Гастон Леру - Призрак Оперы

Вдруг в нескольких шагах от нас раздался львиный рык. Он едва не разорвал нам ушные перепонки.

— Он совсем близко, — прошептал виконт. — Вы его не видите? Вон там… за деревьями, в чаще. Если он опять зарычит, я стреляю!

Рык повторился, еще громче и ужаснее. Виконт выстрелил, но я сомневаюсь, что он попал в льва, зато пуля разбила зеркало — я увидел это на следующее утро, на рассвете. Ночью нам пришлось довольно долго идти, и к утру мы оказались на краю пустыни, огромной пустыни из песка, камней и скал. Стоило ли выбираться из леса, чтобы попасть в пустыню: я без сил улегся рядом с виконтом, утомившись от поисков пружины, проклятой пружины, которую обязательно надо было найти.

Кстати, сказал я виконту, нам еще повезло, что мы не встретили ночью других зверей. Обычно вслед за львом появлялся леопард, потом иногда слышалось жужжание мухи цеце. Это были довольно простые трюки, и я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает львиный рык при помощи длинного тамбурина; на один его конец натянута ослиная кожа, к которой привязывается струна из кишки, соединенная в центре с другой струной, пропущенной через весь инструмент. Эрику оставалось только потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, чтобы получить рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.

И вдруг мысль о том, что Эрик со своими инструментами может находиться в соседней комнате, подсказала мне выход: вступить с ним в переговоры, ибо, по всей видимости, надо было отказаться от мысли захватить его врасплох. В конце концов, мы хотя бы узнаем, как он собирается поступить с нами. И я позвал:

— Эрик! Эрик!

Я кричал сильнее, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил на мой зов. Вокруг нас во все стороны простиралось мертвое молчание и бескрайняя выжженная солнцем пустыня. Что с нами будет посреди этого жуткого безмолвия?

Мы уже в полном смысле слова начинали умирать от жары… особенно от жажды. Наконец виконт приподнялся на локте и показал мне куда-то на горизонт. Он увидел оазис!

Да, там, далеко, почти у самого горизонта, пустыня переходила в оазис, в оазис с водой… прозрачной, ледяной водой, в которой отражалось железное дерево. Но это — увы! — был мираж, я сразу узнал его: самый опасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением и старался не думать о воде, зная, что мысль о том, чтобы утолить жажду, станет последней разумной мыслью в этом аду, за нею наступит безумие и останется только одно: спасительная ветка железного дерева и веревка.

Поэтому я крикнул виконту:

— Это мираж! Это мираж! Не думайте о воде! Это снова дьявольская игра зеркал!

Тогда он, как говорится, послал меня подальше с моими зеркалами, пружинами, вращающимися дверями и с моим дворцом миражей. Он, разъярившись, заявил, что я сошел с ума или ослеп, раз считаю, что вода, которая плещется там, между таких прекрасных деревьев, — ненастоящая вода! «И пустыня настоящая! И лес тоже!» — кричал виконт. Уж он-то в этом разбирается — он много путешествовал, был во всех странах…

И он потащился туда, бормоча:

— Воды! Воды!

Рот его был открыт, губы шевелились, как будто он пьет.

У меня тоже приоткрылся рот, и я тоже жадно глотал воображаемую воду…

Самое ужасное было в том, что мы не только увидели воду — мы ее услышали! Мы услышали, как она течет, журчит… Понимаете вы это слово «журчит»? Это слово, которое слышат не ухом, а языком. Язык высовывается изо рта, чтобы лучше слышать это слово.

Потом началась еще более страшная пытка: мы услышали шум дождя, но самого дождя не было! Это было еще одно дьявольское изобретение. О, я прекрасно знал, как Эрик это делает! Он насыпал мелкие камешки в очень узкий и очень длинный ящик, в котором на определенном расстоянии друг от друга установлены были ванночки из дерева и металла. Сыплющиеся сверху камешки, ударяясь друг о друга, производят дробные звуки, напоминающие — с жуткой достоверностью! — шум сильного дождя.

Надо было видеть, как мы с виконтом де Шаньи, высунув языки, бредем к берегу, возле которого плещется вода. Глаза наши и уши жадно впитывали влагу, но языки оставались сухими и жесткими, как высушенная кость.

Подойдя к стене, виконт лизнул стекло, я тоже лизнул его: оно было раскаленным.

Тогда мы с отчаянным воем стали кататься по полу. Виконт приставил к виску последний оставшийся заряженным пистолет, а я тупо смотрел на валявшийся у моих ног «пенджабский шнурок».

Я знал, для чего в этой третьей картине вновь возникло железное дерево.

Железное дерево ожидало меня.

Но когда я пристально смотрел на «пенджабскую удавку», я увидел нечто такое, от чего меня бросило в дрожь, в такую сильную дрожь, что господин де Шаньи, который уже шептал: «Прощай, моя Кристина», почувствовал это и удивленно уставился на меня.

Я взял его за руку. Потом отобрал у него пистолет, потом на коленках пополз к тому, что увидел.

А увидел я — рядом с «пенджабским шнурком», во вмятине в паркетном полу — черную шляпку гвоздя, которая сразу привлекла мое внимание.

Наконец-то! Я нашел пружину! Пружину, которая откроет дверь… Которая выведет нас на свободу, приведет к Эрику…

Я пощупал шляпку гвоздя. Обратил к виконту сияющее лицо. Гвоздь с черной шляпкой поддавался моему нажатию!

А потом…

Потом открылась не дверь в стене, а люк в полу.

Из черного отверстия тотчас хлынул свежий воздух. Мы прильнули к черному квадрату, как будто к прохладному животворному источнику. И пили, и жадно глотали этот воздух, упершись подбородком в пол.

Мы все ниже и ниже склонялись над люком. Что ожидало нас в этой дыре, в этой пещере, которая загадочным образом раскрылась пред нами?

Может быть, там внизу вода? Питьевая вода…

Я опустил руку в темноту, и рука уперлась в камень, потом в другой, нащупала холодные ступени, спускающиеся в пещеру.

Виконт уже приготовился прыгнуть туда.

Если даже там нет воды, мы сможем скрыться от жарких объятий ужасных зеркал.

Но я остановил виконта, потому что опасался новой ловушки злодея, и, держа в руке фонарь, спустился первым.

Спиральная лестница уходила в бездонную темноту. Ах, благодатная прохлада лестницы и темноты!

Скорее всего эту прохладу давала не система искусственной вентиляции, предусмотренная Эриком, — эта прохлада исходила от самой земли, которая на той глубине, где мы находились, насыщена влагой. К тому же неподалеку было озеро.

Мы спустились вниз и, когда наши глаза привыкли к темноте, увидели какие-то округлые формы, на которые я направил свет своего фонаря.

Бочки!

Мы были в пещере Эрика!

Здесь он, должно быть, хранил запасы вина и, может быть, питьевой воды. Я знал, что Эрик очень любит хорошие вина. Да, здесь можно было напиться.

Виконт ласково поглаживал округлые формы и непрестанно повторял:

— Бочки!.. Бочки!.. Сколько бочек!

Действительно, их было изрядное количество — симметрично расставленных в два ряда, и мы стояли между ними…

Это были небольшие бочки, и я подумал, что Эрик выбрал именно такие, чтобы было удобнее переносить их в дом на озере.

Мы осмотрели их, но ни в одной не было крана; все бочки были герметично закрыты. Тогда мы приподняли одну из них, убедились, что она полная, и, опустившись на колени, я начал ножом открывать затычку.

В этот момент мне почудилось, что где-то далеко-далеко слышится монотонное пение; мелодия была мне знакома — я часто слышал ее на парижских улицах: «Бочки! Бочки! Вы продаете бочки?»

Моя рука застыла на затычке. Виконт тоже услышал и с недоумением заметил:

— Странно… Как будто бочка поет.

Пение продолжалось, но уже тише.

«Бочки! Бочки! Вы продаете бочки?..»

— Готов поклясться, — сказал виконт, — что звук идет изнутри бочки.

Мы заглянули за нее.

— Это внутри! — прошептал мой спутник.

Но больше мы ничего не услышали, и нам оставалось лишь чертыхнуться. Мы переглянулись и снова принялись открывать затычку.

— Что это такое? — удивился виконт, когда пробка была выбита. — Это же не вода!

Он опустил в отверстие обе сложенные ковшиком ладони и поднес их к фонарю. Я наклонился ближе и тут же настолько резко отдернул в сторону фонарь, что он разбился о стену и погас. Мы остались в темноте.

То, что я увидел в ладонях де Шаньи, было порохом!»

«Итак, в этом глубоком погребе я понял, что тревога моя была не напрасной. Злодей не шутил, когда грозил представителям «рода человеческого»! Скрывшись от людей, он построил себе вдали от них подземное логово и намеревался взорвать театр вместе с собой, если те, кто живет наверху, нарушат его уединение, где он прятал свое чудовищное уродство.