Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги

Он осушил стакан "кока-колы", подсчитал монеты на ладони. Сколько нужно на алименты? Три - четыре сотни? Прикинул в уме, взяв цифру поменьше. Снова нужно будет заботиться о расходах на квартиру, питание. Необходимо сократить ненужные траты, экономить на табаке… Сколько он себя помнил до встречи с Вероникой, он всегда кому-то подчинялся. И это тоже надо объяснять адвокату… Так много, оказывается, нужно рассказывать. Он вышел и отправился по улице Антиб. Как это тяжело!

Месье Джо как обычно сидел за кассой. Прическа по моде отставного офицера, элегантная шелковая блуза, в руках "Экип".

- Мадам Верморель вас ждет, - сказал месье Джо. - Поторопитесь.

Упоминание о мадам Верморель вызывало в воображении у Дюваля лишь растяжение связок. Он не помнил ее лица, но знал наизусть ее ноги. Рауль натянул халат, тот самый, что застегивался на плече, долго мыл руки. Вокруг жужжали кондиционеры, доносился легкий шум разговоров, как это бывает в парикмахерских. Два других массажиста вовсю работали в соседнем кабинете. В конце коридора священодействовала маникюрша. Дюваль раздернул занавес, открыв то, что сам называл операционной. Мадам Верморель уже растянулась на смотровой кушетке. Сорок пять лет. Жена одного промышленника из Рубекса. Великолепное растяжение связок во время игры в теннис. "Богачка, - доверительно сказал месье Джо, - займись ею подольше". Пока Рауль снимал повязку, мадам вновь рассказывала, как все у нее произошло.

- Я хотела прыгнуть…

Как жаль, что нельзя было бросить этим бабам: "А мне наплевать! Дайте же мне спокойно работать!" Чтобы заставить ее замолчать, Рауль сильно нажал в месте растяжения. Пациентка застонала, и он тотчас же о ней забыл. Он превратился в глаза и руки. Повреждение почти зажило. Еще пару сеансов и третий, чтобы ублажить хозяина… Он посыпал тальком с ладони, слегка провел по коже. Боль похожа на недоверчивое животное, которое нужно успокоить, уговорить, приласкать… Если бы он мог, то стал бы нашептывать, как и делал иногда. Пациентки тогда думали, что Рауль обращался к ним, хотя на самом деле он заговаривал боль. Он видел, как она пробиралась сквозь нервы, сосуды, мышцы, преследовал ее кончиками пальцев, осторожно выдавливал ее и извлекал словно змею. Больная внезапно успокоилась, ее тело расслабилось, лицо, искаженное страданием, медленно разгладилось, и глаза засветились благодарностью.

У Рауля бывали настоящие больные, уставшие от страданий.

Они обращались к Дювалю за рекомендациями и готовы были платить любую цену, назначенную месье Джо. Для них он готовился специально и требовал от своих рук чуда. Но, к сожалению, других было большинство: бездельниц, любопытных, неутомимых, богатых, легковерных, требовательных, для которых он был немым магом. Некоторые из них справлялись у Дюваля о диете и рецептах косметики. Другие спрашивали, не лучше ли применять вместо таблеток другие противозачаточные средства. Рауль был в курсе их сердечных огорчений, проигрышей в казино. Если бы он хотел, то имел бы кучу приключений. Но он держался скромно. К тому же он был для них скорее другом и одновременно слугой, которому платили, и каждая банкнота в его руке была для него смертельной несправедливостью. Мадам Верморель радостно пошевелила ногой.

- Я ничего больше не чувствую. Великолепно! Какой же вы мастер!

Ах, комплименты их стоили дешево.

- Следующая!

Следующей была старая англичанка. Она жила с собакой и мужем на борту одной из яхт, которая никогда не снималась с якоря. Прежде чем лечь, она снимала колье, серьги, браслеты. Как говорил месье Джо: "Она таскает на себе сумму, достаточную, чтобы купить неплохой домик". Ее мучил ревматизм. Она никогда не жаловалась, что позволяло думать о своем… Вероника! Да, Вероника, была совсем другой. Она говорила, как и другие, но только в меру, проявляя интерес к нему самому.

- Как вы, должно быть, устаете к концу дня!

Обычно никто не думал о его усталости, поэтому такие речи трогали Дюваля. И оттого он любил ей рассказывать сам, а она слушала. Вероника приходила два раза в неделю, болтая, без стеснения раздевалась. Настоящая приятельница.

- Знаете, что вам надо делать? Вам нужно свое дело, здесь вас эксплуатируют.

- У меня нет средств.

- Я могу вам одолжить.

Бот так все и началось. Сначала говорили о делах, в чем, казалось, приходили к полному взаимопониманию… Старая англичанка, лежа на животе, держалась руками за края постели. Ей было больно. Она состояла из одних костей и была так же жалка, как те голодающие туземцы, скелеты которых часто фотографируют на обложках иллюстрированных журналов. Дюваль растирал ей спину, словно столяр, снимал стружку фуганком… Почему так неудачно все получилось с Вероникой? Это было неясно. Когда он задавался подобными вопросами, то всегда вспоминал свою мать. Она была "яблоком раздора". Если бы он смог полюбить ее… Раулю захотелось даже пойти к психиатру, но он не доверял медикам. Ему никак не удавалось увидеть правду, которая пряталась от него, натягивала на себя личину, драпируясь в мишуру медицинских терминов. Дюваль мог сам до всего дойти.

Он вспотел, поднялся и вытер лоб отворотом рукава.

- Ну все, бабуся, гоп! Вставайте.

Англичанка не понимала по-французски и никогда даже не пыталась этого делать. Она ему сказала что-то по-английски, наверное, поблагодарила, а он помог ей привести себя в порядок. Старуха посмотрела в зеркало, нацепила свои украшения, взбила сиреневые волосы. В этом старом остове еще тлело кокетство. Дюваль протянул ей трость и помог выйти за дверь.

- Следующая! Еще одна осточертевшая! Матушка Мейер со своим целлюлитом. От нее разило виски… Ну и что из того! У нее было толстое брюхо, зато она была женой "Моторов Мейер" и невесткой депутата. Обращаться с осторожностью! В этот раз займемся ее чреслами. Легкое облачко талька. Жесты мельника или булочника: нужно заставить это тесто затвердеть, окаменеть, раздались звуки сбиваемого омлета, затем руки стали подражать движениям дровосека… Дюваль любовался своим артистизмом. Он, правда, не забыл о своем заявлении адвокату. С чего же начать?

Написать: "Мой отец оставил мою мать"? или: "Я не знал своего отца?" Кому это интересно? И какая тут связь с тем плохо прикрученным колесом? В конце-концов никто его не торопит. У него еще в запасе восемь дней. Рауль обслужил Мейершу, с удовольствием затянулся сигаретой. Пять часов. Еще две клиентки и хватит. Он принялся за артрит, затем за остаточные явления после перелома. Лето. Мужчины бывают редко. Они приходят после того, как перепробуют все лекарства. Им трудно помогать: они недоверчивы, ругливы, изнежены. Дюваль мечтал о специальной клинике: больные там должны быть абсолютно нагими, головы упрятаны в капюшоны, говорить запрещено. Одни лишь безымянные тела. Вот тогда ремесло будет приятным. Последняя пациентка ушла. Дюваль старательно вымылся, сделал несколько гимнастических упражнений, чтобы снять усталость и вышел. Месье Джо пожал ему руку, посмотрев на часы.

Дом был новым. Квартира находилась на седьмом этаже. Дюваль не любил ее: слишком много мрамора, позолоты, мишуры. В почтовом ящике что-то было, проспекты и письмо со штемпелем Ниццы, адрес на котором был отпечатан на машинке. Дюваль разорвал конверт, развернул письмо: "Мэтр Рене Фарлини, нотариус". Эта идиотка, Вероника, никак обратилась к нотариусу? Текст был коротким: "Месье, приглашаю Вас срочно ознакомиться с делом, касающимся Вас. Примите уверения и т. д.".

Что все это означает? Она же сказала, что увидится с адвокатом. Причем же здесь нотариус? Он закрыл лифт, перечитал письмо. "Дело, касающееся Вас…" Речь могла идти лишь о разводе. Забавно! Ему хотелось тотчас же получить объяснение, но дома никого не оказалось. В прихожей, на самом виду, Дюваля ожидало другое письмо, вернее записка: "Так как я не хочу доставлять тебе неприятностей, оставляю в твоем распоряжении квартиру до принятия решения. Я сняла квартиру. Если хочешь связаться со мной, звони: 38-52-32."

- Черт! Она боится встречи!

Он было бросился к телефону, но одумался. Осторожно! Никаких раздраженных разговоров. Достаточно одного нечаянного слова и все можно испортить. Нет, довольно глупостей.

Он обследовал пустынную квартиру. Вероника ничего не тронула, взяла самое необходимое. Кондиционер работал. Холодильник был полон. Запах духов Вероники летал в гостиной, смешиваясь с ментолом сигарет. На электрофоне стояла пластинка… Беко… Конечно! На спинке кресла еще оставался отпечаток ее тела, будто она еще была здесь. Дюваль прошел в кабинет, и тут она поджидала его: оставила свою почтовую бумагу, позабыла солнечные очки. Он сел к столу, открыл средний ящик. Рука нащупала новый блокнот и туристский проспект: "Посетите СССР". Старая мечта! И памятная ссора! Для него это было бы посещением Мекки. Для нее это было абсолютно неприемлемо. Почему же он чувствовал себя теперь таким старым, сухим, таким одиноким. Рауль опустил блокнот в ящик. Завтра он позвонит Веронике, поблагодарит ее и скажет, что тронут ее жестом и что займет квартиру лишь на несколько дней. Ему вдруг захотелось быть великодушным. Рауль уже не знал, хотел ли он этого развода. Может и нет… Если он уйдет отсюда, то что возьмет с собой? Что здесь принадлежало ему, здесь, где, как думал он, находился в своем доме. Рауль стал искать вместительный чемодан, которым он пользовался уже более десятка лет в своих скитаниях по отелям и пансионам, где получил столько пинков. "Не мог бы ты выбросить этот ужас в подвал?" - сказала Вероника.