Наталья Андреева - Я стану тобой

– Мы бы спросили…

– Ах, да. Это у нее, похоже, реакция на стресс. Я не успел сказать Маше, что ее подруга жива. Я ведь выходил в сени, чтобы включить свет. Но Лидии там уже не было. Ей, видимо, надоело лежать в холодных сенях, прикидываясь мертвой, и она ушла. Может, к Хватовым пошла погреться? Не знаю.

– А зачем вы выключали свет?

– В темноте кетчуп проще принять за кровь. А живого человека, прикинувшегося мертвым, за труп. Она сама положила рядом топор, сама облилась кетчупом, запасы которого были в том же шкафу, где и водка, в сенях. Я хотел ей сказать, что Кит заперт, а Машенька больше не опасна. Чтобы она явилась к подруге и успокоила ее. Но не успел. Я увидел Лидию в окне и отвлекся. Потерял бдительность. Она приникла снаружи к стеклу и смотрела на нас с Машей. Но Маша так была поглощена своей миссией убить маньяка, что подруги не видела. На глазах у Лидии она трижды ударила меня кочергой по голове, а потом выпустила Кита. Естественно, Лидия передумала «оживать». Когда Маша с Китом уснули, она прокралась в дом. Я как раз очнулся и попытался сделать себе перевязку. Мой стон привлек внимание девушки, и мне пришлось терпеть, стиснув зубы. Потом я, кажется, опять потерял сознание. Очнулся утром от свежего воздуха.

– Как вы себя чувствуете сейчас?

– Вполне сносно. – Киба потрогал голову.

– А кто застрелил Зюськина?

– Какого Зюськина?

– Вы его, кажется, называете Микошей.

– Ах, Микошу! Лева. Боец космического спецназа. Это была нелепая случайность. Леву мы проворонили, каюсь.

– Выходит, по делу никого нельзя привлечь, – с удовлетворением сказал следователь. Непонятно, почему он так обрадовался. – Вы, как врач-психиатр, что можете сказать?

– Я взялся бы лечить девушку.

– Васильчикову?

– Да.

– Она, похоже, никого не убила. Но покушение на жизнь… Это, Дмитрий Александрович, статья.

– Кажется, я потерпевший. А я никакого заявления не писал.

– Но как же так? Надо написать. Вас ведь чуть не убили.

– Во-первых, ее сначала надо вылечить.

– Согласен с вами.

– Вы получите заключение о ее недееспособности. Ей нельзя предъявить обвинение, насколько я в курсе. Сумасшедших не судят. Их лечат, – с нажимом сказал Киба.

– Но ее, а также Краснова придется перевести в стационар закрытого типа. И Михайлову тоже. Как особо опасных убийц.

– Не согласен с вами. Насчет Васильчиковой. Краснова с Михайловой – пожалуйста. Но не Васильчикову.

– Что ж вы за нее так хлопочете? – внимательно посмотрел на Кибу следователь. – Девушка понравилась? Ай-яй-яй, Дмитрий Александрович, – погрозил он пальцем. – Вы же женатый человек. И жена у вас хорошая. Беспокоилась за вас. Кстати, где вы взяли телефон, чтобы ей позвонить?

– Украл, – неожиданно улыбнулся Киба. – А потом отдал его Лидии. И велел ей позвонить в милицию. Насколько я знаю, она так и сделала. Я вас очень прошу оставить девушку в моем отделении, – тихо сказал он.

– Это не мне решать. Решает судья. Я рад, Дмитрий Александрович, что с вами все хорошо. Попасть в такой переплет – это вам не шутки.

– Я тоже рад, – равнодушно сказал Киба. – Могу быть свободен?

– Да, конечно. Я подпишу вам пропуск.

Киба вышел на улицу и с наслаждением вдохнул запах весны. Талого снега, влажной земли, мокрой древесины и какой-то особой, весенней свежести, когда воздух еще не прогрет как следует солнцем и от этого знобко, но все равно отчаянно радостно. Весна!

Больше месяца он провалялся в больнице. А едва вышел, его вызвали сюда, в прокуратуру. Он с ненавистью посмотрел на забранные решетками окна первого этажа. Тупицы. И тут же вспомнил: Вера. И невольно поморщился.

Какая надоедливая женщина. И все время: Дима, Дима… Ах, Димочка, как же нам с тобой было хорошо! Хорошо? Он задумчиво потрогал голову. Боли не было. Шва он почти не замечал. Это ушло куда-то глубоко-глубоко. Так глубоко, что он чувствовал только смутное волнение и не понимал его причины. Может быть, весна?

И еще его раздражала эта Вера. Но он решил терпеть.

– Дима, это ты?

– Да, я.

Она вышла в прихожую. Посмотрела на него вопросительно:

– Ты был у следователя?

– Ты же знаешь.

Он изо всех сил старался сдержать раздражение, растущее с каждой минутой. Разве она любит его? Она любит себя, свою жизнь, обеспеченную им, свой покой, завистливые взгляды одиноких подруг. Не всем же так повезло. Кого муж бросил, закрутил роман с молоденькой, а кто так и не вышел замуж, растит ребенка в одиночку. А Вера сама как ребенок. Всю жизнь за ним как за каменной стеной. И это называется любовь? Это называется эгоизм. Он усмехнулся: успешная женщина! Успешно нашла себе дурака, который ее содержит.

– Что с тобой, Дима?

– Со мной? Со мной ничего.

Он сказал это сквозь зубы и торопливо прошел в свою комнату.

Все женщины – самки. Все – собственницы. Стремятся создать свой маленький уютный мирок, свой курятник. Он с ненавистью оглядел стены комнаты, прежде казавшейся ему уютной. Подобранные в тон обоям занавески, покрывало, вышитое Верой, все эти рюшечки – кружавчики-цветочки. И вздрогнул: что со мной?

«Мне надо лечиться, – подумал он, вытирая внезапно выступивший на лбу пот. – Лечиться? Кто будет меня лечить? Из всех практикующих в районе врачей-психиатров я – лучший. Абрамова еще была неплоха. Но я ее переиграл. – Он похолодел. – Кто это я? Давай, Киба, кончай эти штучки. Надо взять себя в руки».

Ему удалось убедить всех в своей нормальности. Он был уверен, что удастся также убедить оставить ему Машеньку. А зачем оставить? Он чувствовал – она ему нужна. Когда думал о ней, в голове, там, где красовался шов, что-то вспыхивало. Он ясно ощущал эту болевую точку, словно заноза торчала. И непонятно было, что с ней делать. Вытащить? Как? Он задумался всерьез.

– Дима, ужинать будешь?

Он невольно вздрогнул. Вера спугнула появившуюся было мысль о том, как это можно сделать. Что за женщина! Вечно все портит!

– Да. Буду.

Он постарался быть любезным с этой Верой. Кажется, она старается. И готовит очень даже неплохо. Но, черт возьми, какая же она дура! И слишком уж старается.

– Все вернется, Димочка. – Жена смотрела на него жалостливо. Он вдруг сообразил, что сидит в кухне, ест суп. – Все опять будет хорошо. Ты вылечишься. Вернешься на работу…

«Да, мне надо на работу», – подумал он. Мысль была очень ясной. Точнее, это была не мысль, а план действий. План, первым пунктом которого стояло: «Мне надо вернуться на работу».

Он, не отрываясь, смотрел в монитор. На экране была больничная палата, а вернее, полностью изолированный бокс. А в нем один только пациент – медноволосая девушка с большими испуганными глазами. Она сидела на кровати, уставившись в стену. Ее поза была напряженной. Девушка не шевелилась и, казалось, чего-то ждала. Он мог наблюдать за ней часами с каким-то особым удовольствием. Впрочем, он себя полностью контролировал и при посторонних своих чувств никак не выдавал. С момента его возвращения на прежнюю должность прошло полгода. Все постепенно привыкли к превращению врача-психиатра Кибы в маньяка Тычковского и обратно, февральские события вскоре забылись, и город зажил своей обычной жизнью.

Он тоже стал жить, как раньше, с женой Верой и младшим сыном, который подрастал и так же, как и старший брат, собирался после окончания школы ехать учиться в Москву. Все более или менее наладилось. Вера по-прежнему ходила на йогу и в клуб, где встречалась со столь же успешными подругами и хвалилась своим мужем, таким умным, таким заботливым и чутким. Он по-прежнему ездил на работу, проезжая каждый раз мимо деревни Выселки. Свет в окне крайнего дома вечерами больше не горел. Лидия, похоже, навсегда останется в психиатрической больнице. Но она находилась в стационаре закрытого типа, под особым наблюдением и контролем. Киба с ней больше не встречался и интереса к пациентке Михайловой не проявлял. Он оставил себе Машеньку.

Это было похоже на игру в кошки-мышки. Он сознательно оттягивал удовольствие, которое мог получить. Для того чтобы это удовольствие было не сравнимо ни с чем, чтобы оказаться на самом пике эмоций, в состоянии эйфории, величайшего в мире наслаждения, надо было ждать. Ждать долго. И готовить к этому ее. Как это было с Абрамовой. Теперь он знал, зачем так было надо.

Он оторвался наконец от монитора и вышел из кабинета. Он шел к ней в палату.

– Добрый день, Мария. Как вы себя чувствуете?

Девушка посмотрела на него с ненавистью.

– Я хочу позвонить в милицию, – дрожащим голосом сказала она.

Он улыбнулся и протянул ей телефон, который предусмотрительно положил в карман белого халата:

– Звони.

– Как звонить в милицию по мобильнику?

Он сказал и опять улыбнулся. Посмотрел на нее с нежностью. Она играла по правилам.

– Алло? Милиция? Я хочу сделать заявление! Меня хотят убить! Откуда звоню? Из психиатрической лечебницы! – Она разрыдалась. Видимо, на том конце провода дали вполне достойный ответ.