С третьей попытки - Николай Слободской

выходцы из народной гущи, давно сотрудничавшие с могущественной организацией, которая, вырвавшись из-под партийного контроля, претендовала на первое место в новой структуре государственной власти. Почему бы и не предположить, что обсуждаемый нами Пескарь так же, как и многие его соратники по комсомольской деятельности, воспользовался давними связями и, ввязавшись в опасные авантюры, был незримо опекаем людьми в погонах, которые направляли и контролировали всю его «коммерцию»? Это хорошо объяснило бы его удивительную везучесть.

Вполне возможно, что так оно и было. Но есть, однако, и существенный факт, плохо вписывающийся в доморощенную конспирологию моего знакомого. Пескарь, вне всякого сомнения, был теснейшим образом связан с одной из городских криминальных группировок, возглавляемой местным уголовным авторитетом, известным под кличкой «Тимоша». Никто не говорил о близком приятельстве этого откровенного бандита, имевшего соответствующую родословную и личную биографию, с внешне вполне респектабельным и законопослушным Пескарем, ни разу не побывавшим под судом и следствием. Вероятно, они как-то контактировали между собой, но этих отношений не афишировали. Тем не менее, тот факт, что братки из Тимошиной ОПГ облюбовали в качестве места своих постоянных встреч и дружеских застолий уже упомянутую харчевню Три пескаря – днем там мог столоваться кто угодно, но попозже вечером, туда не стоило соваться посторонним, все столики были заранее «заказаны» для своих, – неопровержимо свидетельствовал о существовании каких-то серьезных соглашений между этими высокими договаривающимися сторонами. Но еще более важным подтверждением альянса «Пескарь-Тимоша» служило то, – хорошо известное компетентным органам – обстоятельство, что почти все крупные Пескаревы сделки обеспечивались кредитами Волго-Камского инвестиционного банка, в котором Тимошины подельники были главными акционерами и распорядителями финансовых операций. Ясно, что взаимоотношения упомянутых сторон далеко выходили за рамки обычного «крышевания» и основывались на неких совместных деловых проектах. Что-то они, по-видимому, совместными усилиями «от­мывали», «отжимали» и проворачивали. Возможно ли, чтобы стоявшие за плечами Пескаря чекисты смотрели сквозь пальцы на его заведомо противозаконные махинации в сговоре с матерыми уголовниками и даже поощряли такую «коммерцию»? У меня нет уверенного ответа на такой вопрос, но мой пресловутый знакомый, выслушав мои сомнения, просто отмахнулся от таких аргументов, сказав: «Ну и что? Может, у Тимоши был тот же самый куратор, что и у Пескаря?»

Откуда я могу знать, возможно ли это или вовсе невероятно? Всё, что я слышу и вижу в последние десять лет, не дает мне ни малейшей возможности разобраться в происходящем, да и острого желания выяснить подоплеку этой жизни у меня не возникает. Как я уже говорил, что чекисты, что воры в законе, что православные иерархи, что звезды эстрады – все они настолько далеки от меня и настолько чужды – словно жители каких-то далеких африканских стран – моим обыденным понятиям, что делать о них какие бы то ни было предположения, я не решаюсь. Что в их среде возможно, а что совершенно непредставимо? Бог их ведает!

Но вот в чем я совершенно уверен – так это в том, что читатель уже потерял терпение и клянет мою всегдашнюю склонность к длинным отступлениям и разглагольствованиям на отвлеченные темы. Дескать, автор опять, забыв про свое повествование, на протяжении трех страниц предается рассуждениям и предположениям, не имеющим прямого отношения к рассказываемой истории. Не стану оправдываться – недостатки и слабости своей литературной манеры я вижу не хуже любого читателя. Но в данном случае, я считаю, нужно принять во внимание жанровую специфику сей повести. Если бы речь шла о детективе, можно было бы не заботиться слишком о правдоподобии описываемых событий и не обосновывать всеми возможными способами реалистичность восхождения Пескаря к желанному уровню богатства. Читатели детективов привыкли к различного рода отклонениям от привычного хода событий, наблюдаемого в повседневной жизни, их не удивишь чудаковатыми персонажами или экзотическими мотивами их поведения – всё это благодушно списывается на присущие жанру условности, облегчающие писателям сочинение эффектных загадок. Пусть в жизни такое и не встречается, но зато какой замечательный сюжет удалось построить автору, воспользовавшись этим малозначимым отступлением от строгого следования суровой правде жизни. Однако наша повесть построена иначе, чем стандартный детектив, и представляет собой нечто, заслуживающее, как мне кажется, названия «история из жизни». То есть повесть, сугубо реалистическая по своему сюжету, хотя и выделяющаяся на унылом фоне нашего каждодневного существования благодаря редкому стечению необычных обстоятельств. А посему мне крайне не хотелось бы, чтобы история покойного Пескаря и его безутешной супруги, воспринималась читателем как красивая сказка: был, дескать, такой премудрый Пескарь, которому попала в руки золотая рыбка, сделавшая его чуть ли не вельможей, но потом что-то пошло не так, и сам Пескарь бесславно сгинул, а жена его возвратилась в свою старую хату с разбитой стиральной машиной. И я, соответственно, стараюсь подстелить в скользких местах соломки, чтобы избежать такого впечатления от рассказываемой истории. Это после знакомства с историей Али-бабы и сорока разбойников было бы глупо задаваться вопросом: А как отреагировали окружающие на неожиданное появление богатства у бывшего бедняка, промышлявшего заготовкой дров? Не заинтересовался ли этим фактом какой-нибудь арабский криминальный авторитет и не дошли ли слухи о нем до жадных приспешников султана? Сказка выносит всю такую прозу жизни за скобки, предполагая, что и ее слушатели сделают то же самое. Но я, как автор, взявшись за «историю из жизни», лишен такой возможности и вынужден какими-то способами обосновывать описываемые события, не забывая о той реальности, в которой действуют герои. Насколько мне это удалось – судить читателю, но я приложил все старания, чтобы наилучшим образом выполнить поставленную перед собой задачу.

Теперь я могу покончить с затянувшимся отступлением от непосредственного изложения событий и рассказать о той сделке века, которая – по замыслу – должна была принести феноменальные барыши и означать очередной взлет Пескаря с вознесением его на следующую ступеньку социальной пирамиды, но на деле привела этого везучего до тех пор пройдоху к печальному финалу.

В один прекрасный осенний день Пескарь, видимо, давно готовившийся к этому рывку, занял, у кого только смог, кучу денег, взял кредит на колоссальную по его меркам сумму в родном (читай Тимошином) Волго-Камском банке, оформил какие требовалось бумаги, набил наличкой уже не дипломат, а прямо-таки большую спортивную сумку (на неизбежные расходы, которые невозможно оплатить по безналичному расчету) и под охраной двух особо доверенных мордоворотов отбыл куда-то в Прибалтику. Через неделю он вернулся в сопровождении огромной транспортной фуры, доверху набитой компьютерами новейших моделей и разнообразными приладами к ним. Товар был выгружен в специально арендованный для этой цели склад, охраняемый какими-то крутыми