Мери Райнхарт - Дверь

Повернула ли она назад к дому в панике или заранее продумала такой маневр на крайний случай? Если предположить последнее, то надо признать, что она очень опытна, хитра и даже отчаянна.

Доведя себя таким образом почти до истерики, я около семи часов утра позвонила инспектору Гаррисону. Его голос меня несколько успокоил, но потом, услышав мой рассказ, он разозлился сам.

— Чертов тупица, — взорвался он в трубку, имея в виду нашего дежурного полицейского. — Я ему голову оторву!

— Он же не знал. Она ему сказала, что работает в доме.

— Так и сказала? Быстро она соображает. Но что же она там делала?

— А вы не думаете, что она стреляла в Джозефа?

— Не думаю, что у нее хватило выдержки застрелить человека и потом выпить рюмку шерри. Темперамент не тот. Нет.

Я вздохнула с облегчением. Мэри мне нравилась, а тот ее образ, который я сама себе нарисовала ночью, вызывал только отвращение.

— Тогда хорошо, что я вам позвонила. Кстати, миссис Бассетт умерла.

Я рассказала ему о звонке Лили Сандерсон, и он замолчал так надолго, что я начала дуть в трубку.

— Алло, Центральная, нас, кажется…

— Нет, я тут, мисс Белл. Просто сижу и думаю, каким же я был идиотом. Таким в полиции делать нечего. Мне надо было пойти в уборщицы!

С этими словами он, видимо, бросил трубку.

Сейчас мы знаем, что уже через десять минут после этого разговора он бросился в дом на Халкетт-стрит, а позже организовал срочный осмотр всех прилежащих к городу автострад и особенно боковых дорог вокруг Уорренвильского шоссе. Где-то после полуночи он нашел то, что искал, и самое главное — нашел не слишком поздно.

Одна мысль не давала ему покоя весь день: не опоздать! Но по ходу дела он еще успел расставить ловушки. На этот раз даже смерть не могла спасти преступника.

Всех нюансов он, конечно, тогда не знал. Но знал, точно знал преступника и его невероятную хитрость. Поэтому надо было оставить все как есть. Никому ничего не говорить. Притупить его бдительность, сбить с толку, а потом решительно выхватить его из его вроде бы абсолютно надежного убежища. Потом он признался, что в этом заключается его метод. О том, что он был применен, свидетельствует его внешнее бездействие в течение последующих десяти дней.

Десять жарких июльских дней. Годфри Лоуелл работал над апелляцией; Джуди все больше слабела от жары и стресса; Джозеф, принимая нас в больнице с огромным чувством собственного достоинства, все так же отказывался хоть на слово отступить от своего рассказа о том, что он дремал и никого не видел. Об Уолли и Мэри Мартин — никаких сведений. На могиле миссис Бассетт засыхали цветы, а полицейские продолжали дежурить в моем доме и вокруг него. Кэтрин все так же жила в доме на Пайн-стрит и упрямо отказывалась мириться с унижением, которым считала второе завещание Говарда.

В один из этих десяти дней я составила список всех возможных и невозможных подозреваемых. Он лежит передо мной, с пометками после каждой фамилии. Я переписываю его дословно, так как он лучше, чем что-либо другое, свидетельствует о моей полной растерянности.

Вот этот список:

Годфри Лоуелл — (Непохоже)

Инспектор Гаррисон — (Зачем?)

Доктор Симондс — (Возможно)

Мистер Уэйт — (Возможно, но непохоже)

Уолли — (Невероятно и зачем?)

Дик Картер — (Возможно, но невероятно)

Джим — (Возможно, но непохоже)

Абнер — (Нет)

Амос — (Мертв)

Джозеф — (В него самого стреляли)

Роберт — (Непохоже. Нет причин)

Вот такими делами я заполняла те бесконечные дни. Ничего нового, очевидно, не происходило. Инспектор Гаррисон меня упорно избегал. Джуди похудела почти до прозрачности. Полицейские патрулировали первый этаж ночью и участок — днем.

И вот в семнадцатый день июля Кэтрин неожиданно перешла к действиям и ускорила развязку. Это случилось вечером.

А утром того дня из больницы вернулся Джозеф. Он снова взял на себя все хозяйство, успевая, почти как прежде, управляться и со столовым серебром, и на кухне. Но шок еще не прошел, а перевязанная рука мешала ему работать. Я договорилась отправить его на несколько дней в деревню, и он воспринял новость с благодарностью.

И в этот день, семнадцатого июля, Кэтрин неожиданно перешла к действиям и ускорила развязку.

Она была умной женщиной. В этом рассказе я, наверное, не отдала ей должное. Но с начала трагических событий она вела себя несколько странно, была напугана больше, чем хотела нам показать, и в результате замкнулась в себе.

С того самого дня, когда Джим дал показания в суде, она, по-моему, поняла, что он кого-то покрывает.

Его спросили:

— Вы говорите, что видели на неизвестном белую рубашку. Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Спереди увидел на нем белую рубашку.

— Жилета не было?

— Не могу сказать. Мне показалось, что он в темном костюме, может быть, даже во фраке.

— Но насчет кепки вы уверены?

— Нет. Но, по-моему, он был в кепке.

— Тем не менее, если верить вашему рассказу, он пробежал так близко от вас, что выбил из руки трость. Вы смогли различить кепку, белую рубашку, но больше ничего?

В этом месте Джим заколебался. Он находился под присягой, а присяга вещь серьезная. Потом взглянул на Кэтрин и чуть-чуть выпрямился.

— Это все, что я видел. Я сидел на земле. А его лицо было повернуто в сторону.

Кого он еще мог покрывать ценой своей жизни, если не Говарда? Говарда с его копной седых волос, неизменно во фраке по вечерам. Говарда, пытающегося что-то скрыть любой ценой. Неудивительно, что Кэтрин тут же подумала о Маргарет и вообще считала завещание ключом к разгадке.

И вот в преддверии конца я перехожу к описанию сцены в кабинете мистера Уэйта, куда меня пригласила Кэтрин.

Она договорилась о встрече заранее, и нас тут же пропустили. Вид мистера Уэйта меня несколько шокировал. Он выглядел измученным и не совсем здоровым. Когда мы здоровались, я заметила в его глазах выражение сочувствия.

Навстречу нам он не вышел, только поднялся из кресла.

— Я опять хромаю, — извинился он, показывая на трость в углу. — Старая беда. Могу сказать, миссис Сомерс, что я опечален и потрясен. Апелляция, конечно…

— Апелляция не поможет, — мрачно заявила Кэтрин.

— Но могут обнаружиться новые факты. Дело, конечно, не закроют до тех пор, пока…

— Пока они не казнят невинного, — закончила его фразу Кэтрин. — Они именно это и сделают, мистер Уэйт, если мы не докопаемся до истины.

Он беспокойно заерзал в кресле.

— Истина? Какая истина? Я знаю не больше вашего.

Но, увидев выражение ее лица, подался вперед и, аккуратно подбирая слова, произнес:

— Понимаю, что вы имеете в виду, миссис Сомерс, и я… я вас понимаю. Тем не менее заявляю вам совершенно однозначно, что мистер Сомерс сам изложил мне суть основных пунктов завещания и подписал документ, подготовленный мною в соответствии с его пожеланиями. Он был в полном рассудке, как сейчас вы или я. Он ясно представлял, что завещание наносит вам удар, и немного рассказал мне о своей семье и ее проблемах. Он сообщил, что собирается приложить к завещанию письмо. Не понимаю, почему он этого так и не сделал.

Он не играл, а говорил правду. И, по-моему, Кэтрин это тоже поняла. Она продолжала прямо сидеть на стуле, но враждебность в ее голосе исчезла.

— Он не объяснил вам назначение фонда в пятьдесят тысяч долларов?

— И да, и нет. Им должен был в каких-то целях распорядиться Уолтер Сомерс, его сын. Он просто сказал, что Уолтер поймет. Конечно, он был довольно слаб, но я успел заметить, что он вообще не очень разговорчив. Честно говоря, я сам испытывал боли, когда был у него в первый день, да и во второй тоже. Многих подробностей я так и не вспомнил, хотя пытался. Завещание ведь дело совершенно обычное.

— У вас не создалось впечатления, что он принимал наркотики?

— Нет. Однозначно — нет.

— А Сара присутствовала? Сара Гиттингс?

— Она вышла из комнаты, но один раз вошла и дала ему какое-то лекарство.

Но Кэтрин продолжала стоять на своем. Она просто отказывалась признать очевидные факты. Мистер Уэйт это понял и вновь насторожился.

— Завещание подлинное, — произнес он. — Если хотите, я могу поехать с вами в отель, и мы повторим все мои действия. Я докажу вам, что в первый день меня проводил в комнату мистера Сомерса сам управляющий и нас видела и запомнила дежурная по этажу. Уолтер Сомерс встретил меня в дверях и проводил внутрь. Оба раза со мной была Флоренс Гюнтер. Дежурная ее также видела. Если я подделал завещание — а мне кажется, вы намекаете именно на это, — зачем я вообще туда ездил? Побойтесь Бога, мадам, ну какая мне польза от этого преступного поступка? Это чепуха, бессмысленная и оскорбительная чепуха.

Кэтрин, однако, его почти не слушала. Его слова не оказали на нее никакого воздействия. Закончив тщательный осмотр своих перчаток, она взглянула ему в глаза.