Игорь Галеев - Лень, алчность и понты

- На вот, прочитай, - подала она письмо, - там и тебя касается.

Он прочел и все понял.

Десять лет он потратил на создание собственной системы и её конспиративных защитных механизмов, а они знали то, что, казалось, знал только он. Казалось, как они могли узнать номера личных банковских счетов? Но они в письме были обозначены. И ещё он прочел:

"Слушай, Дыба, вразуми свою долбанную бабу, ты ни при чем, мы знаем, но если ты её хочешь иметь живой, то в твоих интересах, чтобы она все вернула, иначе тебе придется перекраситься в некрофила. Пойми, козел, она всего лишь идиотка, у которой съехала крыша".

Но как ни странно, это послание не испугало, а наоборот - раззадорило Сергея Яковлевича.

- Слушай, а может быть это какая-то секретная структура в органах безопасности? Я наведу справки.

- Да какая разница. Ты пойми, они так или иначе не простят - отдадим мы бумаги или нет. Про эти бумаги никто не должен знать. У нас нет времени на объяснения. Сережа, нужно все спрятать сегодня, завтра будет поздно. Я тебе не говорила - они в Нижнем Степу уже убили, он тоже знал про эти бумаги.

Степа был двоюродным братом и компаньоном Елены. Это было серьезно.

- А откуда ты знаешь, что они?

- Они меня предупредили, что начнут с него.

- Так они тебе уже звонили?

- Сережа, нет времени, мы должны все закопать сегодня же! Ты знаешь подходящее место?

И ему в голову пришла мысль: он родился в Подмосковье и подростком часто ездил на велосипеде в еловый лес к небольшому пруду, там они с мальчишками вытворяли что хотели, и туда никто из взрослых не захаживал, грибы и ягоды не росли, разве что зимой наезжали за елками.

- Я все упакую, а ты организуй так, чтобы ни одной души там не было, возьмешь моих ребят, троих, пусть выкопают яму, а твои пусть оцепят район и все прочешут.

И началась гонка. Он дал экстренную аварийную команду и мигом съехались двадцать человек, хорошо вооруженных и готовых отстаивать неизвестные интересы. Потом он проверял слежку и поменял три машины, потом выехал в район, все сам осмотрел, пока прочесывали лес. Расставив своих в оцепление, он указал, где выкапывать яму. Копали трое, и он нервничал, глядя на них, потому что знал, что придется их убить, и жалел, что сходу не подумал, согласился на троих, хотя можно было обойтись и одним. "Тогда и ей придется стрелять". Они числились у Елены телохранителями, и сами "подрабатывали" заказными убийствами, да и явно подсиживала Елену, в любой момент готовы были прыгнуть.

"Развелось этой шушеры", - смотрел он на их стриженые затылки. И точно знал причастность этого Годика к трем нераскрытым убийствам. А вон тот вообще отщепенец - женщину замочил в лифте за пять тысяч баксов. Они с удовольствием вспоминают об этом, когда с ними в машине едешь, - думают, что от этого авторитетнее становятся.

Эти размышления помогли ему обрести решимость и настроиться на отстрел. Он уже знал, что рука не дрогнет, и хотя никого ещё лично не убивал - точно был уверен, что не пожалеет и не дрогнет.

А трое, как звери, чувствовали, что происходит что-то экстренное, что что-то случилось и что нужно быть начеку, дабы не упустить момент и использовать свой шанс. Они не понимали, для каких целей яма, и немного струхнули, когда дело подошло к концу.

- Все тип-топ, шеф! - позвал Годик, - хватит такой глубины?

- Смотря для чего, - возразил ещё один.

- Бухгалтерию Ленкину нужно зарыть на время, - пояснил Дыба.

- А я думал, жмуриков, - хохотнул Годик.

- Ну-ка, пошарьте здесь как следует, обойдите все вокруг.

Он вдруг подумал, что место ненадежное. А что, если вздумают вскопать поляну эти чертовы огородники. Хотя яма очень глубокая, ни бороной, ни тем более лопатой не достать.

"А найдут - и черт с ними - гора с плеч - куда эти бумаги, если их все равно не продашь - кто их купит - бесценные, только наведешь на себя".

Он ещё не знал, что Елена решила закопать всю свою наличность.

У него тоже были наличными семьсот тысяч долларов, они хранились прямо в квартире, он и их присовокупил вместе со своими алмазами, которыми с ним рассчитались давным-давно за партию автоматов. Все остальные деньги лежали на счетах, и нужно было срочно менять эти счета, менять банки - он, наконец, понял, что влип в плохую историю.

Они упаковали все в мешок, и только тогда она отвела его в спальню и показала массивный сундук.

- Здесь бумаги. Можешь пока посмотреть, а я съезжу в офис, заберу документы.

- Как ты могла упереть этот сундук?

- Потом, потом! - она бросила ему ключ и умчалась.

Он открыл сундук и увидел круглые футляры, их было штук десять, под ними лежали очень старые папки, они были сделаны из грубой кожи, но листы в папках были вполне современные с текстом, отпечатанном на машинке или написанном от руки, иногда по-русски, но чаще на каких-то иных языках (Сергей Яковлевич языков не знал). В футлярах оказались свитки (или как их там назвать?), аккуратные бумажные рулончики - то совсем ветхие, то новенькие, испещренные таблицами, цифровыми расчетами, словами, стихами, рисунками или скорее картографическими зарисовками. Все это здорово смахивало на дневники какого-нибудь ученого. Наткнувшись на русский текст Сергей Яковлевич принялся за чтение.

Он ознакомился с размышленимя какого-то чудака, видимо жившего в глубокой древности. Нет, это не была летопись, все написано почти современным языком, с повторением одних и тех же фраз: "Я знаю, что есть" так, "я хочу, чтобы было" эдак, "я оставляю здесь" это, "я забираю с собой" то или этого. Перечислялись имена людей и выписывались их характеристики, а иногда и имена животных и их повадки.

Одно место запомнилось Сергею Яковлевичу:

"Сегодня чуть не убили, рана не смертельная, но жить не хочется, наверное, уйду, нет сил смотреть на происходящее, да и оболочка неподходящая, не дает прорасти сознанию".

Далее были цифровые расчеты и заключительная фраза:

"Вспомнить и захотеть".

Вообще, эта фраза появлялась во многих местах, как резюме или как заклинание.

- Что здесь может быть бесценным? - спросил Дыба появившуюся Елену.

- Дурачек, я потом тебе объясню.

- Потом, потом! - вспылил он. - Ты водишь меня за нос! Кто купит этот хлам?

- А кто тебе сказал, что мы его будем продавать? У нас итак достаточно денег.

- Так на черта нам эти бумаги?!

- Они для души, Сереженька. Ты все поймешь, ты другим станешь.

Ее голос прозвучал так неожиданно нежно и ласково, что Кандыбов обмяк и сдался.

- Совсем ты меня охомутала, Ленка. Делай, как знаешь, я в этих вещах ни черта пока не понял.

- Годика, Василия и Петьку придется ликвидировать.

- Ну, это понятно, только зачем троих?

- Они все знают про сундук, они его таскали.

- Ну, тогда конечно. Лен, а почему это я должен стать другим? Я что такой тебе не нравлюсь?

- Я в другом смысле. Ты же знаешь, я от тебя без ума.

- Не похоже, по-моему ты без ума от этих бумаг.

- Хочешь доказательств? - и она поцеловала его. - Только быстро, хорошо?

И они занялись тем, что почему-то называют любовью именно те люди, которые никогда не узнают - что такое любовь, так как известно, что любви на Земле не было и быть не может.

Глубокой ночью, когда Годик с сотоварищами перетаскивали сундук с мешком в машину, Сергей Яковлевич закончил обзванивать всех, с кем имел дела, и сообщать, что исчезнет на месяц. Он знал, что на Луже и без него справятся, да и в остальных делах так же. Но больше, чем на месяц он исчезнуть не мог - все дело рухнет, начнется паника, конкуренты мигом станут действовать. Ему все казалось, что вся эта история будет длиться не долго, что Лена слишком преувеличивает опасность, что это скорее азартное приключение, в котором всего лишь одно досадное недоразумение - нужно прибить трех выродков ради, так сказать, - светлого будущего. Сколько раз уже он бывал и в более опасных переделках, однажды и в него стреляли - он помнит этот мерзкий , почти молниеносный, но ужасный не то вой, не то грохот пули, пролетевшей в нескольких сантиметрах от уха.

Единственное, что понимает крохотный мозг этих годиков, - это правила игры, в которую они вступили, и возможность умереть в любой день, поэтому они и живут одним днем, как голодные псы: набил брюхо сегодня, а завтра может и не повезти.

Дважды Кандыбов сам присутствовал при убийствах. Один раз резали стукача, во второй раз стреляли умыкнувшего из общаковой кассы. Убивавшие тут же раздувались от чувства праведно исполненного долга, становились страшно "крутыми", испытывали сладость от чувства, что их опасаются свои же. Но проходил месяц-другой, и они ломались, они наоборот начинали понимать своим неразвитым мозгом, что их "опустили", "подставили", "использовали", что их превратили в шушеру, на которой клеймо нелюдя, ибо они не по своей воле убили, а по чьей-то, и если даже коллективной, но не по своей.

Кандыбов знал об этом, и потому ничуть не беспокоился - он убьет по своей воле, зная кого, почему и зачем. Ведь этих стукачей и умыкнувших убивали в назидание, чтобы и сам убивающий не посмел поступить так же. Их можно было и не убивать - ничего бы не изменилось. А здесь другой случай не убьешь - все переменится и самого убьют. Это гражданская война. Она не прекращается ни на день ни в одном государстве: везде и всюду одни граждане убивают других - сыты или голодны, бедны или богаты - они беспрерывно самоутверждаются и лезут всеми путями к власти, дабы быть правым и первым.