Галина Романова - Суженый к Рождеству

Ишь, какая проницательная, смутился Сергей, с трудом проглатывая. Заметила, как он украдкой стащил уже четвертый мясной кусок и на третий пирожок нацелился. Попробуй скрой от такой что-нибудь. Ни за что.

У него пару лет назад был роман сразу с двумя девушками. Жили те в разных концах города, встречался он с ними поочередно. И все как-то так безболезненно проходило, что, не наскучь ему все эти метания, наверное, до сих пор бы сохранился треугольник. Главное, дамы ни о чем не догадывались.

Настя догадалась бы сразу. И мгновенно взяла бы под сомнение все его внеплановые задержки на службе. И чужой запах уловила бы. И повышенную его утомляемость оценила бы как нужно, а не как он объяснял.

Рыжая! Одно слово, рыжая. Такую не обманешь.

– Ой, давайте выпьем! – всполошилась непонятно почему Лида, глянув на часы. – Скоро полночь, надо успеть выпить и нырнуть в прорубь!

– А зачем?

Иванов скользящим движением бокала прошелся по пузатому боку коньячной рюмки Лиды. Чуть дольше задержался около стакана Насти, та пила какой-то навороченный коктейль. Одним глотком выпил вино, хотя букет был потрясающий, смаковать бы и смаковать, да не тот случай. Глянул на Лиду, театрально хватающую пухлыми губами воздух и размахивающую ладошкой возле рта, и разразился молчаливой бранью в ее адрес.

И чего выпендривается, а? Коньяком она поперхнулась, крепок он для нее чрезвычайно! Зачем тогда пила?! Пригубила бы вина или коктейль такой же, что и Настя, сделала бы. Нет, схватилась за коньяк. Пила – давилась, теперь кашляет. Ему, стало быть, надо по ее хрупкой спине теперь лупить, оказывая тем самым помощь. Потом еще из проруби вытаскивать…

Кстати, а это что за блажь такая? В полночь купаются в проруби, насколько ему известно, на другой праздник. Крещение, кажется. Сегодня-то к чему? И двенадцать ночи тоже, кажется, не определяющее время для Рождества. Что-то такое помнится про первую звезду.

Все ведь перепутала! Все перемешала – и Новый год, и Крещение, и Рождество. Все вместе соединила, скомкала, вылепила то, что ей самой нужно, а вы теперь попробуйте не пойти у нее на поводу.

Велика радость теперь выбираться из дома, тащиться куда-то по заснеженному городу, задыхаясь от студеного ветра. Потом еще и в прорубь нырять. Нет, она как хочет – он из штанов не вылезет. Настя, кажется, тоже с неодобрением к этой затее относится, помалкивает только, чтобы подругу не подводить.

Ну, до чего же умница, до чего сдержанна и корректна. Про потрясающую внешность вообще разговор особый, отдельный. Вершинин еще по шее получит, что такое сокровище скрывал от друга. Как же вот только…

Как же ему теперь выпутаться из этой нелепой ситуации, а? Как дать понять Насте, что он здесь только из-за нее? Не из-за прекрасных глаз ее подруги, которой так невтерпеж, что она готова даже в прорубь прыгнуть на две недели раньше срока. А из-за этой милой кареглазой малышки, задрапированной в тяжелый синий шелк, потрясающе оттеняющий ее белую кожу.

А ну как не поймет? А ну как разозлится и выставит его вон? Надо потерпеть. Вот вернутся они с реки, куда заполошная Лида их всех тянет весьма настойчиво. Отправят Лиду спать, можно в соседнюю комнату, а лучше домой. Сядут за стол и…

– Я в прорубь не полезу! – завопил он, когда длинные пальцы чернобровой красотки потянули с его шеи шарф. – Вы можете сколько угодно разыгрывать из себя моржа, а я…

– А вы что же, не морж? – хмельно захихикала Лида, погрозила ему пальцем и начала медленно снимать с себя платье, будто в спальне была теперь, а не на двадцатиградусном морозе.

– Лида, ну что ты делаешь? – Настя болезненно сморщилась, ахнула, увидев голые бедра своей подруги, и опять повторила. – Ну что ты делаешь! Ты же простудишься!

– Не-а, – смеялась Лида, скинув им на руки последний предмет своего туалета – ажурные чулки. – В такой праздник ни с кем и никогда не случится ничего плохого! В такой праздник не совершается дурных дел! Не бывает грубых грязных людей. Все чисто – и душа и помыслы! Эй, ребята! Давайте за мной…

Конечно, никто в прорубь за ней следом не полез. Их с Настей от одного только вида ее посиневшей на морозе кожи начало колотить от холода. А когда, пошатываясь, Лида выбралась из воды, то Настя и вовсе едва не расплакалась.

– Ну, какая ты дура, Лидка! – всхлипывала она негромко, втискивая одеревеневшие ноги подруги в сапоги. – Ну, зачем ты?.. Зачем?! Ты же не подготовлена…

– Я ко всему готова, – опрометчиво заявила Лида, стуча зубами, и посмотрела с вызовом в сторону Иванова. – Я готова ко всему и на все!

Явный намек на ожидаемый финал рождественской ночи. А как же еще! Теперь она промерзла, ей требуется простое человеческое участие и тепло человеческого тела, лучше мужского. А поскольку, кроме него, мужчин в их компании не было, стало быть, греть ее предстояло ему.

– Вы ведь проводите меня, Сергей? – висла всю дорогу на его локте Лида, с трудом переступая озябшими ногами.

– Конечно, провожу, а далеко? – на всякий случай уточнил он.

– Соседний подъезд, второй этаж, квартира номер семнадцать, – монотонным голосом оповестила Настя, когда они добрались с горем пополам до дома. – Думаю, ключи от моей квартиры вам не нужны.

– Почему? – не понял он внезапной горечи в ее голосе.

– Когда вы вернетесь, я уже встану, – фыркнула Настя, резко развернулась к своему подъезду, успев на ходу их поздравить. – С Рождеством вас, сладкая парочка!

И Иванов снова расстроился. Нет, ну почему сегодня все с ним не так, а?! Ехал к незнакомой девушке с намерением познакомиться и развлечь ее в праздничную ночь. Девушка очень понравилась, даже больше, чем ожидалось. И поговорить с ней очень хотелось, а то и просто перед телевизором посидеть, обмениваясь ленивыми репликами. И она не в одиночестве, о чем очень пекся ее брат. И ему в удовольствие.

А тут эта Лида, черт бы ее побрал!..

– Сергей, – прошептала она заплетающимся языком, когда он поставил ее перед дверью ее квартиры.

– Да. – Он бесстыдно лазил по ее карманам в поисках ключей, поскольку в сумочке их не оказалось.

– А я вам нравлюсь? – Лида пахнула ему в лицо коньячными парами, приблизившись на непотребное расстояние. – Я вам нравлюсь, Иванов Иван Иваныч?

– Честно? – Он нашел наконец ключи и начал отпирать ими дверь, отодвинувшись от назойливой девицы.

– Ну да!

– Мне больше ваша подруга понравилась. – Иванов распахнул дверь в темную квартиру, нащупал выключатель, щелкнул, зажигая свет. – Проходите, Лида!

Она минут пять в неуверенности стояла возле собственной двери и смотрела на него хмельными глазами. Потом широко шагнула через свой порог, сделала пару шагов, повернулась, прислоняясь к стене, и уточнила без всякого выражения:

– Вы хотите сказать, что вам понравилась Настя?

– Именно это я и хочу сказать. – Сергей положил ключи на полочку под зеркалом. – Не потеряйте, Лида, я пошел.

– Погодите! – Она резко шатнулась в его сторону, поймав за рукав куртки. – Вам точно Настя понравилась?! Но… Но она не хочет замуж! Она не хочет мужчин вообще!

– А кого она хочет? – переполошился Иванов, поняв намек по-своему.

– Кошек, собак, я не знаю… Она считает, что лучше с кошками и собаками коротать свой век, чем с мужем. Что скажете?

Она все еще надеялась, все еще ждала. Ждала, что он передумает, останется, падет, наконец, к ее ногам, плененный ее броской, навязчивой красотой.

Только Иванову уже давно не хотелось ничего такого. Всем был сыт, даже пресыщен. Он и роман сразу с двумя красотками, подобными Лиде, затеял лишь для того, чтобы понять самого себя. Понять, чего он хочет-то!

Понял! Понял и обомлел. Даже несовременным втайне стал себя считать. Не таким, как все.

Потому что понял Иванов, что не хочет милого, пустого, уютного щебета. Не хочет шикарной, зачастую накладной шевелюры, волной ниспадающей по точеной спинке. Не хочет изящных пальчиков с дорогим маникюром, обхватывающих тонкую ножку винного бокала. Не хочет грациозной поступи на тонких каблуках по половицам своего дома.

Притворство все! Притворство и пустота!

Пускай она лучше будет заспанной, в мятой хлопчатобумажной пижаме, с взъерошенной прической, но пусть мчится утром следом за ним к входной двери с забытыми им бутербродами.

Пускай ворчит, что он опять не поставил тарелки в посудомоечную машину и завалил ими весь стол, что снова навешал мыльной пены на плитку в ванной.

Пускай тревожится, когда его долго нет, не потому, что они опаздывают на ужин к нужным людям, а потому, что боится, что с ним беда. И снова ворчит про давно остывший ужин, когда он входит в дом, но уже с радостным блеском в глазах, от того, что с ним все в порядке. И целует его потом в усталые глаза, и треплет по щеке. Морщится, что колючий, и все равно целует крепко и нежно.

Пусть все с ней будет не глянцево, пусть шероховато и не очень красочно порой, но это все у него будет именно с ней – с его избранницей, которую он должен любить, как самого себя: так же непредвзято, терпимо и навсегда.