Эдуард Хруцкий - Страх (сборник)

– Не знаю. Наверное, немного.

– Правильно. Возможно, нападавшие что-то искали.

– Явных следов нет.

– Смотрите лучше. А может быть, они нашли сразу…

– Товарищ подполковник! – К начальнику подошел высокий пожилой майор. – Следы сапог обнаружены, размер сорок второй, судя по рисунку подошвы, сапоги наши, армейские.

– След загипсовали?

– Так точно. Вот пачка от немецких сигарет «Каро».

Майор протянул начальнику раздавленную сапогом синюю коробку с золотыми буквами.

– Так. – Подполковник взял коробку, шагнул в свет фонаря, поднес ее к глазам. – Интересно. Вы уверены, что ее оставили нападавшие?

– Уверен.

– Почему?

– У убитого найден большой запас табака-самосада.

– Это ни о чем не говорит. Можно курить и то и другое.

– Не думаю.

– Давыдочев, – повернулся Павлов к лейтенанту, – потерпевшая может говорить?

– Пока нет.

– Срочно ее в город, в госпиталь. Где председатель сельсовета?

– Вот он. – Давыдочев кивнул в сторону сидящего на бревне Волощука.

Павлов пересек двор, подошел к председателю. Тот торопливо начал нашаривать костыли.

– Сидите, сидите. Я тоже присяду. Настоялся. Так как же это, советская власть?

– А вот так! – Волощук выплюнул цигарку. – Я власть до заката. А потом мы на заячьем, извините, положении.

– Кто «мы»?

Волощук, усмехнувшись, недобро хлопнул ладонью по торчащему за поясом револьверу.

– Есть еще оружие?

– Трехлинейка.

– Я распоряжусь, чтобы вам оставили автомат.

– Лучше «дегтяря» или МГ и патроны, конечно.

– Оставим. Вы видели машину?

– Да.

– Какая марка?

– Навроде как у вас.

– «Додж»?

– Он. На такой же машине вчера под вечер приезжали капитан и трое бойцов. Торопились в Гродно. Решили ехать через лес.

– Приметы их помните?

– Товарищ подполковник, – подбежал Давыдочев, – в сарае пилотку нашли, нашу, офицерскую.

Подполковник взял пилотку, осветил фонарем.

– Это его пилотка! – крикнул Волощук.

– Чья?

– Да капитана, что приезжал.

– Странно, очень странно. Как вы думаете, почему они приходили?

– Думаю, за продуктами. В лесу прячется сволочь всякая. Ходят по крестьянам, отбирают муку, сало, птицу. А Капелюх не дал им ничего. Вот они и дождались, когда он госпоставку приготовит. Я в сарай заходил. Чисто. И кабана застрелили, и корову с телкой, да, видать, увезли.

А ночь уходила. Рассвет растворил белый, призрачный свет лампы, и ее погасили.

– Товарищ подполковник! – Высокий, сухопарый лейтенант, эксперт-криминалист, подошел и замолчал, глядя на Волощука.

– Говори, при нем можно.

– Следы машины соответствуют «доджу три четверти». Резина неновая, правое заднее колесо латаное, оставляет характерный след. Отпечатки загипсованы. Следы машины прослежены по всему селу.

– Хорошо. Иди. Скажи-ка, председатель, кто вон в том доме живет? – Подполковник ткнул пальцем в сторону соседнего плетня. – Вон, кстати, и хозяева.

Волощук поднял голову. У плетня стояли мужчина и две женщины, молча глядели на двор Капелюха.

– Тройские это. Казимир, жена его и невестка.

– А где сын?

– Говорят, у поляков служит в Войске польском.

– Давыдочев! – Подполковник вскочил с неожиданной для его плотного тела легкостью. – Давыдочев!

– Здесь, товарищ подполковник! – подбежал запыхавшийся лейтенант.

– Заправься, фуражку поправь. – Подполковник неодобрительно оглядел его. – Ты же уполномоченный ОББ, а ходишь как начальник банно-прачечного отряда.

– Виноват. Я…

– Вот этого, – подполковник указал на Тройского, – ко мне.

Давыдочев, придерживая рукой кобуру, побежал к соседнему плетню. Тройские попятились, потом почти бегом бросились к хате.

– Стой! – крикнул лейтенант. – Стой, хозяин!

Тройский остановился. Рука, схватившаяся уже за перила крыльца, сжалась, словно он боялся оторваться от спасительного родного дома.

– Хозяин! – еще раз крикнул лейтенант.

Тройский повернулся медленно, словно ожидая выстрела в лицо.

– Пошли со мной, – махнул рукой Давыдочев.

Тройский с трудом оторвал руку от перил и шагнул к лейтенанту.

– Казимешь! Нет! Казимешь! – закричала жена. Она схватила Тройского за руку и потащила в хату. – Нет, – кричала она по-польски, – не пущу! Нет!

– Вы что? – крикнул Давыдочев. – Прекратите!

Тройский мягко освободил руку и обреченно шагнул к Давыдочеву.

– Прошу! – Лейтенант показал рукой на двор Капелюха. У плетня он обернулся и поразился нескрываемому отчаянию, исказившему лицо женщины. Тройский шел медленно, осторожно ставя босые ноги, словно боялся наступить на что-то острое.

Во дворе усадьбы Капелюха он затравленно огляделся и, безошибочно определив старшего, шагнул к Павлову.

– Тройский? – спросил подполковник.

– Да, пан.

– Кто был ночью у вашего соседа? Вы видели?

– Нет, нет. – Тройский говорил на странной смеси польского, белорусского и русского языков.

– Подождите. Я не понимаю вас.

– Он говорит, что спал, – перевел Волощук, – потом услышал выстрелы. Много выстрелов. Так я говорю, Казимир?

Тройский кивнул и заговорил еще быстрее.

– Они испугались, – продолжал Волощук, – и спрятались в подпол. Так, Казимир?

Тройский опять кивнул.

– Я думаю, товарищ подполковник. – Волощук подобрал костыли, тяжело опершись, поднялся. – Я думаю, он действительно ничего не видел, у нас народ напуганный. Сознания в нем мало. Боятся всего. Приучил их немец к страху. Да разве немец один.

Волощук помолчал.

– Здесь всякие банды были, – продолжал он горько. – Убили в народе веру в правду, страх посеяли. А страх – дело опасное, товарищ начальник, он ненависть родит.

– Пусть он идет, – задумчиво сказал Павлов.

– Иди, Тройский, а то твоя баба слезами изошла. – Волощук махнул костылем.

Тройский быстро, почти бегом, заспешил к своей усадьбе. Павлов смотрел ему вслед и видел, как он перемахнул через плетень, как женщина обняла его и, тесно прижавшись, пошла вместе с ним к хате.

– Вы, товарищ Волощук, – нарушил тишину Давыдочев, – председатель сельского Совета, партийный, значит, передовой человек, а чушь городите. Страх, ненависть. Несознательность это, мракобесие. Вы им должны текущий момент разъяснять.

– Момент? – Волощук резко обернулся к лейтенанту, так что костыли заскрипели жалобно, и посмотрел на него недобро и тяжело. – Момент, говоришь? Вот ты сначала порядок здесь наведи, а потом я им политграмоту зачту…

Гремя и подпрыгивая на ухабах, к усадьбе Капелюха подлетела полуторка.

– Товарищ подполковник, – крикнул офицер милиции, – «додж» нашли!

«Додж» стоял на развилке дороги, тяжело осев на переднее колесо. Навалившись на руль, словно заснув на минуту, в нем сидел человек.

– Так, – сказал Павлов. – Так.

Он влез в машину, осмотрел убитого.

– Одна пуля в бок, вторая – в затылок.

– Он, наверное, раненый еще вел машину, а когда скат сел, они его добили.

– Бандюги, они и есть бандюги, – сказал один из милиционеров.

– Положите его и осмотрите как следует. Что еще?

– Весь кузов в крови, на бортах шерсть. Видимо, корову тащили. Следы волока уводят в лес, – сказал эксперт-криминалист.

Убитый лежал на земле, в кургузой, явно не по росту солдатской гимнастерке, в фасонистых немецких бриджах и немецких хромовых сапогах с пряжками. Рядом с ним на куске брезента лежал портсигар, зажигалка, пачка красных тридцаток и немецкий десантный нож.

Павлов взял нож, нажал на кнопку, острое жало выскочило из рукоятки.

– Больше ничего?

– Ничего.

– Грузите в машину.

Мимо убитого вереницей шли жители села, всматривались в залитое кровью лицо, молча отходили. Тройский наклонился к убитому и отшатнулся испуганно.

– Не опознали, – повернулся к Павлову Волощук. – Я же говорил вам, что народ у нас пуганый, им веру надо внушить в нашу правду и силу.

– Внушим, председатель, внушим. – Павлов повернулся и пошел к дому Капелюха.

– Вот вы уедете, – сказал Волощук, шагая за ним, – а мы останемся…

Он замолчал внезапно и сдернул с головы старую, истертую, выгоревшую фуражку с зеленым пограничным верхом: из хаты милиционеры выносили покрытые брезентом трупы.

– Вы их похороните, – сказал Павлов. – Как положено. Видать, в лесу у вас банда. Оставляю вам лейтенанта, он с участковым бандой займется.

Волощук недоверчиво посмотрел на лейтенанта. Уж слишком по-юношески тонок был этот парень в синей милицейской гимнастерке.

– Да, помощник…

– Он парень боевой, в разведке служил, – словно оправдываясь, сказал Павлов, – ранили его, а после госпиталя к нам.

Волощук посмотрел на подполковника, словно хотел сказать: «Вам в городе легко», – но промолчал.

Они шли вдоль деревни. Синие гимнастерки выцвели на солнце, сапоги покрыла мучнистая пыль. Солнце, висевшее в небе, было не по-осеннему жарким, и милиционеры расстегнули воротники гимнастерок.