Екатерина Лесина - Маска короля

А Захар – успел. Он ведь служил когда-то в Афгане и тоже, наверное, умел вот так бесшумно скользить в темноте. Он единственный среагировал и… спокойно, как на полигоне или в тире, поднял руку, прицелился и нажал на курок: мой дядя не любил проигрывать. Он не мог промахнуться: их с Локи разделяло метров пять от силы. Даже дилетант, и тот попадет, а Захар дилетантом не был. Я сама не очень поняла, что произошло: то ли Захара толкнули, то ли он сам оступился. Клянусь, я не тронулась с места, человек не способен двигаться быстрее пули, это преувеличение, зато пуля способна попасть в другого человека.

Например, в меня.

Боже, никогда в жизни мне еще не было так больно…

А трава – мокрая, оказывается…

А где-то рядом громыхнул еще один выстрел…

Получилось! Все получилось! И Морозов не чувствовал себя больше туземным проводником или старым мерином с продавленной спиной и разбитыми копытами. Морозов в кои-то веки почувствовал себя человеком.

Он звонил ТУДА в надежде, что ему поверят, и сомневался. Ведь даже если поверят, то сколько всего понадобиться сделать, чтобы успеть, а времени-то – в обрез. Ничего, успели, и не только из-за его звонка. Точнее, совсем его звонок и не требовался, оказывается, там и без него все знали. Или почти все. А сын долго потом ругался, что отец полез в «такое опасное дело», и упрекал, что Морозов не догадался позвонить раньше. Ну, ничего, все ведь обошлось.

Фээсбэшники плотно засели в городе и все копали и копали. И накопали. Много чего нарыли, даже страшно становится, как подумаешь, сколько мерзостей способны натворить люди! И никто не желает отвечать: все дерьмо на мертвого валят. Вот это мужик был, кремень, понял, что – конец: дуло в рот, и все проблемы побоку. Правильно, какой с мертвого спрос?

А вот девочку он зря подстрелил… Ну ничего, врачи сказали – выживет.

Из больницы меня выписали довольно скоро, рана оказалась не столько серьезной, сколько болезненной. От боли я и сознание потеряла, а очнулась уже в больнице. Оно и к лучшему, не видела, как дядя Захар застрелился: вот так, в старых гусарских традициях, пулю в голову – и все.

Уже на второй день ко мне пришли из ФСБ – страшные буквы, почти такие же страшные, как КГБ. А люди ничего, вежливые, но настырные. Я рассказала все, что знала, а им все мало было, спрашивали и спрашивали, пока врач их не прогнал. Но они на следующий день вернулись, и опять с вопросами. И еще через день. Вопросов было много, а я – одна, и когда вежливые товарищи, или господа, не знаю, как правильнее их называть, наконец удалились, я чувствовала себя выжатой, как лимон. Оно и к лучшему, в таком состоянии мне хотелось спать, спать и еще раз спать. Я в жизни столько не спала, как в той больничной палате, зато не оставалось сил думать.

Думать я начала уже дома: от пули остался маленький шрам, по форме похожий на звездочку. Звезды взорвались, и осколок одной из них оставил след на моем теле. След иногда болел, и тогда я не могла найти себе места: казалось, что там, в ране, осталась пуля, и теперь она шевелится и упрямо ползет к сердцу. Глупость, конечно, пулю извлекли еще в больнице, рана просто заживала, а я – чересчур мнительное существо, так врач объяснил. В основном же шрам просто чесался. Неприятно, конечно, но пусть уж лучше чешется, чем болит. Когда он чесался, я еще находила в себе силы отвлечься от этого зуда, например, газеты почитать.

Новости того стоили. Вообще, газеты оставались моим единственным источником информации. Вежливые люди привыкли сами задавать вопросы, а мои игнорировали. Моя семья пребывала в глубоком трауре, я пробовала звонить домой, но, услышав мой голос, трубку попросту вешали. А просто сходить туда я не могла. Меня убедительно просили не покидать пока пределы квартиры, вроде бы я – важный свидетель, которого нужно охранять, правда, как я ни старалась, но ни одного охранника так и не увидела. Вот и получалось, что всю информацию я черпала из газет, а они старались вовсю.

Новость первая: школу закрыли, учителей арестовали и теперь старательно пытались выяснить, кто преступники, а кто – жертвы. Кое-где встречались осторожные намеки на нехорошие дела, творившиеся за серым забором, но пока официальной причиной закрытия интерната объявили финансовые махинации и жестокое обращение с детьми, тоже, кстати, не углубляясь в подробности. А вот сатанистам досталось: скандал гремел, разрастался и набирал обороты. Как же, наши «честные и неподкупные» политики, выступающие за «семейные ценности», проявили полную неспособность к делу, когда ситуация затронула их собственных детей – вот тебе и цветы жизни! Сто против одного, что те из чиновников, у кого детей не было, впервые в жизни обрадовались этому обстоятельству, уж очень впечатляюще смотрелись хорошо известные каждому жителю нашего городка фамилии рядом с фотографиями распятого на кресте паренька. Символично. На этом фоне как-то незаметно прошло известие об отставке начальника городской прокуратуры и еще пары-тройки столь же плоховато известных личностей. Оно и к лучшему.

Больше – ничего.

Пусто.

И Локи пропал.

А шрам, похожий на звезду, все ноет…

Когда долгое время считаешь себя мертвым, трудно привыкнуть к мысли, что ты жив.

Тяжело быть приговоренным к смерти, но еще тяжелее принять помилование.

И пить, запершись в гостиничном номере, пить до потери памяти, до звенящей пустоты внутри, до судорожного беспокойного сна – тоже тяжело.

А Гера лишь смотрит и головой качает: сказать ему нечего. Сначала он было засуетился, предложил ему посетить психоаналитика, американец, одним словом, но Локи ему так ответил, что Грег заткнулся. Надолго заткнулся, и теперь лишь головой качал и следил, чтобы Локи являлся в назначенное время в прокуратуру в более-менее вменяемом состоянии. Со временем у Локи еще получалось, а вот с состоянием – не очень. Иногда в минуты просветления Локи тихо радовался, что Гера здесь, рядом, но чаще злился: на Геру, на себя, на Кольку – за то, что двадцать лет тому назад он ввязался не в свое дело, на Захара, который стрелял и промазал, а напоследок еще и умер. А он, Локи, жив, и сердце не подвело, держится, стучит, как заведенное, и алкоголь ему не помеха.

Но больше всего Локи злился на нее. Злился и в стотысячный раз приказывал себе выкинуть ее из головы, из памяти, но – не получалось. Она не уходила. Она будто проросла в него, укоренилась, словно древняя крепость на вершине холма. Локи доводилось видеть такие: потемневшие стены и твердая, как камень, из которого эти стены сложены, земля, и невозможно понять, где же заканчивается крепость и начинается холм. Они – едины.

Пусть.

Он – не холм, он – человек, он способен принять решение и следовать ему! Решение принято, давно принято, еще двадцать лет тому назад, когда Колька прислал то письмо, когда в пьяной драке Локи впервые убил человека, когда он сидел среди Колькиных книг и упрямо пытался продраться сквозь дебри высокопарных изречений древних философов. Еще тогда решил, что он станет делать, когда найдет: пощады не будет никому, все виновные обязаны понести наказание.

Dura lex, sed lex[18]

Да что они в жизни понимают, философы? Закон! Закона нет, виновные ускользнули, умерли. И теперь – что остается? Долгое разбирательство, копание в…

Cloaca maxima.[19]

Иначе и не скажешь. Хоть на что-то латынь сгодилась. Гера каждый день дает подробный отчет о ходе следствия, везде-то у него свои каналы, связи. К чертям и его, и его связи! Но новости Локи слушал внимательно, чтобы отвлечься.

Новость первая: Гера не умер. Локи сначала глазам своим не поверил, когда его увидел. Не по зубам Крысиному королю оказался хитрый американец с ирландско-шотландскими корнями и маленькой толикой русской крови! А его и в самом деле пытались убить. И убили бы, если бы… Если бы этот любитель экстремальных видов спорта не обладал великолепной реакцией. Если бы он не ожидал чего-то подобного. Если бы… Этих «если бы» целая гора набралась. Но главное – Гера жив, поет в ваннай комнате своим визгливым голосом, вертится перед зеркалом, наводя красоту, пугает розовым лаком на ногтях фээсбэшников и жалуется на все, что видит: на погоду, город, тупость обслуживающего персонала, неудобство номеров и ограниченность местного населения, которое никак не желает понимать, что сексуальные пристрастия человека – его личное дело. Пусть жалуется, живой, и слава богу. Страховка сработала.

Вовремя, очень вовремя. Каким только местом он тот дурацкий план выдумал? Взять с поличным… А ведь в теории выглядело все замечательно – Крысиного короля берут на месте преступления, он и Лия выступают в качестве пострадавших, опергруппа – свидетели, и так далее, и тому подобное…

А Лия рассказала следователю все. Как на исповеди, смеялся Грег. Ничего смешного! Локи не хотел ничего слышать о ней – ни слова, ни имени ее, ни того, что она выжила и уже дома. Если бы она умерла, ему было бы легче. Наверное. С мертвых какой спрос? Но там, на поляне, когда она упала, Локи показалось, что…