Галина Романова - В любви брода нет

Рассказывал кто-то в ее школе, странно, что она еще не забыла про нее, будто должен быть свет. Или какой-то светящийся коридор… И в конце этого коридора много-много людей, которые успели умереть до нее. Они должны встречать ее…

Она и в самом деле увидела огромный луч света. И еще людей… Много людей, которых она никогда не знала и никогда не хоронила. Наверное, это кто-то сделал за нее… Они гомонили, кричали и светили прямо ей в лицо чем-то ярким и обжигающим глаза.

— Больно, — шевельнула она одними губами, не издав ни звука.

— Она жива!!! — заорал вдруг кто-то диким, страшным голосом. — Саня!!! Дуй к Назарову! Она здесь, жива…

Что-то гремело над ее головой, заглушая звон водяных капель. Гремело и дергало ее за руки. И они вдруг сделались легкими и почти невесомыми. И сама она вдруг воспарила над этой утоптанной холодной землей и полетела куда-то.

Итак, значит, она все же умерла! И свет, и люди, и этот невесомый полет, и еще воздух — все там, за пределом жизни? Так много, много чистого воздуха, что от него начало ломить легкие и сводить судорогой сердце. На лицо ей легло что-то холодное и приятное, губ коснулась влага, и Вера застонала.

— Жива!!! Господи, она жива!!! — простонал кто-то над самым ее ухом. — Верочка, родная!!! Господи, посмотри на меня, ну, пожалуйста, посмотри!!!

Это был Сашин голос… Тот самый голос, который она все время вспоминала и который ей снился бесконечно черными, как и ее дни, ночами. Снова снится…

— Верочка, милая, посмотри на меня…

Он так просил ее, и все время гладил лицо чем-то прохладным и влажным, и еще смачивал губы водой. И ей было так славно, так спокойно, как может быть, наверное, только после смерти… Откуда столько голосов?.. Боже, как их много! Говорят, говорят, ругаются и шикают друг на друга. Шикают смешно, совсем как ее ребята на контрольных диктантах в конце четверти…

— Назаров, отойди от нее! — Это был совсем строгий голос, как у их завуча по учебной части. Ему-то откуда тут было взяться. Или снова ей чудится… — Отойди, Саня. Пускай ее врач сначала осмотрит. Она истощена и столько времени без света и воздуха… Оставь ее…

Но он не оставил! Она поняла это, хотя и не могла видеть, глаза упорно не хотели открываться и горели так, будто в них плеснули горячего масла. Поняла, потому что он все еще держал ее за руку.

Саша… Сашенька… Ее Сашенька… Он нашел ее, и она не умерла. Он спас ее и зовет, совсем не подозревая о том, что она его хорошо слышит. Верочка чуть шевельнула пальцами, которые сжимала его ладонь, и постаралась разомкнуть губы.

— Верочка, милая! Ребята, она слышит меня! Игорь Леонидович, она слышит! Она только что шевельнула пальцами и улыбнулась! — воскликнул он над самым ее ухом, едва не оглушив.

— Да не улыбается она, а пытается что-то сказать! — совсем рядом с ней раздался еще один — совершенно незнакомый и совсем молодой голос. — А вы ей мешаете, дядь Саш! Вера Ивановна, вы меня слышите?

Она кивнула. Говорить не получалось.

— Ну, вот видишь! — это заорали они уже все вместе.

А потом снова ее Саша:

— Верочка, милая, с Данилой все в порядке. Он с отцом. Ждет тебя… Ты-то как, Вера?! Скажи хоть что-нибудь, ну, пожалуйста!!!

Все хорошо, значит… Ну, и хорошо, что все хорошо… Данилка с Геральдом, а она с Сашей. Пусть будет так, пусть так будет вечно и никогда, никогда не кончается.

Он все же нашел ее! Вот упрямец какой! А Геральд про него говорил — неудачник. Сам он…

Она улыбнулась. Все заметили это и снова загалдели. Стал слышен нарастающий звук мотора, и кто-то закричал о том, что «Скорая» наконец-то приехала. И прежде чем ее забрали от него и увезли куда-то к хрустящим стерильным халатам и множеству трубок и иголок, пахнущих лекарством, она еле слышно прошептала, почти уверенная в том, что он ее услышит:

— Саша… Сашенька мой…

Летние каникулы нагрянули вместе с затяжными ливнями, свирепыми грозами и оглушительным запахом цветущего под окнами их дачного домика жасмина. Это был уже только их домик — ее и Сашин.

Верочка стояла у открытого окна и вдыхала, вдыхала снова и снова этот дурманящий аромат и все никак не могла заставить себя уйти со сквозняка. А Саша ругался. Вернее, не ругался, а ворчал, что она совсем не бережется. Что еще очень слаба и ей нужно хотя бы накинуть на плечи кофту или чуть прикрыть окно и не торчать возле него целыми днями. А если ей так хочется этого жасмина, он втащит весь куст прямо в дом…

Верочка слушала его и улыбалась, кротко и нежно. Ей нравилось слушать Санино ворчание, Санин голос. Знать, что он рядом, хлопочет чего-то там на кухне и ворчит на нее…

— Хорошо как, Саша, — произнесла она чуть слышно, когда они уже сидели за обеденным столом и ели омлет с ветчиной, который он собственноручно приготовил им на завтрак. — Вот бы всегда так, да?

— А кто нам мешает! — воскликнул он со счастливой улыбкой глупого влюбленного мальчишки-подростка. — Домик наш, лето впереди, и вся жизнь тоже… Вся жизнь впереди, и она наша, Верунь, одна на двоих. Так ведь?!

— Тьфу, тьфу, тьфу! — Она суеверно постучала по краешку стола, на котором острым углом топорщилась накрахмаленная белоснежная скатерть. — Не сглазить бы, Саша. Я просто радоваться боюсь. Засыпаю и боюсь… Вдруг проснусь, и ничего этого нет. Ни тебя, ни покоя, который ты мне подарил, ни завтрашнего дня… Не говори на ветер, ладно?

— Ладно, ты ешь, пожалуйста, все остывает. — Он незаметно, как ему казалось, подложил ей еще ветчины и подлил сока в высокий тонкий стакан. — Какие планы на день? Со мной в город поедешь или тут будешь ждать?

— Поеду. С Данилой сегодня договорились по магазинам пройтись. Отец отправляет его в лагерь, сам ложится на операцию, предложили мне похлопотать со сборами. Я согласилась. Только не хмурься, я не стану нагружать себя сумками и надрываться. Ника побудет с нами. Кстати, она очень хорошая девушка. И Данилку любит. Так плакала, когда обо всем узнала…

По общей договоренности Данила жил теперь на два дома. Никаких неудобств, на удивление, это не повлекло. Да и мальчишке так было проще. Куда легче оказалось общаться с родителями на их территории, чем ждать очередной вспышки при их вынужденных встречах. Геральда Верочка простить так и не сумела. И всякий раз, как приходилось видеться, невольно винила его в том, что с ними случилось. А еще винила себя. За упрямство и глупое молчание, не позволившее Саше вмешаться и все сделать сразу правильно. Она ведь только сейчас поняла, что он все и всегда делает правильно. И еще поняла, что, кажется, полюбила его. Он тоже об этом догадывался, но помалкивал. Боялся спрашивать, не торопил. Осторожничал, одним словом, а вдруг спугнет и все такое…

— Сашка, а ты ведь трусоват по натуре, — вдруг обронила Верочка, глядя на его макушку.

— Что? — Он поднял на нее глаза от тарелки и растерянно заморгал. — Почему ты так решила?

— А почему ты уже два с лишним месяца ходишь вокруг да около и не спросишь о том, о чем узнать тебе смертельно хочется, а? И в больнице, когда ухаживал за мной, не спросил. И сейчас… Почему? Трусишь?

Назаров сразу понял, о чем она говорит. Но еще какое-то время притворялся непонимающим. Жал плечами, мотал головой, закатывал глаза, якобы пытаясь вспомнить. Дождался того, что она шутливо шлепнула его по макушке, и вот тогда он спросил. Спросил, как в ледяной омут прыгнул, покрывшись крупными мурашками и затаив дыхание. Знала бы она, как важен для него ее ответ, не смеялась бы так и не медлила. Ему-то не до смеха! Ему давно уже не до смеха…

Сначала мечтал о ней издали и не спал ночей, потом только-только обрел надежду — как новая беда. Знала бы она, сколько боли и страдания испытал он, разыскивая ее. И как до холодного пота перетрусил, когда был убит Михайлов в десяти метрах от собственного дома.

Все, решил он тогда, теперь ее никто никогда и ни за что не найдет. И готов был убить этих двоих — Степку Баловнева и подругу его Ингу, которые наотрез отказывались давать показания. Его даже от дела хотели отстранить, настолько невменяемым он был в те страшные для него дни и ночи.

Бились всем отделом, всем отделением во главе с Игорем Леонидовичем, все было без толку. Баловнев молчал, Инга тоже…

Коротков потом едва инсульт на радостях ни схлопотал, когда Инга вдруг решила смягчить свою участь и на третий день заключения под стражу начала говорить. Обо всем… Назвала и предполагаемое место, где могла быть спрятана Верочка.

Заброшенный хутор далеко за городом. Полуразрушенные дома, глубокие подвалы… Назаров там камня на камне не оставил, пытаясь отыскать нужное подземелье. Нашел не он, Саня Самойлов нашел. Он в тот момент в пяти метрах от них копался, ощупывая землю на предмет возможного входа. Когда Верочку вытащили и положили на куртки, которые ребята начали, как по команде, с себя снимать, Назаров, не выдержав, упал перед ней на колени и заплакал.