Шарль Эксбрайя - Ночь Святого Распятия

— Да помер он, Пако-то… — наконец сказала она. — В день Всех Святых тому будет ровно семь лет… Я тоже хорошо знала старика. Мой муж и купил его лавчонку, только он не сапожник, а корзинщик… по крайней мере, когда не пьянствует… А это-то он наверняка сейчас и делает, проклятый, потому как ушел за хлебом битый час назад!

Не желая продолжать беседу, грозившую превратиться в нескончаемый поток жалоб на семейные неурядицы, я поклонился матроне, пожелал по обыкновению приятно провести день и уже собирался уйти, но женщина удержала меня за полу пиджака.

— Может, вам хотелось бы повидать детей Пако? Потому как его жена, донья Кончита, тоже умерла…

Сеньора Кончита… Та, что вечно совала мне кусочки кожи для моей рогатки… Сеньора Кончита, такая скромная и незаметная, что — да простит мне Господь! — я и забыл о ее существовании… А матрона, так и не дождавшись ответа, вышла на середину двора, сложила руки рупором и заголосила во всю мощь легких:

— Мария, голубка моя! Послушай-ка, Мария дель Дульсе Номбре!

Имя девушки настолько очаровало меня, что дурное настроение рассеялось и я перестал злиться на бесцеремонность новой знакомой, вынудившей меня идти к совершенно посторонним людям и говорить пустые и совершенно ненужные в подобных случаях фразы. Мария дель Дульсе Номбре — Мария Нежнейшего Имени[28].

Только в моей Испании крестные так поэтично нарекают девочек. Окно на третьем этаже приоткрылось, и кто-то, кого я лишь смутно различал в густой тени, осведомился:

— Что случилось. Долорес?

— Да вот, иностранец спрашивает о твоем бедном отце… Он искал Пако, потому что ничего не знал о его кончине… А ты куда лучше меня сумеешь рассказать, как отошел к Господу этот праведник!

Толстуха повернулась ко мне:

— Поднимайтесь вон по той лестнице, напротив… Там не шибко светло, но Мария уже ждет вас…

Приличия ради я окликнул стоявшую у окна девушку:

— Вы позволите, сеньорита?

— Да, прошу вас, сеньор…

На лестнице и впрямь оказалось очень темно, особенно после залитой солнцем улицы. Казалось, здесь вечно царит густой сумрак. Не пройдя и десяти ступенек, я совершенно перестал различать что бы то ни было и стал осторожно карабкаться вслепую, благо под рукой — перила. Скоро мне послышалось сзади чье-то едва уловимое дыхание; но, зная, как в темноте разыгрывается воображение, я даже не насторожился. И совершенно напрасно. Не успел я добраться до второго этажа, как мне показалось, будто весь дом вдруг обрушился на мою голову. Я вскрикнул и полетел во тьму как в прямом, так и в переносном смысле слова. Послышались восклицания, захлопали двери, потом — приближающиеся шаги… и больше я ничего не помню.

Открыв глаза, я увидел, что лежу на кровати в ярко освещенной солнцем комнате. Рядом, испуганно глядя на меня, стояла самая очаровательная девушка, какую мне когда-либо приходилось встречать. Не будь тут же толстухи, с которой я разговаривал во дворе, наверняка вообразил бы, что вижу сон. Однако присутствие Долорес несомненно указывало, что я еще не переселился в мир иной. Я улыбнулся, и девушка с облегчением вздохнула.

— Приходит в себя! Благословение Пречистой!

А матрона немедленно оповестила меня, что уже послала за врачом и полицией. Это мне совсем не понравилось.

— Полиция-то зачем? — не выдержал я.

Женщина так опешила, что на мгновение застыла, широко открыв рот.

— Но, Господи Боже мой! — воскликнула она. — Ведь вас же убили!

Это заявление было сделано с таким пылом, что я невольно расхохотался и тут же об этом пожалел — каждый звук мучительно отдавался в голове. Я поднес руку ко лбу и почувствовал, что на нем лежит мокрая тряпка. Я поглядел на девушку.

— Вы — Мария дель Дульсе Номбре, верно?

— Да, дочь вашего друга Пако, дон Хосе…

— Вы знаете, кто я?

— Когда вы с родителями уехали из Севильи, я была еще совсем маленькой, но прекрасно вас помню.

Теперь я тоже припомнил, что в лавчонке Пако вертелась девчушка, получавшая тумаки всякий раз, как тянулась к ведру с дегтем. Какое преображение! Я вдруг явственно увидел, как старый Пако трудится, латая изношенные подметки, рядом с ним егозит дочь, а донья Кончита… кормит грудью младенца.

— Кажется, у вас должен быть младший брат или сестра?

— Брат… Хуан… Ему только что исполнился двадцать один год, а мне уже двадцать семь…

— Замужем?

Вопрос прозвучал бестактно, и мне сразу стало стыдно. Но все же у меня камень с души свалился, когда я увидел, что Мария покачала головой. Однако супруга пьяницы-корзинщика не умела долго молчать и с обычной бесцеремонностью расстроила наш дуэт:

— Мария, дорогая, а может, ему лучше не очень-то разговаривать? С разбитой головой, сама понимаешь…

Девушка перекрестилась.

— Пречистая не допустит несчастья…

Я вполне разделял надежды девушки и дружески взял ее за руку.

— Расскажите хотя бы, что со мной случилось!

Радуясь возможности привлечь к себе общее внимание, толстуха немедленно затараторила:

— Ух, мне этот тип сразу же не понравился… Только вы пошли на лестницу — а он уже во дворе и, промчавшись мимо меня так, будто у него, простите за выражение, шило в заднице, шмыгнул следом! Если б я знала! Но, ясное дело, как же я могла догадаться? Так вот… Поворачиваюсь я, чтобы идти домой, как вдруг слышу крик и грохот… Я оборачиваюсь и что, как вы думаете, вижу? Опять этот прохиндей, он бежит обратно!.. Ну, я помогла Марии подобрать вас на лестнице и устроить в комнате ее брата. Ох и тяжелый же вы, сеньор! По-моему, мерзавец хотел вас убить, но в темноте не смог точно нанести удар…

Я догадывался, что еще помешало убийце. Наверняка тут дело не только в освещении. Но мне хотелось проверить догадку.

— А как выглядел этот тип, сеньора?

— Маленький, тощий, уже немолодой… и еще у него совершенно дикие глаза!

Да, именно так я и думал. Когда мы расстались, мой наркоман был в таком состоянии, что никак не мог ударить наверняка — отсюда и мое везение. Итак, он действительно следил за мной на Сьерпес, а то и от самой гостиницы. А я очертя голову сам бросился в ловушку. Однако больше всего меня расстраивала не столько собственная глупость, сколько теперь уже несомненный факт, что банда Лажолета вышла-таки на мой след, и мне нелегко (если вообще возможно!) будет избежать судьбы Мануэля Эскуариса.

К действительности меня вернула Мария, сказав, что нечто подобное происходит в Ла Пальма впервые. Вполне естественно, девушку очень интересовало, что я думаю о причинах нападения. Я с напускным безразличием предположил, что бандит, вероятно, принял меня за богатого американца и только мужество обеих дам помешало ему стянуть кошелек.

Маленький энергичный доктор объявил, что удар нанесен тупым предметом и повредил лишь кожу на затылке. А потому пара скобок и две таблетки аспирина вполне уладят дело и избавят меня от головной боли. Я послушно разрешил наложить скобки и проглотил аспирин. Врач удалился, радуясь, что ему попался такой кроткий и, главное, щедрый пациент, ибо я втройне заплатил ему за визит. Богатые не живут в квартале Пальма.

Полицейский, приятного вида толстяк, внимательно выслушав показания жены корзинщика, спросил, собираюсь ли я подать жалобу. Ко всеобщему изумлению, я решительно отказался, объяснив, что накануне Святой недели, по-моему, нельзя не прощать прегрешения ближних, а кроме того, мне не хотелось бы, едва успев вернуться на родину, создавать полиции осложнения и преследовать соотечественника. Полицейский добросовестно записал каждое слово и попросил подписать показания, а женщины восхищались моим милосердием и громко изъявляли радость, что в глубине души я остался настоящим андалусцем. Чтобы доставить им еще большее удовольствие, я рассказал о своей мнимой парижской жизни, но честно признался, что еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, как теперь, когда мне снова довелось вдохнуть воздух родной Ла Пальма. И мы распрощались, очень довольные друг другом. Полицейский ушел вместе с супругой корзинщика, а я остался наедине с Марией дель Дульсе Номбре.

Мы проболтали около часу. Я рассказывал Марии о своей жизни, вернее, о том, какой она могла быть, если бы я и в самом деле обосновался во Франции. Все это время я сидел в довольно потрепанном кресле — единственном украшении этой бедной комнатушки. На стенах красовались фотографии знаменитых тореро и не менее известных футболистов. Я успел узнать, что Мария работает у торговцев тканями в Куне, которые любят ее как родную дочь. Например, сегодня девушка не пошла на работу только потому, что в субботу показалась хозяевам слишком утомленной и те велели ей хорошенько отдохнуть в воскресенье и в понедельник утром. Зато Хуан, похоже, не слишком радовал сестру. Парень явно считал, что за любую работу платят чересчур мало, а потому не стоит тратить на нее время. В результате он занимался всякой ерундой, водил по городу туристов, оказывал разные услуги то тому, то другому, но я сильно подозревал, что в основном Хуан кормится на черном рынке. Так что, похоже, брат стал для Марии не столько поддержкой, сколько постоянным источником тревог и забот. Мне так нравилось разговаривать с девушкой, что потихоньку из головы совсем вылетело, что за мной охотятся и уже едва не прикончили головорезы Лажолета. Мария говорила о Париже, как о какой-нибудь сказочной стране. Она и в Мадриде-то не бывала. А время бежало незаметно. Мне давно следовало возвратиться в гостиницу, иначе соседи скоро начнут судачить. Наконец я все же решился встать, но в это время вошел Хуан. Сестру напоминают лишь такие же чудесные глаза, но на лице уже появился легкий налет, какой я не раз видел у бесконечных мелких злоумышленников и жуликов, которых мне приходилось и до сих пор приходится допрашивать. Пока Мария рассказывала брату о происшествии тот смотрел на меня довольно странно. Наконец, когда девушка закончила рассказ, парень спросил: