Реджи Нейделсон - Красная петля

В воде плавала всякая дрянь. Насколько я мог видеть, катерок был не больше двадцати футов в длину унылого серо-бурого цвета, на корме – навесной мотор.

Я присел, чтобы приглядеться. Человечка я не видел, но слышал, как он возится где-то, возможно, в маленькой кабине на носу. Я постарался прикинуть, что использовать в качестве оружия, на всякий случай. На земле валялась пустая пивная бутылка, я поднял ее и почувствовал себя придурком. Это была «Корона Лайт».

Может, он всего лишь старик, случайно оказавшийся на похоронах.

Окончательно стемнело. Дождь падал косой стеной. Я ухватился за канат, привязанный к ограждению, и прыгнул в лодку, моля бога, чтобы не оказаться в воде, или под причалом, или мертвым.

Над приборной доской катера висел фонарь, и в его свете я четко видел коротышку. Он сидел в кресле перед штурвалом. Рядом было другое кресло, оба привинчены к палубе. Перед креслами располагалась приборная панель, а над нею – ветровое стекло. Между сиденьями находился решетчатый люк в каюту, оттуда бил свет. Кусок грязного брезента, натянутый на шесты по бортам лодки, служил своего рода навесом над сиденьями. Лодка раскачивалась. Ветер завывал. Я упал в кресло рядом с коротышкой.

Нисколько не встревоженный, он повернулся ко мне и сказал:

– Да?

У него были ярко-синие глаза. Большие и непроницаемые, словно куски мрамора. Резкие черты лица.

– Вы были другом Сидни Маккея?

Он кивнул и протянул руку.

– Имя – Мак, – сказал он. – Люди зовут меня Мак. Кто такой вы? – У него был сильный русский акцент.

– А фамилия ваша как?

– Мак есть достаточно.

Я не представился, но пожал его руку. Казалось, он не узнавал меня, и я сказал:

– Я тоже был другом Сида.

Я знал, кто он. Понял, наверное, сразу, как увидел его у церкви в Бруклин-Хейтс. Паренек с фотографии, которую я забрал из квартиры Сида. Паренек с корабля, севшего на мель у Ред-Хука в 53-м. Моряк по имени Мэлэр. Те же глаза, тот же нос картошкой. Челюсть, правда, стала помассивнее, туловище раздалось вширь, но это был он. Раньше был Мэлэром. Теперь он Мак. Неважно. Это один человек.

Усаживаясь поудобнее в дерматиновом кресле с пивной бутылкой в руке, я понял, что лодку болтает не на шутку. Оглянулся: у борта, завернутые в брезент, лежали удочки, байдарочное весло и нечто похожее на спасательные жилеты. Я заглянул в каюту через решетчатый люк. Там были две койки, занимавшие все пространство. Выпрямиться там было невозможно, даже для такого коротышки, как Мак. Места оставалось лишь на то, чтобы заползти и лечь Мак заметил, как я осматриваю катер.

– Моя лодка, – сказал он по-английски. – я купил ее с рук, пятьсот баксов, довел до ума. – Он нажал кнопки на панели. – Я должен курить, – сказал он; я дотянулся до кармана, вытащил сигареты и предложил ему.

Лодка дернулась, и я уронил бутылку за борт.

Он взял из пачки сигарету, достал зажигалку, прикурил, бросил пачку и зажигалку на приборную панель. Они медленно скользили в такт качке. Ветровое стекло и брезент кое-как спасали нас от дождя.

– Я увидел, как ты шел с панихиды Сида Маккея, – сказал я.

– Что?

Я повторил погромче, перекрикивая шум мотора и ветер. Мак извлек из бокового кармана пинтовую фляжку водки и предложил мне.

Я отпил. Сейчас, на этой лодчонке, она не повредит. Все нормально. Сделал еще пару глотков, чтобы закружилась голова. Я никогда не пекся о своем имидже, но мне, с моей морской болезнью и боязнью лодок, совсем не хотелось проблеваться перед подозреваемым. Сбоку лицо Мака освещал фонарь, висевший над приборной доской, снизу – луч из каюты. Он улыбался. Или смеялся надо мной? Наслаждался мгновением? Я сказал ему по-русски, что я полицейский. Впервые заметил легкий проблеск страха.

Он вырос при Сталине. Он проникся мыслью, что я коп; это его напугало. Теперь мы были на равных.

Он глотнул еще водки и безо всякого предупреждения отвязал лодку и оттолкнул ее. Мотор взвыл. Ширился разрыв между нами и спасительным причалом. Под ногами плескалась вода. Дождь с грохотом обрушивался на ветхий брезент. Небо скрылось под толщей свинцовых туч.

– Верни лодку к пристани! – попросил я, но он не обратил внимания, и ветер унес мои слова.

Я все еще был в норме. Мы качались в маленькой заводи. Я видел очертания берега. Даже когда я понял, что мы вышли собственно в канал Гованус, все было еще не так плохо. Расстояние трудно было оценить, но я мог различить причалы, склады, мосты над головой. Земная твердь. Кожа сделалась липкой от пота, костюм промок.

– Куда мы, черт подери, плывем?

Мак, занятый какой-то возней, поначалу не ответил. Потом снова уселся в кресло, посмотрел на меня.

– Куда надо, – сказал он.

– Ты давно знал Сидни Маккея, верно? – спросил я по-русски. – Ты знал его, когда тебя звали Мэлэр.

Он снова потянулся за водкой, закинул ногу на ногу, выпил, положил флягу на панель и взялся за штурвал. Мы еще не вышли из бухты. Он держал курс прямо. Мы продвигались медленно. Мак заговорил.

Он рассказал мне о судне, севшем на мель у Ред-Хука. Ему было пятнадцать, сказал он. Февраль 53-го. Половина начальства перепилась. Лоцман, явившийся на борт, тоже был пьян. Корабль собирался в обратный рейс, но в бумагах обнаружился непорядок.

– Была «холодная война», – сказал он. – Все говорили о шпионах.

На борт поднялись люди из иммиграционной службы, поведан Мак. Матросы забирались на шлюпбалки, смотрели на Америку. Когда дошло известие о смерти Сталина, моряки плакали, раздавленные ужасом. Они глушили горе чистым спиртом. Что за жизнь их ждет без Сталина? Никто не представлял себе этого.

– Четыре недели держали они нас, – сказал он вспоминая, как моряки таращились на Нью-Йорк бухту, статую Свободы. – А народ на берегу таращился на нас.

Потом Мак прослышал про двух матросов прыгнувших за борт. До берега рукой подать, услышал он; рукой подать до Америки.

И он ушел. Однажды ночью Мак поплыл к берегу. Люди были так добры, говорил он мне тихо, теперь уже по-русски; очень добры. Мак помнил все в мельчайших подробностях; запах улиц, встретивших его после бегства с корабля, – они пахли какао-бобами и кешью, это было непохоже на то, что он слышал про Америку.

Или похоже? Он уставился на меня своими непроницаемыми глазами и сказал, что не уверен: то ли действительно со складов пахло какао-бобами, то ли он вычитал про это в книжке, но он знал, что какао перевозят через этот порт.

Он был потрясен. Никогда прежде не покидал родной дом, это было его первое плаванье. Родом он был из деревни на берегу Балтийского моря. Там крестьяне возили на рынок товары исключительно гужевым транспортом, он и машин-то практически не видел в своем послевоенном детстве.

Первый день в Ред-Хуке напугал, оглушил его шумом, толпой, машинами, огромными грузовиками– грохочущими по узким улицам, кораблями в порту; стена шума – так запомнились ему первые впечатления. Потом кто-то спросил: «Хочешь сэндвич, малыш?»

Начав. Мак говорил безостановочно, словно решил во что бы то ни стало довести исповедь до конца. Мне показалось, что лодка пошла быстрее возможно, выбиралась в открытое море. А может, то было лишь мое воображение, во мраке я не мог оценить расстояние. Я следил за Маком. Фляжка с водкой скользила по приборной панели, от края до края. Мак схватил ее и зажал между ног.

– Сидни убил себя, да? Все так говорят. – Мак приблизился ко мне. – Он чувствовал очень тяжело от смерти этого бездомного, не мог вытерпеть, потому что убил его, так? Своего брата по имени Эрл. Я знал Эрла.

– Как?

– Вот он и убил себя по несчастью, так все говорят в его семье, потому что это поэтично, а Сидни поэтическая душа. – Он улыбнулся. – Как русский.

– Как русский, да, точно, – согласился я, побуждая его продолжать разговор. – Когда ты видел Сида в последний раз? Недавно? – спросил я тем вкрадчивым, мягко-настойчивым тоном, который перенял от своего отца-комитетчика, умевшего вызывать людей на излишнюю откровенность.

– Конечно.

– Что конечно? Может, на прошлой неделе, может, во вторник утром?

– Может. Да, я говорю ему: пойдем попьем кофе, позвонил и сказал: я у твоего дома, жду тебя. Сид, выходи, пожалуйста, Я жду.

Я промолчал. Он звонил Сиду. Уговорил его выйти. Это было в то утро, во вторник, когда Сид ушел и не вернулся, когда оставил дверь открытой. Звонит русский, Сад бежит на встречу с ним, забыв запереть замок.

– Ты позвал его из дома, пригласил на кофе. Вы с Сидом были такими закадычными друзьями, что ты был уверен: если сказать ему «пойдем выпьем кофе, поговорим о прошлом» – он пойдет?

Мак предложил мне сигареты. Я покачал головой. Он чиркал зажигалкой снова и снова. Она не работала. Он отыскал коробок спичек, достал из брезентового чехла стеклянную банку, отвернул крышку и бросил туда спичку. Установил банку на панель, приспособив под пепельницу, и задумчиво смотрел, как опадает на дно пепел с кончика сигареты.