Галина Романова - Черт из тихого омута

— Уйти можете, но не уйдете, — произнес Кружилин с ободряющей улыбкой и, заметив ее внезапный испуг, поспешил успокоить: — Потому что я вас отвезу туда на дежурной машине. Ну вот, опять!

Она снова расплакалась. Захлюпала носом и зашептала что-то жалобное, и у него просто скулы свело. То ли от жалости, то ли от досады на самого себя — некомпетентного дурака, заставившего пройти ее через весь этот ад.

— А почему?.. — Она вдруг недоуменно подняла на него взгляд и часто-часто заморгала. — А почему это я единственный человек, перед которым вам захотелось извиниться? А как же… А как же мой Гена? Он тоже, наверное, пострадал! Как же он? На него ваши извинения не распространяются?

— Знаете, нет, — Кружилин отдал распоряжение по селекторной связи, чтобы к подъезду подали машину, и с неприкрытой досадой произнес: — Так получилось, что с него-то все и началось! Вроде бы он и невиновен — в смысле уголовной ответственности. Но началось то все как раз с него! Идемте, я по дороге вам все расскажу. А потом уже вам решать, должен я перед ним извиняться или нет.

Гена стоял на кухне, тупо рассматривал поверхность стола и все силился понять, зачем он сюда приперся. Попытался воссоздать события, предшествующие этому шагу, — и все равно не понял.

Вначале позвонила Сонина мама и долго пыталась узнать, почему дочь не подходит к телефону. Кое-как удалось ее успокоить, наврав, что Соня уехала к подругам, сообщить им о предстоящей свадьбе.

Потом раздался странный звонок по телефону. Он даже подумал сначала, что это снова ее мать, но на том конце провода промолчали. Гена повесил трубку, и на него вдруг накатила такая тоска, что он глухо застонал, сцепив от отчаяния зубы. А потом? Ну да, потом-то он и пошел на кухню. Ни за чем пошел, просто так. И вот стоит теперь, тупо рассматривает столешницу дорогого гарнитура и что-то силится понять. А чего тут понимать, если он тоскует по ней! Тоскует и сходит с ума от ревности!

Где она? С этим мерзавцем, который перестрелял милиционеров?! Кто он такой, черт его побери! Как посмел он похитить его женщину?! Господи, да пусть бы похищал, лишь бы не причинил ей вреда! Лишь бы она осталась жива! Лишь бы вернулась к нему живой! Боже мой, какая тоска…

Он подошел к окну и отдернул штору. Темнота. За окном такая темнота, что, кажется, наступил конец мироздания. Или это ему так кажется, потому что конец наступает лично для него. Значит, все рухнуло, не успев начаться? Был, кажется, за полшага от счастья, почти держал его в руках, почти успел поверить — и вот на тебе… Исчезает Соня, а вместе с ней и все то, что называлось счастьем. Думал ли он, что такое может быть из-за женщины?! Он в свое время само понятие это предавал анафеме! А сейчас… Сейчас ни спать не может, ни есть, ни думать ни о чем, кроме нее. Какой-то ужин сегодня вроде бы он себе готовил. Что-то чистил, жарил, потом даже пытался съесть, а затем все выбросил в мусорное ведро. Попытался выпить коньяку, но от него лишь затошнило и остался неприятный привкус во рту. Сначала он думал, что все это оттого, что он не уехал к себе домой, а остался в ее квартире. Быстро собрался и уехал. Но стоило переступить порог своего жилища, как тут же, не успев снять ботинок, помчался обратно. А вдруг, пока его не было, она вернулась! Вдруг звонила откуда-нибудь… или просто следователь захочет с ним связаться и сообщить что-то новое? Но никто не звонил, не возвращался и не сообщал ничего утешительного. Все его надежды были пустыми.

Он боялся смотреть телевизор. Вдруг объявят по местным новостям что-нибудь такое, после чего он уже и дышать не сможет? Затаился и ждал. Вслушивался в каждый звук, доносившийся с лестницы, и ждал.

Гена снова недоуменно посмотрел на свои руки. Господи, надо же было так скомкать штору! Штора-то тут при чем? Чужая, в принципе, вещь. Красивая и очень дорогая, а он ее мнет руками, как умалишенный. Хотя, если разобраться, ума и души он точно лишился. От сердца остался комок разорванного в клочья кровоточащего мяса, а глаза… то и дело наполняются слезами. Не по-мужски это, Гена, совсем не по-мужски. Где твои выдержка, сила воли и просто — сила мужицкая?! Отчего он так быстро превратился в развалину?..

Геннадий оттолкнулся от подоконника. Темнота за окном поглощала его, словно огромная черная дыра, высасывая все, что оставалось в нем человеческого. Прихрамывая, он пошел в Сонину комнату. Там долго смотрел на ее книжные полки, хотел выбрать что-нибудь особенно зачитанное и попытаться понять ощущения, которые будил в ней именно этот автор. Протянул руку к одному из корешков и тут же отчего-то сильно вздрогнул. Показалось или нет? Кто-то постучал в дверь, или он и взаправду спрыгнул с катушек?! Чего стучать-то, если звонок есть? Он прислушался. Звук не повторился. Подумав, он вышел в прихожую и снова прислушался. Тихо… Ругая себя самыми последними словами, Гена подошел к входной двери, прильнул к ней всем телом и напряженно замер. Умный он человек после этого? Стоит, распластавшись, у двери и ловит каждый шорох по ту сторону. Нет, определенно голову надо лечить…

Он отошел и тут же снова вздрогнул. Ну, не показалось ему, хоть умри! Кто-то трется об эту дверь со стороны лестничной площадки. И делает это вполне ощутимо.

Гена крутанул головку замка, распахнул дверь, и тут же его словно ударили под дых.

Соня… Его милая, родная, любимая Сонька стояла, опершись головой о дверной косяк, и ревела белугой.

— Сонечка, маленькая моя… — Он так растерялся, что не сразу сообразил, что ему надо делать. Потом опомнился, схватил ее за отвороты куртки, втащил в квартиру, захлопнул дверь и тут же с силой прижал ее к себе, бормоча исступленно: — Где же ты была-то, господи?! Я едва с ума не сошел! Почему ты не позвонила? Я слушаю, слушаю, вроде скребется кто-то, а никто не звонит… Господи, Сонечка моя, ты вернулась… Как же я люблю тебя, самому даже страшно… Где же ты была-то все это время, родная моя…

Она вдруг обвисла в его руках и всхлипнула чуть слышно:

— Гена, мне что-то нехорошо…

Неловко подхватив Соню на руки, Гена внес ее в комнату, положил прямо в пыльной одежде на кровать и встал перед ней на пол на колени. Нога не гнулась, болела, но — плевать! Он стоял перед ней, неудобно выгнув одну ногу, и жадно вглядывался в ее лицо.

Ее глаза были плотно закрыты, из-под век безостановочно текли слезы. Нос и губы были опухшими, щеки в грязных разводах, волосы спутаны и пахли непривычно и чуждо. Но все равно это была его Соня, живая и — его…

— Гена, ты не думай, я ниоткуда не сбежала, — прошептала она вдруг сдавленно, словно у нее сильно болело горло и говорить иначе она не могла. — Меня отпустили. И даже извинились передо мной. Оказалось… Оказалось, что я — единственный человек, который ни в чем не замешан. Господи, какой абсурд! Я никогда прежде не задумывалась над тем, что можно радоваться простому ощущению непричастности… Можно, оказывается, быть счастливой просто от того, что тобой никто не интересуется… А ты? Ты все еще… Ты еще любишь меня, Гена? Я не противна тебе после всего, что произошло?

— Дурочка моя… — Он спрятал лицо куда-то в воротник ее куртки, от которой так же неузнаваемо пахло. — Я… Я чуть с ума не сошел… Если бы я мог себе представить, что все так будет! Я проклинал себя, ненавидел. Тебе рассказали?.. Разве мог я думать… Ты уже все знаешь?

— Да, — Соня выпростала руку, нашла на ощупь его волосы и запустила в них пальцы. — Без вины виноватые. Так, кажется, можно сказать про нас с тобой? А знаешь… Мне плевать на все это! На все, кроме одного.

Тут она вдруг открыла глаза, потянула его за волосы и заставила посмотреть на себя. Кажется, она не заметила, что глаза у него странным образом покраснели и слезятся. И то, что губы его дрожат и он пытается их крепко сжать. Кажется, она ничего этого не заметила. Посмотрела серьезно, где-то даже сурово и сказала:

— Ты, оказывается, ходок по женской части. Не возражай! Я все знаю! И про ресторан, и про девочек, которых ты оттуда возил к себе домой. Про рестораны ничего не могу сказать, не знаю, понравится ли мне туда наведываться, а вот про девочек — забудь!

— Понял, не дурак. — Он даже опешил от того, с какой небывалой жесткостью были произнесены ею эти слова, потом подумал и с неизбежной мужской самонадеянностью поинтересовался: — А иначе что будет?

— Убью! — выдала ему Соня незатейливый ответ и снова закрыла глаза, проговорив с судорожным зевком: — Теперь-то ты знаешь, какой я могу быть опасной женщиной.

Опасная женщина отключилась через минуту, даже не сняв обувь. Гена еще какое-то время с исступленным умилением рассматривал Соню, потом, вздохнув, разул ее. Выпростал ее безвольные руки из куртки и свитера, стянул с нее джинсы и скинул ее грязную одежду прямо на пол. Осторожно потеснил уснувшую Соню к стенке и прилег рядом. Пристроив голову на одной с ней подушке и обняв ее, он устало прикрыл глаза и почти так же быстро, как и она, уснул.