Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков

– Триста. В час.

Часа должно было хватить. Человек дал пятьсот. Купюра исчезла в ящике стола, и девица вернулась в прежнее, полусонное состояние.

Придет время, и она вспомнит незваного гостя. Вероятно, сумеет опознать. Но разве стоит беспокоиться о том, чего нельзя предотвратить?

Переодеваться пришлось прямо в зале. За человеком следили. Не таясь, не скрывая интереса и намерений. Он же, освобождаясь от тяжести одежд, уже сам разглядывал соперников.

Парень на турниках. Худ. Бледен. Немощен.

Бог не любит слабых.

Двое у штанги. Одинаково прыщавы и уродливы.

Бог достоин лучшего.

Двое на ринге. Один высок и красив, но тело его слеплено не им. Маслянисто блестит кожа, перекатываются бессильные мышцы, которые – одна видимость. И гордый профиль вызывает лишь усмешку.

Второй боец сухопар, жилист, невысок. Подвижен. Точен в ударах.

– Мужик, ты бы майку надел, что ли, – крикнул парень, сползая с турника.

– Благодарю. Мне удобнее так.

Близнецы-не-по-крови зашептались, а лакированный красавчик, опершись на деревянный столбик, заметил:

– Тут свои правила.

– Я вызываю тебя на бой, – сказал человек, глядя на избранного. И тот не уклонился от взгляда, указал на ринг и стукнул перчаткой о перчатку.

– Леха, ты серьезно с ним, что ли? А я?

– Подождешь, – Алексей указал в угол. – Вон там и подождешь. Подумаешь о том, чего я тебе сказал.

– Я деньги плачу, между прочим.

– Как и он.

Человек ответил врагу благодарным поклоном.

– Бокс? – спросил Алексей.

– Без перчаток.

– Опасное дело.

– По-другому смысла нет. – Человек просочился меж веревками. Тело его требовало движения, сила бурлила внутри, требуя выхода. Ягуар рычал и бесновался, припадая на задние лапы и рассекая передними воздух.

Никто не видел зверя.

Танцевали долго. Алексей был легок и достаточно умен, чтобы не соваться под удар. Но терпения ему не хватало. Парни свистели, подбадривая. Девица выползла из-за конторки и теперь торчала в углу, бесполезная, как пыльный фикус.

Острые запахи дразнили. Требовали действия.

Рев невидимого зверя затмевал разум. И в какой-то миг человек понял, что не выдержит этого кружения, этой непреодолимой близости соперника. И, отчаявшись, сделал шаг навстречу, чтобы тут же отступить, уклоняясь от удара.

А потом – ударить самому.

Ярость схватки погасила боль. Разум погасил ярость. И человек позволил себе дышать. Он стоял в центре ринга, а у ног, поверженный и стонущий, лежал избранник великого бога.

– Ни хрена се… – сказал кто-то, но человек не понял, кто именно. Присев, он протянул руку бывшему врагу и сказал:

– Признаешь ли ты мою победу?

– Да, – ответил Алексей, вытирая разбитые губы. – Ты псих. Ты мне зубы едва не выбил. Ты… вали отсюда!

– Мы встретимся. Скоро.

Не имея иного подарка, он оставил пятитысячную купюру. Ягуар уважал своих врагов. Из зала он выходил без опаски. Шакалье не дерзнет пойти по следу истинного хозяина леса. А тот, чье сердце даст миру еще немного жизни, признал себя побежденным.

День вышел удачным.

Лиска ехала молча. Она смотрела в окно и считала проезжавшие мимо автомобили, разделяя на четные-серые и нечетные-красные. Синие, зеленые и желтые Лиска пропускала. Конечно, можно было бы считать все подряд или не считать ничего, но тогда придется думать о том, что ждет Лиску впереди.

Ничего хорошего.

Вась-Вася зол. Папик в ярости, пусть и притворился, что Лискин уход его не трогает. В салоне воняет бензином и из-под стекол тянет. А печка вообще еле-еле работает.

– Что, отвыкла от такого? – зло поинтересовался Вась-Вася, перестраиваясь в другой ряд.

– Да, – честно ответила Лиска.

– Дура ты.

Она знает. Папик часто называл Лиску дурой. Еще идиоткой или имбецилкой, но только когда сильно злился. А потом брал в город, выгуливаться, и это было почти извинением.

– Вот скажи, тебе оно надо было? Надо?! – Вась-Вася сорвался на крик и даже по рулю ударил, как будто руль виноват, что все так вышло.

Лиска отвернулась к окну. Она узнавала город, и город ей не нравился. Грязный снег и больные деревья. Лавки, изрезанные чужими именами. Ларьки с дешевым барахлом. Магазинчики, в которых воняет, а продавщицы грубят. Дома. В домах обитают люди с унылыми лицами, которые точно по одной форме отливали, раз и навсегда запечатлевая выражение брюзгливости и усталости.

Они и на свет-то появлялись усталыми.

И жили, выживая в каменных джунглях, выгрызая друг у дружки добычу в виде премий, прибавок и рабочих мест.

А Лиска так не хотела и убежала. Теперь вот город послал Вась-Васю, чтобы вернуть беглянку домой. И никому нет дела, что возвращаться Лиске не хочется.

Машина сбросила скорость и медленно поползла по горбам и ямам дворового асфальта. Скрипели рессоры, дребезжал пластиковый цветочек на приборной доске, и Лиске пришлось вцепиться в седушку, чтобы не тюкнуться лбом в стекло.

– А здесь все так же, все то же, – сказал Вась-Вася, как будто Лиска сама не видела. Она помнила эти ямины, которые каждую осень и весну засыпали смесью песка и гравия, заливали поверху битумом, выставляя черные заплаты на серой ткани асфальта. Но первый же дождь размывал бляхи. Во дворе становилось грязно, а мелкий камень забивался в подошвы и ботинки.

Однажды Лиска даже каблук сломала, споткнувшись.

Помнила она и серую яблоньку, которая, к восторгу дворовых старух, цвела. Помнила горку. Песочницу, куда попадал тот же мешанный с камнем песок, что и в дворовые ямы. Мусорные баки, разошедшиеся по швам. Помнила лавку и автомобильные покрышки, обретшие вторую жизнь в виде клумб.

И желтые пятна мочи на снегу. И сосульки, которые никто никогда не сшибал, а Лиска боялась, что однажды какая-нибудь отломится и стукнет по голове.

– Все. Приехали, – буркнул Вась-Вася, занимая на стоянке место, которое прежде принадлежало Лискиному отцу. Его «Жигуль», наверное, умер.

– Ну давай, выползай, чего расселась.

Он нарочно старался быть грубым, и Лиска с готовностью поддалась на обман. Она ссутулилась и кое-как выбралась из старой неудобной машины. Замерла, вдыхая дымный едкий воздух. Тянуло сероводородом. Небось на фабрике опять выброс был.

– Отец не обрадуется.

– Он умер, – ответил Вась-Вася, вытягивая из багажника Лискин чемодан. – И мать тоже. Разбились. Через месяц после того, как ты свалила. Мы тебя искали, чтобы сообщить.

Не нашли. Лиска очень хорошо спряталась.

Она понурилась и побрела к дому.

– Эй, я к тебе не нанимался багаж таскать! Не нанимался! – крикнул в спину Вась-Вася и все равно потащил, по яминам и льду.

В этом подъезде даже железную дверь не поставили. Наверное, хотели и собирались – Лиска еще помнила, что собирались, – но заканчивались собрания руганью да выяснением отношений.

Пахло плохо. На облупившихся стенах вились письмена на древнем городском языке, каковой спустя сотни и тысячи лет станут изучать, гадая, какой высший смысл скрыт в сочетании трех букв. И кто-нибудь защитит диссертацию, доказав, что буквы эти – имя бога, на чью милость уповали древние люди…

О богах и людях думалось легко. Но новая дверь – стальная, темно-зеленого военного цвета – отрезала Лискины мысли.

– Твой брат поставил. Давай. Звони, – Вась-Вася водрузил чемодан на коврик. Лиска нажала на кнопку. Звонок задребезжал.

Если брата нет, то…

Дверь открыли.

– Привет, Серега. Вот. Нашел. Привел, – сказал Вась-Вася, протягивая руку. И Серега, старый друг, который лучше новых двух оптом, руку пожал. А на Лиску поглядел так, как не глядел даже папик после трехдневного запоя.

– Здравствуй, – Лиска скрестила пальцы на удачу.

– До свиданья. Вали туда, где была.

– Но…

– Спасибо, Васек, за старания, но зря ты. Я эту тварь знать не знаю. И видеть не хочу. Пусть катится.

– Остынь.

– Нет, Васек! Ты, может, и добрый, простил, что она тебе при людях в морду плюнула. А я не простил. Мамка убивалась. Папка убивался. Его инфаркт хватил за рулем. Из-за тебя, тварь! Из-за… – Серега сжал кулаки и двинулся на Лиску. И когда Вась-Вася преградил путь, не остановился, попытался оттолкнуть.

Хорошо, что Вась-Вася сильнее.

И плохо, что он появился в Лискиной жизни.

– Пусть валит! Откуда явилась, туда и убирается! Нагулялась! Тварь! Шлюха! Да на панель тебе…

Лиска улыбнулась. Она снова слышала море. Море шептало о покое.

Дверь захлопнулась, и Вась-Вася со вздохом спросил:

– Ну и что мне с тобой делать?

– Не знаю, – искренне ответила Лиска. – Наверное, ничего.

Геннадий не брал трубку. Анна знала, что он не ответит на звонок, но продолжала раз за разом набирать номер. Ей казалось, что стоит прекратить усилия, и все погибнет.

Все уже погибло.

Орхидеи первыми почувствовали неладное. И темная камбрия Эдны потемнела еще сильнее, а затем осыпалась, выражая неодобрение. Побледнела в ужасе Ванда голубая, а следом и цветы каттлеи Доу утратили свой неповторимый солнечно-золотистый оттенок.