Андрей Остальский - Английская тайна

— О, это очень важно, очень! — воскликнула теща Мэгги.

— Да-да, это самое главное! Ты молодец, Саша! — замурлыкали тесть с женой, йасагеры чертовы… То есть, в переводе с немецкого, те, кто всегда говорит «да», поддакивает, иначе говоря. А они оба всегда Мэгги поддакивают… И Сашок решил добавить ложку дегтя:

— Но сборник все равно вовремя не сдали, хотя не по моей вине, а из-за корейца одного.

— Это совсем другое дело, совсем другое, — почти хором воскликнули английские родичи.

«Все-таки не такие они у меня скверные», — растроганно подумал Сашок. Но тут же резко одернул себя: нечего сентиментальничать! Вспомни, как они разделали тебя, когда ты оплошал с дауном… Ну некорректно, согласен, но разве анекдот был не смешной? И не со зла ведь он, он этим самым даунам вполне готов сочувствовать, но что же теперь, чувство юмора отменить, что ли?

По ассоциации с проблемой умственной отсталости Сашок вспомнил про шута в телогрейке.

— Лучше посмотрите, чего этот недоразвитый шутник наложил в портфель, — предложил Сашок. И вывалил содержимое на журнальный столик. Изумленные родственники Сашка увидели следующее:

толстую книгу «Diccionario Luso-Japones»;

лупу с обмотанной скотчем черной ручкой;

несколько русских газет, в основном «Аргументы и Факты — Здоровье»;

пожелтевший номер британской газеты «Морнинг стар» от 12 января 1979 года;

моток засаленной веревки;

набор карт черной масти (то есть пик и треф);

клочки рваной бумаги;

большой ржавый будильник.

Родственники сгрудились вокруг столика и по очереди с большим интересом рассматривали каждый предмет.

— Ну вот, как вам это нравится? Шутка на уровне детского сада, — сказал Сашок.

— А вдруг, — предположила Анна-Мария, — в этом есть какой-то скрытый смысл?

— Да-да, — поддержала ее Мэгги, — например, почему здесь только карты черной масти? В этом, по-моему, есть какая-то символика… Я что-то такое читала, ты не помнишь, дорогой? Что-то очень мрачное. И потом… «Морнинг стар» — это же коммунистическая газета, не так ли? И, смотрите, номер от 79 года, это ведь когда Горбачев появился в Политбюро, не так ли? Здесь явно какой-то намек…

И Мэгги выразительно посмотрела на Анну-Марию.

А Сашок был поражен другим. «Как это она такие вещи помнит? — думал он. — Я, например, никаких дат из биографии политиков не помню».

Но все, разумеется, поняли, что Мэгги имеет в виду обстоятельства знакомства Сашка с женой. Они встретились в августе 91-го, на баррикадах вокруг Белого дома в Москве. Правда, Сашка занесло туда совершенно случайно, он-то, честно признаться, был чужд всякой политике, но вот Анна-Мария в то время пылала романтикой освобождения России. Потом она, правда, быстро разочаровалась в русском капитализме, но успела от полноты чувств женить на себе Сашка и увезти его с собой. Но вот теперь он счел все же возможным возразить теще. При чем тут коммунисты? При чем Горбачев?

— Нет, не думаю, — сказал он, — мы сейчас совершенно далеки от всего этого.

Сказал и тут же пожалел об этом. Лицо тестя вдруг явственно вытянулось.

— Боюсь, что я должен вас покинуть, мне нужно еще кое-какие бумаги посмотреть перед сном, — забормотал он, поднимаясь с места.

Ну вот, нате вам! Опять что-то Сашок сделал не так или сказал не то. Но что — он, черт возьми, не понимает. Наверно, в очередной раз неловко что-то сформулировал, каких-то нюансов фиговых не уловил… И так всегда. Вроде бы они кажутся вменяемыми людьми, можно с ними вести осмысленный разговор, потом вдруг как будто что-то «щелк!», и линия коммуникаций нарушается. И обидно, гадаешь потом, какое такое очередное табу нарушил, в чем проявил недостаточное понимание условностей и неписаных правил. Причем Анна-Мария тоже не всегда приходит на помощь, иногда намекнет, в чем, собственно, была допущена ошибка, но чаще сожмет свои и без того довольно узкие губки и переведет разговор на другую тему.

Мэгги покорно двинулась вслед за мужем, хотя на этот раз, как показалось Сашку, ей уходить не хотелось.

И — уже у самой двери — она все-таки обернулась!

— Посмотрите, нет ли там дамы пик? И — еще… кто скажет мне, что это за язык — Luso?

На последний вопрос ни Сашок, ни Анна-Мария ответа дать не смогли, а вот даму пик среди карт быстро разыскали.

Оставшись наедине с женой, Сашок почувствовал облегчение. Анна-Мария тоже слегка повеселела, и они принялись не очень-то всерьез гадать, что мог бы означать тот или иной предмет. Например, не надо ли искать зашифрованное послание в либретто оперы Чайковского? А веревка — нет ли здесь угрозы физической расправы? И рваная бумага — это что за символ? Ну, в будильнике вполне может быть скрыт намек на быстротечность времени («У нас это называется «поставить на счетчик», — вставил Сашок).

Все это говорилось, разумеется, в полушутливом тоне, дескать, не можем же мы предполагать чего-то подобного всерьез… Но Сашок достаточно долго жил в английской семье, чтобы понимать: тон сам по себе ничего не значит или даже может значить обратное, короче, служит прикрытием всяких английских комплексов. И сам с удовольствием подыгрывал жене: дескать, и я не лыком шит.

Но вот Анна-Мария произнесла слово, которое и у него самого вертелось на языке — полиция.

— Почему бы не обратиться к профессионалам, вместо того чтобы гадать? — сказала она.

Но тут же сама принялась уже без тени иронии пересказывать истории из британской прессы о перегруженности полиции делами об убийствах, серьезных телесных повреждениях и проявлениях расизма.

— Разве ты не слыхал, они теперь даже на ограбления неохотно выезжают… Про обычные кражи я и не говорю. Помнишь, что было, когда у меня в прошлом году на Стрэнде сумку свистнули? Никто ничего не хотел делать вообще! И только представь себе, каким идиотом ты будешь выглядеть… Вообрази, как будет протекать допрос. «Вам подменили портфель? Ах вот как! Говорите, подсунули карты и будильник? Как интересно! И по какой же статье прикажете это квалифицировать? Преступление против личности или собственности?»

— Ладно, — сказал Сашок, — сдаюсь. Но что-то же надо делать!

И тут-то дверь приоткрылась и в комнату просунулась голова уже переодетой в халат Мэгги.

— Я зашла пожелать вам спокойной ночи… Кстати, знаете, что бы я сделала на вашем месте? Дала бы объявление в газету!

Потом укоризненно, как Сашку показалось, посмотрела на него и удалилась восвояси.

Собственно, Сашок прекрасно понимал, в чем главная причина скрытой напряженности в семействе. Он же видел, что среди знакомых почти не найдешь другой пары, которая бы так долго жила вместе с родителями. В Британии это просто не принято. Все или снимают, или уже купили свое жилье, взяв под него ипотечный кредит, именуемый здесь моргейджем. И это, конечно, правильная система жизни, но что же делать, если они с Аней-Маней сидят на такой мели? Она получает на своей «социальной работе» сущие гроши, а он вообще все никак не найдет ничего постоянного и приличного.

— Может, дадим объявление в «Гардиан»? — донесся откуда-то издалека голос Анны-Марии.

— Ну почему же именно в «Гардиан»? Почему не в «Таймс» или не в «Сан», в конце концов?

И тут жена огорчилась. Что же с того, что человек был небогато одет? Почему сразу надо предполагать, что он полуграмотен или что он читает только правую или даже бульварную прессу? И вообще, она уже и раньше замечала, что в России много социального снобизма. Такие выводы, только из-за того, что человек был одет не комильфо…

— Да ты не понимаешь, как он был одет! Ты знаешь, что такое телогрейка? А валенки? С галошами? А шапка-ушанка на голове?

— Ну и что такого? Почему это человек не может быть одет в свою национальную одежду? Почему арабам можно ходить во всяких там диздашах, индианкам — в сари, африканцам — в своих разноцветных балахонах, как там они называются, а русскому человеку нельзя даже надеть телогрейку или ушанку с галошами?

— И ты считаешь, что телогрейка — это наша национальная одежда? — взвыл Сашок, но потом только рукой махнул — разве объяснишь что-нибудь этим англичанам?

Жить с ними Сашку, прямо скажем, было нелегко. Но, с другой стороны, и на своей исторической родине, в городе Москве, ему тоже ничего особенно не светило. И в былые-то времена ему там было не слишком вольготно и сытно. Ну а теперь прибывающие из России рассказывали такие ужасы и страсти про жизнь «по понятиям», что Сашка, с его гнилым интеллигентским характером, от одной мысли о возвращении на родину оторопь брала. Да и к Ане-Маше, при всех ее странностях, он все же сильно привязался. Если бы только отсоединиться как-нибудь от ее родителей… А то в их присутствии она делается какой-то чужой, какой-то… слишком англичанкой, вот!

В чем, правда, состоит «английскость», Сашок вряд ли взялся бы сформулировать. Когда в редкие приезды на родину его прямо спрашивали об этом друзья, он говорил: «Понимаете, моя жена, Аня-Маня, пишет изумительные стихи и песни. Но если я застаю ее за сочинительством, она норовит притвориться, что она пишет письмо в местный совет… Потому что вроде как стыдно выделяться или претендовать на что-то особенное. Похвастаться совершенно ничем нельзя, ну кроме разве что успехов в садоводстве или разведении каких-нибудь экзотических растений… а нормальному человеку ведь похвалиться чем-то — ну хотя бы перед близкими родственниками — иногда так хочется… Ну и, конечно, знаменитое английское лицемерие — это в общем-то и не лицемерие даже, а какой-то свод неписаных и очень сложных правил…»