Ростислав Самбук - Скифская чаша

— Но ведь в приемной сидит секретарша, — возразил Хаблак, — и от ее бдительного ока...

— Но она, конечно, выходила из приемной, и не раз, затем, может, у нее есть основания не любить начальника. К тому же Николай Васильевич не может вспомнить, кто положил в его чемодан бутерброды, принесенные из буфета. Академик весь в своей физике, ни на что другое его не хватает.

— Да, — склонил голову Хаблак, — у таких людей много учеников, друзей, много и недругов. — Представил, какой переполох вызовет расследование дела с чемоданом академика не только в институте, и нахмурился.

Дробаха аккуратно сложил листок с пометками, спрятал во внутренний карман пиджака.

— Наконец Ярослав Нестерович Залитач, студент-заочник и рабочий. Его дорожную сумку паковали товарищи в общежитии. Основательно набрались и поехали в аэропорт.

Хаблак постучал пальцами по красной обложке своего блокнота.

— У меня четверо. Профессор медицины Мария Федотовна Винницкая. Раз. Евгений Емельянович Трояновский. Скульптор. Два. Григорий Андреевич Дорох. Председатель колхоза из села Щербановка. Три. И наконец, четвертая. Надежда Мирославовна Наконечная. Официантка ресторана.

— Итак, семеро, — подытожил Дробаха торжественно, как будто сделал большое научное открытие. — И все из Киева. Кроме председателя колхоза. Но — Киевская область.

Они возвратились в аэропорт и вышли на летное поле. Хаблак увидел цепочку пассажиров, потянувшуюся к самолету, стоявшему неподалеку. Во главе ее шла седая женщина в темном английском костюме. Шагала, помахивая сумочкой, суровая и независимая, будто прокладывала путь людям, измученным ожиданием, нервотрепкой и разговорами со следователем.

«С характером женщина», — подумал Хаблак и сказал:

— Началась посадка на Одессу.

— А нам назад в город, — ответил Дробаха. — Кстати, несколько пассажиров отказались лететь — возвратились домой за вещами. Другие позвонили домой, чтобы родственники упаковали новые чемоданы и завезли их в Борисполь. Очень спешат, а аэропорт гарантирует, что сегодня же чемоданы будут доставлены в Одессу.

— Пошли, Иван Яковлевич, может, эксперты что-нибудь подкинут нам. Надо также составить протокол осмотра места происшествия.

Однако надежды Хаблака оказались напрасными. Как первоначально констатировали специалисты, в одном из чемоданов или в сумке взорвалась, несомненно, самодельная мина с часовым механизмом. Уцелели только остатки трех чемоданов, владельцев которых можно было установить. Но среди них не было ни одного из «великолепной семерки», как прозвал ее майор.

Оставив эксперта Деркача подводить окончательные итоги, Дробаха с Хаблаком возвратились в город.

Солнечный зайчик скользнул по стене, остановился, затрепетал и внезапно исчез, вроде его и не было и этот мерцающий свет пригрезился Юлии. Почему-то сделалось обидно и тоскливо, будто ее одурачили, наобещали бог знает чего и не дали, обвели вокруг пальца да еще и посмеялись.

Юлия закрыла глаза, все еще думая, что шаловливый зайчик, и скрип створок открытого окна, и запах роз — все это снится ей, и сон этот такой светлый и радостный, что лучше не просыпаться вовсе.

Но оконные рамы поскрипывали как наяву, посаженные в прошлом году Евгением розы пахли сладко, и Юлия, вздохнув, сбросила одеяло. Тотчас над кроватью распахнулись дверцы деревянного часового домика, оттуда выглянула кукушка, подала голос, оповестив, что уже час дня, казалось, хитро скосила глаз на Юлию и незамедлительно отправилась восвояси.

Юлия окончательно проснулась, села на кровати, прижав к груди мягкую подушку и свесив голые ноги. Подумала: вот наконец она одна. Одна в этом большом четырехкомнатном доме, не считая дурашливого солнечного зайчика от оконного стекла. Утренний ветерок раскачивает раму, зайчик прыгает по стене, Юлия потянулась, чтобы поймать, удержать, но увертливый зайчик скользнул на потолок и даже, кажется, показал ей язык.

Юлия вскочила с кровати и закружилась на пушистом ковре, сплошь покрывавшем пол спальни, кружилась раскинув руки, будто утверждая так свою абсолютную свободу и независимость.

Вдруг подумала, что это занятие не подстать ей, что времена девичьей резвости давно прошли, ей уже тридцать, успела несколько округлиться и даже отяжелеть.

Но у нее месяц свободы, целый месяц, она сбросит лишний вес, а сколько того лишку, никто, наверно, не замечает, никто, кроме нее...

Главное, что ей так легко дышится, а тело такое упругое и загоревшее, роскошное тело тридцатилетней женщины, у которой еще все впереди...

Юлия провела ладонями по крутым бедрам, будто проверяя их упругость, засмеялась счастливо и побежала под душ. Включила воду, взвизгнула, не выдержав резкой обжигающей свежести, мотор гнал воду из-под земли, и мало кто мог устоять под таким душем, но Юлия привыкла к такой процедуре, она серьезно относилась к своей красоте, зная, что это, возможно, единственное богатство, отпущенное ей в жизни.

На завтрак Юлия сварила два яйца и позволила себе целую чашку крепкого несладкого кофе, в холодильнике лежала, дразня ее, половина пражского торта, привезенного позавчера Евгением из города, но Юлия поборола искушение и ограничилась ломтиком черного бородинского хлеба.

Ела и думала: как все же хорошо, что нет Евгения. Муж любил основательно позавтракать, для него она должна была жарить котлеты и неизменные деруны. Этих картофельных оладьев он мог умять десяток или больше, а попробуй очистить и натереть столько картошки!

Юлия представила, как смачно жует и чавкает Евгений, ей сразу стало противно, но только на мгновение, сегодня ничто не могло испортить ей настроение, и, разделавшись с завтраком, она устроилась на пуфике перед зеркалом. Проверила, не появилась ли где-нибудь на лице случайная морщинка. — не нашла, вздохнула облегченно и расчесала густые пепельные волосы. Прищурившись, долго смотрела на себя и осталась довольна.

Коснулась маленькой родинки под левым глазом. Родинка придавала ей пикантность, и Юлия каждое утро дотрагивалась до нее, это вошло в привычку, прикосновение стало как бы магическим, будто охраняло ее, сберегало красоту, и, ощутив родинку под пальцем, Юлия будто убеждалась, что первые морщинки на ее лице появятся не скоро.

Потянулась за тушью. Красота красотой, но и она требует усовершенствования. Тем более сегодня. Ведь день обещает стать особенным, через час она увидит Арсена, ради него она все и устроила так, что Евгений вчера вылетел в Одессу

Юлия сама отвезла Евгения на «Ладе» в Бориспольский аэропорт, смотрела, как самолеты взмывают в небо, и думала — случаются же аварии, наверно, не опечалилась бы, узнав, что белый лайнер где-то упал на землю. Никогда б не увидела лоснящегося лица мужа и губ, блестящих от жира, которые он вытирает тыльной стороной ладони... Ей даже в голову не пришло, что вместе с ним разбились бы другие люди — чужие трагедии не волновали ее. ей предостаточно собственных хлопот...

Когда она вышла замуж за Евгения, конечно, о любви не было и речи. Просто знала, что за его спиной можно чувствовать себя спокойно и уютно. «Лада» и дача, тысячные заработки. Не говоря уж о том, что быть женой скульптора как-то престиж нее, чем инженера или хотя бы доцента. Скульпторы на дороге не валяются, даже на уготованной ей.

Другое дело, что скульптором Евгения можно было назвать лишь условно — кому какое дело, что он лепит, жаль, конечно, что не мог выставиться, да и вряд ли сможет, она пришла б на его выставку в норковой шубке, кто смотрел бы на скульптуры, если бы она появилась на вернисаже — слово-то какое: вернисаж, и она в норковой шубке...

Увы, надежды на вернисаж тщетны, никто пока еще не выставлял надгробий и памятников, каким бы спросом они ни пользовались...

Единственное утешение: подлинный вернисаж Евгения на Байковом кладбище. Иногда он возил Юлию туда: показать что-нибудь новенькое — в мраморе или граните, массивное и впечатляющее.

Юлия ахала от удовольствия, она знала: белый мраморный памятник — это половина ее норковой шубки плюс красные австрийские сапожки, а вот бронзовый бюст на гранитной колонне еще не отоварен, она хочет, чтоб Евгений поменял «Ладу» на «Волгу». «Лада», правда, удобна и комфортабельна, но «Волга» престижнее, черная или белая «Волга», она выходит из нее в вечернем платье, из черной «Волги» — в белом, а из белой — наоборот, но платья обязательно открытые, они подчеркивают округлость и привлекательность ее плеч, и черт с ним, пусть позади плетется Евгений со своим лоснящимся лицом, какое это имеет значение, кто именно плетется за ней, хотя если бы Арсен...

Воспоминание об Арсене приятно пощекотало нервы, и она подумала, что вечером можно податься с ним в город, завалиться куда-нибудь в «Курени» или «Ветряк», подальше от центральных ресторанов, где можно встретить знакомого художника или скульптора — как правило, коллеги Евгения не без денег и привыкли вечером шататься по злачным местам.