Сергей Костин - РАМ-РАМ

Выполнив свои пока еще прямые обязанности, Элис, покачивая бедрами — они у нее стройные, но походка все равно как-то по-восточному соблазнительна, — выходит из моего кабинета. Вот чего мы точно делать не будем, так это ездить куда-то вдвоем. Как и у всякого металла, у стали, из которой сделана моя воля, есть свой порог сопротивления.

Только что закрывшаяся дверь тут же приоткрывается, и в проеме возникает очаровательный шоколадный профиль с чуть вздернутым тонким носиком и слегка выпяченной нижней губой.

— Я не подаю вида, — говорит Элис, — но на самом деле я все это очень ценю.

И, не дожидаясь моей реакции, закрывает дверь.

Я потом подумал и отпустил Элис в отпуск на время своего отсутствия. Иначе она будет звонить мне по делам по пять раз в день.

Есть еще одна женщина, для которой моя жизнь имеет значение. Я часто думаю — думать ведь свободному человеку не запретишь, — что, не будь у меня Джессики, я мог бы быть счастлив с Элис. И точно так же я знаю, что моя жизнь была бы не менее полной рядом с Пэгги.

Пэгги — это мать Джессики, соответственно, моя теща. Она, конечно, старше меня на девять лет, но где-то сразу после сорока — собственно, столько ей и было, когда мы познакомились, — время перестало испытывать на Ней свою власть. В сущности, теперь, когда и Джессике уже под сорок, они выглядят как две сестры. Надеюсь, эта особенность матери генетическая и передастся ее дочери.

Учитывая наши общие возможности — скидки на все Departures Unlimited и собственное состояние мой тещи, Пэгги при желании могла бы путешествовать круглый год. Она и делает это, только по-своему. И летом и зимой каждое утро, почти без исключения, она садится за мольберт в своем зимнем саду и встает только к вечеру, когда выкурит пачку сигарет и проголодается. Выставлялась Пэгги редко — две-три персональные выставки за всю ее карьеру художницы — при этом, картины ее ценятся очень высоко. Есть такие музыканты, которые почти не выступают, а диски их раскупаются во всем мире, как свежие булочки.

Кстати сказать, в этом есть и моя заслуга: большинство наших клиентов озабочено не столько тем, как истратить деньги, сколько, как их сохранить. Так что живопись Пэгги есть в самых престижных частных коллекциях не только Нью-Йорка, но и других городов и даже стран. Можно предположить, учитывая обычную судьбу таких коллекций, что скоро на них можно будет полюбоваться и в Метрополитен. Я как-то даже обижаюсь на этот музей, в попечительском совете которого я состою уже много лет. Пусть бы сами по себе купили одну из картин Пэгги! Хотя это скорее моя вина. Надо как-нибудь устроить вечеринку для попечителей и сотрудников музея, чтобы они посмотрели на эти работы, которые у нас висят во всех комнатах. Квартирка, правда, маловата! Кстати, об этом тоже давно пора подумать.

Один из пейзажей Пэгги как раз висел у меня перед глазами, когда я ей позвонил. Заросли какого-то речного растения типа камыша, но с метелками. Все эти сочные, ярко-зеленые мясистые стебли шевелятся, колышатся, кто куда. Но не под дуновением ветра — тогда бы они отклонялись в одну сторону, а потому что в темной воде смутно угадывается косяк больших рыбин, которые проплывают сквозь тесно растущие камыши и задевают стебли своими толстыми боками с крупной зеркальной чешуей. Картина называется просто, «Штиль», но на самом деле это образ нашего подсознания, из-за которого и при отсутствии ветра мы находимся в постоянном движении.

— Маргарет Фергюсон!

— Франсиско Аррайя!

Это наша игра. Пэгги, как и все, зовет меня Пако, но не во время традиционного телефонного приветствия.

— Как погода на море? Что нового выкинули соседи?

Пэгги живет в Хайаннис-Порте, на берегу океана. Ее соседи слева — семейство Кеннеди, которые регулярно приезжают в свои дома, построенные на двух огромных участках. Кеннеди, конечно, ничего не выкидывают — их заботит в основном, как остаться незамеченными.

— Представь себе, пару дней назад я у пляжа видела Арни. Еду я на своем остине, а впереди непонятно из-за чего стоит огромный черный джип. Я поравнялась с ним — за рулем Шварценеггер собственной персоной. Он заметил на берегу папарацци и размышлял, двигаться ли ему дальше или вернуться домой.

— Тебе надо было самой его щелкнуть, чтобы жизнь не казалась ему малиной.

— У меня не было фотоаппарата. Но я ему помахала рукой, и он помахал мне в ответ. Как ты думаешь, это считается автографом?

— При двух нотариально заверенных свидетельствах, — авторитетно заявил я и сразу перешел к делу. — Я тут еду на землю наших всеобщих праотцов. Тебе ничего конкретного там не может понадобиться?

— Хм! Надо подумать. Да нет! Все полезные вещи у меня есть, а про остальные ты всегда знаешь лучше. И потом я люблю сюрпризы. Но все равно, спасибо, что спросил.

— Это тебе спасибо, что ты обо мне такого хорошего мнения.

Мы, если никто из нас не торопится, можем болтать так ни о чем полчаса, пока Пэгги не спросит, наконец, о своей дочери и внуке. Странно? Ничуть! Мы с Пэгги интересны друг другу независимо от других людей, даже самых близких — ну, по крайней мере, для меня это так.

Но тут я оторвался от своих приятных воспоминаний и посмотрел на Машу, сидящую у иллюминатора с ворохом русскоязычных израильских газет. И что, она полагает, что я в этой жизни обделен женским вниманием и участием? Да за кого она себя принимает?

В тель-авивский аэропорт Бен Гуриона я прилетел вчера рано утром. Элис заказала мне отель «Карлтон» с трансфером, и на выходе с таможни меня с табличкой у груди ждал пожилой человечек лет пятидесяти, у которого под распахнутой рубашкой виднелась белая майка на бретельках, в каких в Советском Союзе играли в волейбол в шестидесятые годы. Еще один штрих, утвердивший меня в мысли, что это мой бывший соотечественник — бывший и с его, и с моей стороны, — по-английски водитель не знал ни слова. Я же раскрываться не мог: кем бы я ни стал на следующий день, пока я был гражданином США с латиноамериканской фамилией. В общем, я просто махнул ему рукой.

И это убедило водителя, что я и есть тот, кого ему надо было встретить. Заговорить со мной он не пытался и только пару раз пробормотал по-русски, отвечая своим мыслям: «А мне-то все это зачем?»

В гостинице я принял душ, выпил кофе на балконе своего номера с видом на десятки белоснежных яхт, покачивающихся у причалов прямо подо мною, позвонил Джессике, а на часах все еще было без двадцати семь. Утра, разумеется. Да черт с ним! Не спать же сюда Леха приехал!

Телефон для связи в Тель-Авиве отвечает как Лимузин-сервис. То есть, я набираю номер, и приятный женский голос говорит мне по-английски: «Лимузин-сервис. Чем могу вам помочь?» Но эта служба существует для меня одного. По крайней мере, на этот период, а дальше, не знаю, меняют они этот номер для других агентов или нет. Если по этому телефону совершенно случайно позвонит человек, который действительно хочет заказать машину, у него ничего не получится: свободной машины на нужное ему время не окажется. Потому что он не знает, как надо заказывать. Первая фраза должна звучать так: «Вашу службу очень нахваливал мой партнер из Бангладеш, который уехал отсюда в прошлый вторник». А дальше вы говорите, где вас забрать и когда. Поскольку фирма эта на самом деле никаких заказов не выполняет, независимо от того, приезжают ли в Израиль предприниматели из Бангладеш или нет, на том конце провода знают, что я-то номером не ошибся.

Через сорок минут — им же еще провериться надо сто раз! — я спустился в пустынный холл. Раздвижные стеклянные двери выпустили меня из царства кондиционера в набирающее силу ноябрьское утро. Табло у входа предупредительно показало мне время 07.26 и тут же температуру + 19.

Из белого фиата с тонированными стеклами, стоящего поодаль, вылез высокий мужчина в белой рубашке с короткими рукавами и черным галстуком. Он обошел машину и открыл мне заднюю дверь, все это время не переставая сладко улыбаться. Меня такая приторная любезность не обманула — это был Лешка Кудинов. Это я его фамильярно называю Лешка. Сам он представляется на французский манер: Алекси.

Мы не стали показывать, что знакомы. Я сел в машину Лешка аккуратно прихлопнул за мной дверь и бегом побежал к своему месту. Его, конечно, ничто не принуждает играть роль водителя — он сам обожает такие вещи. Я вспомнил. Кудинов пару лет работал в Израиле, так что город он знает.

Я не был уверен, можем ли мы спокойно говорить в машине. Но Лешка подмигнул мне в зеркальце:

— Предполагаю, что маршрут выбираю я, — заговорил он по-русски.

— Ты, главное, продумал, где мы ужинаем?

— Полагаю, сэр, что все события будут происходить в одном месте.

— Я ночую здесь?

Лешка кивнул, лихо вырулил с загогулины, ведущей от дверей отеля к улице, и, не тормозя, влился в уличный поток перед истерично сигналящим автобусом.

— Это хорошо!