Мария Спасская - Черная луна Мессалины

– Вне всякого сомнения, император ты, Божественный!

– Я т-так ей в-в-верил! – с облегчением всхлипнул Клавдий. – К-как она могла? Мы были с-с-счастливой парой! Б-бедные наши дети! За что им досталась р-р-распутная мать?

Вдруг в глазах обманутого мужа вспыхнула надежда, и Клавдий выдохнул:

– К-к-клянусь богами, все м-м-можно исправить! П-п-пусть Валерия п-попросит прощения, и я ее п-прощу!

Этого Нарцисс опасался больше всего. Сдвинув брови, он грозно пробасил, потрясая свитком:

– Я знаю, Светлейший, как трудно поверить в вероломство императрицы. Но у меня в руках неопровержимые доказательства ее измен. Вот список любовников Мессалины. Когда закончу, передам тебе.

Нарцисс говорил это, глядя на приближающуюся скрипучую телегу, в которой восседала Мессалина и кроткие, как агнцы, дети. С самым трогательным видом распутница прижимала к себе маленькие головки сына и дочери. Впереди ехала весталка, и это особенно не понравилось вольноотпущеннику. У жриц богини Весты имелось особое право просить помилования для преступников, и, должно быть, именно этой своей привилегией и собиралась воспользоваться подговоренная Мессалиной приятельница. И вот повозки поравнялись, и императрица в мольбе протянула к мужу руки. Но Нарцисс направил лошадь так, чтобы конская грудь оттеснила повозку Мессалины.

– Мой Клавдий, выслушай меня! – взмолилась та, но Нарцисс в этот самый момент протянул Клавдию свиток.

– Список готов, мой император! – провозгласил советник, победоносно глядя на поверженную противницу.

Клавдий, не обращая внимания на жену, схватил пергамент и, развернув его, с жадностью впился глазами в перечень имен. Он был так занят чтением, что проехал мимо, не сказав Валерии ни слова и даже не заметив собственных детей. Объезжая повозки, дорогу кортежу преградила колесница весталки, но и ее Нарцисс взял на себя. Велев возницам двигаться дальше, он увлек просительницу в сторону и пообещал жрице богини домашнего очага, что император непременно выслушает императрицу. Вне всякого сомнения, супруга цезаря будет иметь возможность очиститься от возводимого на нее обвинения, а пока пусть благочестивая дева возвращается к отправлению священнодействий и ни о чем не тревожится. Успокоенная, весталка подхлестнула лошадей и умчалась в сторону базилики богини Весты, а Нарцисс вернулся к повозке императора, чтобы и дальше ограждать Божественного от посягательств Мессалины.

Золотом сверкали купола храмов, наполняя Вечный город полуденным солнцем. Прямо от городских ворот по центральной улице Рима кортеж направился во дворец Гая Силия. Нарцисс, как злой гений, вел Клавдия за собой. Остановившись у ворот дворца, император выбрался из повозки и, поддерживаемый с одной стороны Нарциссом, а с другой – Виттелием, взошел по ступеням в атриум. С великим изумлением и все возрастающим гневом рассматривал Клавдий семейные реликвии царственных родов Неронов и Друзов, выставленные на видные места. Среди других узнавал он и собственных рабов из числа подаренных любовнику Мессалиной. Следовавший за императором Нарцисс не без удовольствия наблюдал, как багровеет от ярости лицо Клавдия, как наливаются бешеной злобой его глаза.

– К-к-казнить всех, кто в-в-внесен в этот список! – Император взмахнул в воздухе пергаментным свитком. – Н-немедленно! П-п-прямо сейчас!

Собрав всех повинных в связях с Мессалиной в конюшнях, цезарь окинул тяжелым взглядом и благородных мужей, и плебеев, после чего указал на Гая Силия. Бледный новый муж распутной императрицы даже не пытался оправдаться. Рухнув на колени, несчастный воздел руки к небу и возопил:

– О мой император! Я не имею надежды на милость, ибо я ее не заслуживаю! Ускорь, если можешь, мою смерть!

Голова его тут же покатилась по каменным плитам конюшего двора, и центурион приготовился казнить следующего провинившегося. В тот день лишились голов, помимо прочих, признавшиеся в прелюбодеяниях с императрицей сенаторы Титий Прокул, Юнк Вергилиан и Ветий Валент, префект пожарной стражи Декрий Кальпурниан, а также начальник императорской школы гладиаторов Сульпций Руф. Когда очередь дошла до актера Мнестора, мим рванул на себе тогу и, показывая следы от Мессалининых плетей, заголосил:

– Ты же сам, Божественный, распорядился, чтобы я неукоснительно выполнял все приказания твоей супруги!

– И-истина в его с-с-словах, – согласился Клавдий. – Мим не в-виновен, мима н-н-нужно отпустить!

Но Нарцисс склонился к императору и укоризненно прошептал:

– Истребив стольких именитых мужей, незачем жалеть какого-то лицедея. Совершал ли он столь тяжкое преступление по своей воле или по принуждению – уже несущественно.

Голова актера Мнестора полетела в общую кучу. Когда со списком было покончено, Нарцисс задал вопрос, больше всего занимавший его все это время:

– Что Божественный думает делать с Мессалиной?

Замявшись, пресытившийся казнями император проговорил:

– П-передайте несчастной, ч-ч-чтобы она явилась завтра п-п-представить свои оправдания.

Зная лживый и изворотливый характер императрицы, Нарцисс никак не мог допустить встречи супругов. Поэтому, почтительно поклонившись, он вышел от подобревшего Клавдия и в сопровождении центурионов сразу же направился к находившемуся во дворце трибуну.

– Император повелел немедля умертвить Мессалину, – безапелляционно заявил он.

Распутница ждала решения своей участи в садах Лукулла. По злой насмешке судьбы, Валерия пришла умирать именно сюда, где из-за ее каприза закончил свои дни их прежний владелец. Раскинув руки, Мессалина лежала на траве под великолепными деревьями, которые так берег Азиатик, и безутешно рыдала. Осознание неизбежного краха наполняло ее душу мертвенным ужасом. Матрона Лепида, почувствовав, что близок конец, пришла к дочери, чтобы вместе с ней разделить ее горе. Гладя Валерию по вздрагивающей спине, она глухо говорила:

– Твоя жизнь кончена, девочка моя, и все, что тебе остается, – это сделать смерть свою достойной. Сойди без страха к Гекате, и Великая Темная Мать примет тебя, как любимую дочь.

В руке Лепида держала трехгранный ритуальный кинжал, который приготовила для Валерии. Но в душе Мессалина все еще надеялась, что не все потеряно и Клавдий, как всегда, простит ее, поэтому убивать себя не торопилась. Если бы ей только удалось остаться с ним наедине! Вместо того чтобы закончить этот позорный фарс, Валерия вдруг принялась ругаться и жаловаться:

– Боги свидетели, ты мне не мать! Ты ехидна! Зачем принесла кинжал? Какая мать желает смерти дочери?

– Но ты сама виновата, – оборвала ее Лепида. – Нужно было не забываться. То, что ты сделала, не может остаться безнаказанным.

– Все неправда! Все врут про меня! Хотят оклеветать перед Клавдием! Но боги вступятся за невиновную, и на головы клеветников, оговоривших чистую и безвинную, падут все кары небесные!

Матрона Лепида с тоской наблюдала, как беззастенчивая ложь легко срывается с губ Валерии, и понимала, что в душе дочери, развращенной безнаказанностью, не осталось ничего благородного и ждать от нее решительного поступка бесполезно. Замолкнув на полуфразе, Мессалина тревожно прислушивалась к посторонним звукам, доносящимся со стороны ворот, в надежде услышать голос мужа. Но вместо дребезжащего фальцета Клавдия до нее донесся раскатистый бас Нарцисса, допрашивающего испуганных рабов.

– Где Мессалина? – гремело за деревьями. – Куда укрылась эта развратница?

Домиция Лепида обняла дочь за плечи, точно хотела закрыть собой, а из-за пышных розовых кустов к ним уже шагнул императорский вольноотпущенник. В лучах заходящего солнца тога его слепила белизной, на голом черепе плясали блики, грубые черты лица, будто высеченные из куска красного гранита, были суровы.

– Ты блудница из блудниц, Валерия Мессалина, – грозно проговорил он, словно зачитывая приговор, – и позор твой кидает тень на Божественного Клавдия! Именем императора ты, низкая, приговариваешься к смерти!