Карло Шефер - Кельтский круг

— Нашли Плазму, — как-то сообщил Лейдиг. — Он повесился. На территории кардиологической клиники Креля. Наверняка знал ее с детских лет, ведь там работал его отец. Тут Гросройте и обитал, после того как была обнаружена его берлога в Виблингене. Потому что там было где спрятаться.

— Что он там делал? — удивился Тойер. — Сердца, что ли, трансплантировал?

— Территория клиники — чистый лабиринт. Чего тут только нет — сараи, угольные погреба, заброшенные корпуса, которые никак не снесут. Там он и устроился. Если бы не повесился, умер бы с голода.

— Разве мы не искали его там?

— Не слишком основательно.

— Почему?

— Не знаю. Вероятно, потому, что это территория клиники.

— Дураки мы.

— Да, точно. Дураки.

ВОЗМОЖНО МУДРАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ НАПОСЛЕДОК УСТРАНИТЬ УБИЙСТВО САМОМУ УБИЙЦЕ ПУТЕМ САМОУБИЙСТВА УБИТЫЙ УБИЙЦА И ГОРОД БЕЗ СТРАХА

ПЛАЗМА?

ПРОТИВОСТОЯТЬ РАСТУЩЕМУ СГУЩЕНИЮ РАЗБАВЛЕНИЕМ РАЗЗАБАВЛЕНИЕМ ЗАБАВ

ПРОЩАНИЕ

ПРИЛИЧИЕ

РАЗБАВЛЕНИЕ ЖИЗНИ ДО ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЧАСТИЦ ЧЕМ МЕНЬШЕ ЖИЗНИ ТЕМ ДА МЕНЬШЕ ЖИЗНИ ПЛАЗМА ЛИШЬ В ПРОШЛОМ РАЗБАВЛЕННЫЙ РАСТВОР ЖИЗНИ РАСТВОРЕНИЕ ЖИЗНИ РЕШЕНИЕ ЧЕРЕЗ ЛИШЕНИЕ ЖИЗНИ

ОТКУДА ПОЕЗДА ИДУТ ВО ВСЕ МЫСЛИМЫЕ СТРАНЫ СВЕТА БЕЗ ВОЗВРАТА

ДЕВОЧКА ЗАМКНУТА МАЛЬЧИКИ МЕРТВЫ ЭТО БЫЛА ЖЕНЩИНА ЖЕНЩИНА-УБИЙЦА УБИЙЦА МАЛЬЧИКОВ ДУША МАЛЬЧИКОВ БОЛИТ КАК ГОЛОД ЭТА БОЛЬ И РАСТВОРЯЕТСЯ В ПЛАЗМЕ

ВЗГЛЯД НА ГОРОД

БОЛЬШЕ НЕТ НЕБА

НЕТ

БОЛЬШЕ

НЕБА

Иоганнес Тойер ломал голову над последним текстом безумного Вальдемара фон Гросройте (покрытый плесенью листок был найден под трупом). Следствие было завершено, перед встречей с Ильдирим он сам осмотрел покойного и констатировал, что внешнего насилия не было.

Хотел ли Плазма передать Бабетте этот или другой текст, они никогда не узнают. Конечно, не узнают. Большая часть загадок так и остается неразгаданной. Океан времени смывает человеческие жизни, и они загадочны лишь потому, что быстро пролетают и у людей не остается досуга, чтобы сообщить о себе что-то стоящее.

Но больного и невиновного человека он охотно бы защитил. Мысль об этом наполняла старого сыщика печалью и меланхолией, постоянно возвращаясь к нему странными кругами.

Позвонила Хорнунг. Было уже поздно, шел дождь, в Гейдельберге тоже, только тут не было оползней, как в других районах страны. Отделился лишь маленький кусок суши, именно там, где старший гаупткомиссар надеялся обрести надежную защиту.

— Ну, Тойер? Все успел, все сумел? Теперь ты настоящий мачо?…

— Ну, как тебе сказать… Это как посмотреть.

— Я прочла в газете, что невиновный безумец был найден.

— Да, скверное дело, долго он провисел. Птицы его… того…

Тойер подумал: привет от археоптерикса, палеозавра со слабостью к червям, переодевшегося в серое безобразие.

— Такие детали меня не очень интересуют. Ты больше знаешь о его забавной семье, чем написано в газетах?

— У меня нет для этого ни времени, ни желания…У людей много грязных тайн. Сколько людей, столько и тайн. Нам известно, например, что выдающийся хирург вел себя дома как настоящая свинья. Похоже, всячески издевался над детьми. Только сестра была для мальчика лучиком света. Возможно, этим и можно объяснить его попытку поговорить с девочкой.

— Знаешь, я не считаю тебя своей грязной тайной. И никогда не стану считать, Иоганнес. Никогда.

— Нет, разумеется, нет, но почему ты так говоришь…

— Я прошла конкурс, Тойер. Все идет к тому, что меня там примут на работу. Если все получится, то зимой я уже буду преподавать в Ростоке.

Тойер был потрясен этой новостью, а еще потрясен тем, что новость его потрясла.

— Значит, теперь все окончательно решено? — тихо спросил он. — Но ведь там водятся скинхеды, по штуке на банку пива.

— Ах, что бывает окончательным?… Я позвоню тебе, когда буду знать точно. А бильярдные черепа и пивные банки есть всюду.

— Пожалуйста. Звони мне. Замечательно, что ты позвонила. Все-таки у нас было много прекрасного.

— Пока, Тойер.

…Кильманн от своих кровавых подвигов совсем потеряла голову. Убийства она готовила энергично, почти творчески, на извращенный и жалкий манер.

Она следила за мужчинами, которых Людевиг считал своими врагами. Наблюдала за вечерними прогулками Рейстера, много раз приходила под своим настоящим именем, без маскарада, на прием к глазному врачу Танненбаху, пока не изучила его привычки. Даже знала о том, что в доме Брехта не всегда запирается дверь подъезда.

Про нас написали газеты. Теперь я считаюсь крутым копом. Людевиг говорит, если бы мы не пришли, то он принял бы цианистый калий. А Кильманн бы вскоре умерла от потери крови. Почему он просто не попросил себя прикончить, не сказал. Как в футболе: я хоть и не выиграл, зато сбил с ног еще одного игрока противника.

Ах да — бар Эрвина стал теперь культовым местом. От посетителей нет отбоя.

Таков был кельтский круг, редкая пакость, замешенная на ложном уме, похоти, мести, покорности, а главное, на крови… Фабри, это не единственная причина, почему я пишу тебе, но сейчас у меня нет ни малейшей охоты называть другие. Пожалуй, лучше я приеду к тебе еще раз. Тогда это письмо становится ненужным…

Тойер отбросил исписанный листок.

Начало сентября. Старший гаупткомиссар выпалывал траву на могиле жены. Участок был запущен, комиссар сгорал от стыда. Он решил зажечь огонек на безвкусной гранитной плите, которую его когда-то уговорил установить ее брат. (К счастью, этот идиот умер.) Но тут же обнаружил, что у него нет зажигалки.

В конце сентября Хафнер был окончательно и полностью оправдан, даже удостоился поощрения начальства и похвал прессы. После этого он ушел в сорокачасовой запой и заработал воспаление среднего уха. Доктор Цубер, отоларинголог, которого порекомендовал Тойер, помог ему полностью выздороветь. Однако Хафнер остался при своем мнении: без «доброй порции» грога он бы не пошел на поправку так быстро.

Лейдиг осторожно налаживал контакты с домами престарелых.

Штерн потихоньку аннулировал все договоры с кредитными учреждениями о выдаче ссуды на строительство.

Фамилия толстого коллеги оказалась Зенф.[26]

В полдень Тойер поехал в Безевилль за покупками. Когда возвращался к машине, ручки пластиковых пакетов больно впивались в ладони. Кожа на ладонях пересохла, на ней выскочили прыщики. Вероятно, теперь, став аллергиком, он наконец-то превратился в настоящего современного человека. Интересно, против чего взбунтовалась его иммунная система? Против дрожжей, фундука, ночных разговоров с самим собой на сырой наружной лестнице?

Быстрым шагом он одолел расстояние до забора, сел в автомобиль и пришпорил его. Прошел год с тех пор, как он решился вновь сесть за руль, и вот уже гонял так, что впору участвовать в ралли. Сейчас он в очередной раз притормозил бег времени, одолев восемьсот метров проселка за три минуты. Потом пересчитал эту скорость на стандартные единицы измерения. Примерно шестнадцать километров в час, так что с ралли он немного погорячился.

Ему нравилось сидеть на улице, когда стемнеет и больно становится смотреть на яркие огни Гавра. Теперь, приехав в Нормандию во второй раз, в последние дни октября, он узнал эту местность чуточку лучше, чем прежде.

Он остановился в том же доме, что и в прошлый раз, когда гостил тут с Хорнунг. Хотел прочувствовать, что потерял ее. Траур удавался ему неплохо; всю жизнь умение отвлекаться от неприятностей он ухитрялся уравновешивать подлинной меланхолией. Требовалось лишь периодически добавлять по капле на ту или другую чашу весов.

Но сегодня в его стареющей душе возбуждение взяло верх над трауром и меланхолией. Он быстро покончил с покупками. Полтора литра Кремана, если все получится, фуа-гра, багет, готовый шоколадный мусс. Лишь в кассе ему пришло в голову, что в супермаркете нет сигарет.

— Ведь они понадобятся, — буркнул он, словно обращаясь к другому покупателю (тот выглядел так, будто сошел со старой рекламы сыра «рокфор» — от берета до галльских усов).

— Простит? Вы что-то сказали? — спросил усатый.

Тойер истерично отмахнулся:

— Нет-нет, я ошибся, принял вас за другого.

Тоже способ позаботиться о своем покое.

Теперь быстро в город, за сигаретами, уже по-дилетантски распоряжаясь своим временем. Сам он был некурящий, курил лишь по большим праздникам, значит, был по-настоящему некурящий.

Вскоре он уже возвращался на ферму. Сама процедура покупки прошла неудачно. На скудном французском он потребовал «большой ящик сигарет „Житан“ с фильтром», и ему продали блок, хотя нужна была лишь пачка с двадцатью пятью сигаретами.