразмышляем...

Байдалов действительно был у себя. Чисто выбритый, пахнущий одеколоном, в наглаженной светло-коричневой гимнастерке, он выглядел бодрым, веселым. От вчерашней озабоченности не осталось и следа. На лице довольная улыбка и какое-то горделивое выражение, словно он наблюдает себя со стороны.

— Здорово, орлы,— ответил Байдалов на приветствие Гаевого и Рыбочкина.— Прошу садиться. Давайте, как всегда, порассуждаем...

Он встал из-за стола, прошелся по комнате, с явным удовольствием потирая руки. Ему не терпелось что-то сказать, но он до поры до времени старался сохранить свою тайну. Гаевой заметил перемену в настроении капитана и сразу спросил:

— Вы принесли хорошие новости, Алексей Тимофеевич?

— А мне бы хотелось узнать ваши мысли о вчерашнем происшествии,— словно не слыша вопроса, заговорил Байдалов.— Что вы скажете, Илья Андреевич?

— Меня очень интересуют мандарины. Откуда они взялись? И потом, почему в трех местах лежат кучки мандариновых корок?

— Ну-ну,— насторожился Байдалов,— дальше?

— И еще одна деталь: разбитая у двери бутылка. Пол в буфете вымыт недавно, минут за несколько до происшествия. А потом разбили бутылку. Вмятина на стене и направление упавших осколков показывают, что бутылку бросили со стороны прилавка, то есть левее стола буфетчицы...

— Совершенно верно, Илья Андреевич, был третий человек,— не вытерпел Байдалов, усаживаясь за стол.

— Кто? — вместе спросили Гаевой и Рыбочкин.

Капитан помедлил, достал из лежавшей на столе пачки «Казбека» папиросу, закурил и начал:

— Вчера я был в больнице. Буфетчица жива, но очень плоха, все еще не приходит в сознание. Пуля прошла на сантиметр выше сердца и застряла где-то у самого позвоночника. Кажется, безнадежно...

— А чеченка?

— Эта все время плачет. Рассказывает, что к Тоне — так зовут буфетчицу— каждый день приезжал на серой «Победе» шофер Никита. Фамилии не знает. Где работает— не знает, говорит, что директоршу в Тбилиси возил. Спрашиваю: какой из себя этот Никита? «Красивый»,— отвечает и опять в слезы. Я к ней: чего плачешь? Она говорит: «Жалко, они хотели пожениться». Короче говоря,— Байдалов победно выпрямился,— я выяснил личность этого парня. Никита Орлов—шофер директора обувной фабрики. Во время грозы он приехал к буфетчице Тоне Назаровой на директорской «Победе», угощал мандаринами. Уборщица пошла по воду (ей нужно было идти через улицу), а когда вернулась, «Победы» возле дома не оказалось, а в буфете лежала Тоня в луже крови... И вот теперь — ни машины, ни шофера.