Вероника Тутенко - Если вы не бессмертны

И даже раскаты грома на непроницаемом небе, сквозь которое не видно звезд, вселяют надежду. Голубым огоньком она теплится в бесчисленности звезд. Свечи на торте как звезды. Которые когда-нибудь погаснут.

— … Музыка — только один из Способов постижения Истины. Но есть и другие.

Музыкант рассеянно поправляет очки в толстой оправе.

— … Я был на прошлом вашем концерте, и мне захотелось послушать вас снова.

Музыка… Он говорит о музыке, но хочет сказать о чем-то другом… Совсем о другом.

— … Так вот… Я хотел вам сказать. Я сразу понял, что вы можете стать одним из нас, вы можете стать посвященным. В какой-то степени вы уже посвященный. Вы создаете гармонию из хаоса. Многие люди ищут эту гармонию и не могут найти. Вы не могли бы сыграть для таких людей… не на органе… на обычном фортепиано — дома у одной моей хорошей знакомой? Моей ученицы…

Свет голубой звезды исцеляет от сомнений, наполняет новой силой…

Галактики расступаются, эти звездные ворота без числа. Уводят в бесконечность… дальше… дальше…

Мысли вращаются со скоростью света. Абсолютная гармония вращения.

Воз- вращение.

Свечи на торте как звезды. Которые не погаснут никогда.

Нет, стрелки циферблата не сошли с ума. Звездные часы показывают без пять минут вечность. Осколки комет пронзают бесконечность.

Осколки комет — просто лепестки цветка.

Звезды пульсируют в ре-мажоре. И чаша цветка раскрывается. Крещендо Млечного пути — дорога к свету.

Все впереди. Все возможно.

«Все возможно», — долго еще звенела тишина. А аплодисменты были такими искренними и шумными, как будто рукоплескали не десять человек, а в десять раз больше.

— Что это? — восхищенно поинтересовался астролог.

— Не знаю… экспромт, — все так же рассеянно улыбался маэстро.

Двойник Адониса вышел на середину комнаты медленно, как будто оттягивая момент откровенности. Громко вздохнул.

— Когда я вернулся из Долины Скал, — начал Костомаров замогильным голосом, но где-то на самом дне его бездны его зрачков теплилась голубая звездочка надежды. — Хотя… — черные волосы мягко и своенравно упали на лицо. — Я всегда был лишь тенью… Тенью своего брата.

Двойник Адониса замолчал на несколько секунд. Инга смотрела на мужчину в белом сквозь огоньки на торте. Мерцание свеч и слова двойника Адониса завораживали, придавая облику что-то пафосно — мистическое.

Хотя… все вполне объяснимо. Ему, как всем неудачникам, нравится красиво обставлять свои терзания, упиваться ими, словно глядя на себя со стороны… Тенью своего брата…

— Он родился раньше меня всего на несколько минут, но это определило всю мою дальнейшую жизнью. Мой брат был звуком, а я всего лишь отголоском. На первый взгляд нас практически невозможно различить, но это только внешнее сходство.

Я только и слышал и дома, и в школе — «бери пример с брата», «делай как брат», «ты должен гордиться своим братом»…

И я старался быть таким, как он. Но мне это никогда не удавалось. Несмотря на внешнее сходство, мы были очень разными по характеру.

Он был отличником и окончил школу с золотой медалью. А я учился на тройки, гонял мяч во дворе, играл на гитаре, приходил домой с синяками. Я дрался лучше всех в классе, был капитаном школьной футбольной команды и солистом в местной рок-группе. Но мои заслуги родители не ставили ни в грош.

Я всегда был паршивой овцой, трудным подростком, который доставляет неприятности своим близким. Даже девушки почему-то всегда выбирали моего брата, и я презирал их за это. В нем было что-то, перед чем невозможно устоять, а я был лишь неудавшейся копией моего брата.

После школы он поступил на философский факультет престижного московского вуза. А я провалил в три вуза. Потом меня забрали в армию. Там я и познакомился с одним парнем — Аликом.

Как он оказался в армии — не понятно.

В чем-то наши истории были похожи. Только он рос единственным ребенком в семье. Родители — оба предприниматели — были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на ребенка, а когда обратили — было уже поздно. Сын их уже прочно сидел на игле, его вышибли из института, куда его пристроили родители в надежде, что, получив престижную специальность «экономист», он продолжит семейную традицию. Но Алика мало интересовал бизнес. Зато он отлично играл на бас-гитаре. Алик не скрывал, что он би- сексуал. Когда отец его узнал, что сын засматривается (и не только) на мальчиков, это стало последней каплей. Вот родители его и решили, что только армия сделает из него мужчину. Не знаю, как они там договаривались с военкоматом, но, несмотря на, казалось бы, полную непригодность к службе, Алика зачислили — таки в музыкальную роту. Там мы и познакомились.

— Надо увести детей в другую комнату, — шепнула хозяйка дома на ухо мужу. — Они не должны это слышать.

Николай кивнул.

— Эрнист, Сонечка, Сережа… Пойдемте, я вам что-то покажу, — прихватив большого розового слона, мама Эрниста, что-то весело рассказывая на ходу, ушла с малышами в другую комнату.

— Как-то я проснулся среди ночи от его прикосновений. Я удивился тому, что не испытываю отвращения. Скорее, даже наоборот. Ничего подобного я не испытывал ни с одной из девушек, а до этого у меня было две-три шлюшки, не больше. И каждый раз удовольствие отравляла мысль, что любая из них предпочла бы моего брата. Но Алик никогда не видел моего брата. Он любил меня. Первый раз в жизни я был кому-то нужен.

Мой брат приехал из Москвы совсем другим. Он рассказал, что познакомился с какими-то интересными людьми, которые помогли ему обрести смысл жизни. Раньше у него было много девушек, теперь он полюбил одиночество, был все время молчалив и задумчив, перестал есть мясо. Как-то он мельком сказал, что ходил на какие-то курсы магии, и у него открылись сверхъестественные способности. Теперь мои родители верили, что он может все. А я чувствовал себя полным ничтожеством.

Тогда я и увидел объявление в газете. То самое, последнее, о котором… вот… ребята рассказывали, — повел Костомаров глазами и подбородком в сторону Ромы и Риммы. — Меня как будто ударило током. Кто-то, кого я еще не знал, предлагал мне снова обрести утраченное «я». Стать лучше и, может быть, даже лучше моего брата. Тогда для меня это было важно. А потом… — во взгляде Константина Костомарова промелькнула обида. — Потом я попал в Долину Скал.

— У меня такое чувство, что я вас уже где-то видел. Очень знакомое лицо… Гм- м-м… — мужчина в черном напряженно морщит лоб. — Вы давно интересуетесь эзотерикой?

— Недавно. Наверное, вы видели моего брата. Он экстрасенс.

— Вот как? — мужчина в черном смеется, и в его смехе почему-то отчетливо звенят разочарованные нотки. — Да, так обычно и бывает. Чаще экстрасенсорные способности развиты срезу у нескольких членов семьи. У кого-то больше, у кого- то — меньше…

— У меня не…

Мужчина в черном подносит палец к губам, как будто уже знает, что хочет сказать ему собеседник.

— Никогда не произносите ничего подобного вслух, чтобы не притянуть отрицательную энергию. Мы сами не знаем, как много в нас заложено. И… — мужчина несколько секунд интригует молчанием. — Конечно, я пока не могу сказать наверняка, но уже сейчас я вижу в вас большой потенциал. Скрытые экстрасенсорные способности. Конечно, их нужно развивать, И, возможно, уже через несколько месяцев вы сможете стать посвященным.

Несколько месяцев… Это казалось мне такой ерундой по сравнению с теми годами, когда я безуспешно пытался не отстать от своего брата. Оказалось, что научиться гипнозу и всем таким вещам совсем не сложно. Я, наконец, поверил в свои силы. А потом я узнал, что есть такой человек — бывший ученик Аникшина, который создал свой клуб «Третий глаз». И я решил последовать его примеру. Теперь ко мне сами начинали притягиваться люди, для которых я был идеалом. Мы ездили в Коктебейль на нудистские пляжи, медитировали в горах на Кавказе. В то время как у моего брата не было последователей. Он сам ученик какого-то безумного колдуна. Но все эти люди, которые верили каждому моему слову, не знали, что когда я снимаю белые одежды, я отправляюсь куда-нибудь в ночной клуб или в другое место для закрытых тусовок, где я просто могу оторваться.

Я научился всем этим эзотерическим штучкам, но так и не нашел себя. Я снова обманул себя.

Константин Костомаров перевел дыхание, как после бега на длинную дистанцию.

— Я не знаю… — его взгляд казался затравленным и гордым одновременно, но в голосе мерцала надежда. — … я… мы все дорого заплатили за свои ошибки. Я имею в виду не только ВИЧ. Странная, не правда ли, плата, за то, чтобы стать посвященным, — усмехнулся Константин Костомаров. — Мы хотели обрести себя, но мы потеряли, предали себя. Мы были всего лишь тенями. Тенями Аникшина. Но мы думали, что являемся кем-то. Более того, мы думали, что стали избранными, посвященными. И вот, теперь, когда его нет, не стало и нас. Потому что тени не могут существовать без того, кто отбрасывает тени. Да, мы стали никем, но мы и были никем. Но теперь, теперь, я верю, мы можем стать кем-то, стать частью этой огромной Вселенной. Сейчас я понял одну очень странную… странную для меня вещь… я не хочу быть похожим на моего брата… Я никогда не хотел быть похожим на моего брата. Более того, он вовсе не идол, а такой же заблудший, несчастный человек, как и я. И я хочу, очень хочу помочь ему. Пока я не знаю, как это сделать. И я не знаю, как помочь себе самому. Но я не один. Нас много. И мы устали бродить в темноте. Мы прозрели, и оказалось, что темнота была не снаружи, а внутри нас. Долгое время мы жили в Долине Скал, которой никогда не было. Нас не было. Но теперь мы есть.