Елена Юрская - Чисто семейное убийство

— И не смей. У меня долг!

Вот это новость. Я взяла в мужья банкрота, с долгами, склонностью к алкоголизму и явно выраженной паранойей. Сейчас он еще скажет, что на нем все держится.

— На таких, как мы, как я, как Коля Гребенщиков, как твой заведующий кафедрой Мишин, мир держится.

И еще у него мания величия. Стало быть, я могу оказать большую услугу американцам: доведу Тошкина до ручки — и все рухнет. А что, это мысль… Но мой муж стих так же быстро, как и завелся.

— Я просто не могу! Но кто-то должен быть в этой стране хорошим? — спросил он, нежно заглядывая мне в глаза и приглашая меня поучаствовать в проекте «Сказки новой России».

Я упрямо мотнула головой.

— Я не умею воровать, — доверительно прошептал он. — Я умею только расследовать…

— Чужие успехи, — добавила я и довольно легко согласилась. — Я тебе помогу. Пришла пора выполнять свое обещание. Помнишь?

— Помню, — обреченно сказал Тошкин, немного успокаиваясь и заводясь вновь. — Помню, но, может быть, не так скоро? У нас же медовый месяц…

Весь медовый месяц Тошкин рьяно доказывал мне свое занудство. Он был совершенно неутомим в ежедневном двухразовом выполнении супружеских обязанностей, и я стала подозревать его в злом умысле. Создавалось впечатление, что он специально пытается сублимировать мои интеллектуальные потенции в сексуальную энергию и тем самым выбить меня не только из рабочего ритма, но даже из мыслей о нем. К концу дистанции половые излишества следователя городской прокуратуры начали меня сильно утомлять. Возраст акробатически-сексуальных этюдов уже вышел, а на рождение второго ребенка я пока не отваживалась.

В декабре я пыталась было снова напомнить мужу о его предсвадебном обете, но на голову свалились сразу две проблемы, одна из которых оказалась крайне приятной, но неожиданно обременительной: из Израиля возвратилась наконец моя дочь Аня в сопровождении моего же бывшего шестого мужа Яши. По его несчастному виду стало понятно, что в Тель-Авиве Зибельманы не эксклюзив, а места под солнцем хоть и много, однако для всех приезжающих все же недостаточно. Яша не смог пустить корни на земле обетованной, хотя я смутно осознавала, что их там просто вырубили, опасаясь за собственную экономику, политику и культуру. К тому же выяснилось, что Яша так и не удосужился выучить иврит, свободно общаясь с соплеменниками на русском, щедро пересыпанном босяцким вариантом идиш.

— Я таки рад, что ты наконец остепенилась! — сказал он, широко раскрывая для объятий свои коротенькие ручки. — Ну, знакомь же меня со своим мужем, шоб он сдох через сто лет.

Опешивший Тошкин сурово протянул открытую ладонь, по которой тут же получил шлепок. Яша подпрыгнул, изображая удовольствие, и подмигнул левым навыкате глазом.

— Будем смотреть, и что у вас за семья. Я же свою Анечку не отдам куда зря! Меня ж мама Римма просто не поймет. Кстати, звонить она будет, как всегда, по пятницам. Ну, что стоим? Что стоим? Поехали? И кого у вас опять убили? А Зяма таки сел? А Кленька женился на своей брюхатой гойке? Слушай, там в Израиле женщины уже бреют усы! У нас бреют? Нет, слава Богу! Терпеть не могу эту щетину! О, забыл сказать, Наум-то пока живой! Ой, было ему от Галит. Но пока живой. А этого Мымрика завалили. Слушай, там по местному каналу передавали, так все наши лежали в трауре! Что ты…

— Яша, перестань, — вдруг недовольно буркнула Анька, изображая тот самый русско-еврейский диалект, с которым, по моему разумению, можно было только родиться и которым в совершенстве владела моя свекровь Римма Бениаминовна: уже в машине она тесно прижалась ко мне и прошептала: «Я так за тобой скучала…»

Мне даже стало стыдно. Лишить ребенка материнского тепла только из-за суровых реалий капиталистического строительства и любительской деятельности по раскрытию преступлений — это было несправедливо. Я поцеловала ее в макушку и мысленно пообещала себе больше никогда не расставаться. Я зажмурилась и представила, как через много лет морозным зимним утром я бреду босая, в ночной рубашке, без макияжа, по коридору собственной квартиры, чтобы пожарить какому-то вонючему зятю гренки, и… передернула плечами. Мечты о сиамском существовании с дочерью, пожалуй, стоило распространять только на ближайшие десять лет.

У моего дома Яша ничтоже сумняшеся выгрузил из такси все свои вещи, которые весьма комфортно разместились бы в контейнере для перевозки оружия, красиво расплатился с водителем и легко взбежал по ступенькам.

— Он будет с нами жить? — удрученно поинтересовался Тошкин.

— Наверное. — Я пожала плечами, совершенно сметенная Яшиным напором.

— Надеюсь, не во всех смыслах этого слова, — зло и неудачно пошутил мой нынешний муж.

Яша обустроился в кабинете. Около двух часов по приезде его не было видно, но слышно. Он явно вколачивал гвозди и долбил стены электродрелью. Запыхавшийся и счастливый, он забежал на кухню и неожиданно замер при виде Аньки, которая добросовестно обыгрывала Тошкина в дурака.

— А как же я? А почему без меня? А экскурсия? Ну, хоть на минуточку, я же старался.

Кабинет, некогда очень европейский, комфортный и почти пустой, превратился в обиталище полинявшего мамонта. Во всяком случае, бивни оного висели по обе стороны этажерки и весьма недвусмысленно намекали о библейском, а стало быть, допотопном происхождении моего бывшего мужа. Стена напротив стола была изрешечена дырками разного калибра, между которыми очень непрочно повисли портреты Голды Меир, Ясера Арафата и Леонида Ильича Брежнева в молодости. В книжном шкафу в видавших виды розовых рамках стояли фотографии многочисленной Яшиной родни, друзей и их отпрысков. Одного из них признала моя Анька:

— Это Давид, летом я еду отдыхать с ним в Англию. Очень хороший мальчик.

Яша деловито кивнул и дернул за веревочку, которую, кажется, вырезал из моей шторы. В комнате образовались неясные тревожные сумерки. Жалюзи из вьетнамской соломки, чуть побитые временем и молью, плавно подняли пыль, закрыли ясный морозный солнечный свет.

— Ничего, — бросила Аня и опрометью выскочила из комнаты. Она вернулась и вручила Яше собственное изображение руки неизвестного мастера, явно будущего авангардиста.

— Только повесь меня на стену, — потребовала она и, мило улыбнувшись Тошкину, проворковала: — Ну, пойдем продолжим?

Да, в моей дочери определенно чувствовалась порода. Главным образом моя. Не прошло и недели, как Тошкин растаял и истлел под взглядом ее серо-голубых прозрачных глаз. Под его чутким руководством Ане были куплены конструкторы «Лего», кожаная короткая юбка и маленький телевизор, чтобы девочка могла играть в приставку. Лично я такой щедрости от мужа за весь изнурительно-сексуальный медовый месяц так и не дождалась.

Новый год мы провели по-семейному: я, Аня и мои два мужа. Причем один из них, Яша, занял позицию хулиганствующего Васисуалия Лоханкина. Он не спешил устраиваться на работу, лез в мои кастрюльки до такой степени, что я просто вынуждена была ретироваться с кухни, кроме того, он начал вести наш общий семейный бюджет, следить за нашими художественно-музыкальными вкусами (на этой почве семью чуть не хватил инфаркт от еженедельного просмотра «Списка Шиндлера»), поддерживать санитарное состояние квартиры. К Новому году мне была подарена стиральная машина-автомат. На этом фоне скромный двухсотмиллилитровый флакон духов, привезенный товарищем Тошкина из Парижа, выглядел как-то бледненько. Социалистическое соревнование мужей, живущих под одной крышей, иногда приносило и положительные результаты. Тошкин, например, волевым решением продлил медовый месяц и начал ходить за продуктами. Яша, встречая нас каждое утро, задумчиво улыбался и произносил грустно: «Мы, онанисты, народ плечистый…», что, впрочем, не мешало ему на субботу — воскресенье оставлять нашу семью в покое. Аня, получившая оценки за все первое полугодие, блаженствовала, окруженная заботой и вниманием огромного количества родственников. И только я, спрятав голову в плечи, ждала весьма и весьма неприятного разговора, в котором я была готова разменять пешку Яшу на ферзя — предсвадебное обещание Димы. Но тот, хитрец, делал вид, что без Яши просто не представлял себе нашей семейной жизни.

Когда в марте выяснилось, что вскормленная Яшиной калорийной пищей наша семейка поправилась на десять килограммов, из которых шесть пришлись на меня, мой организм не выдержал и сел на голодную диету. Это, конечно, не придавало мне очарования, спокойствия и терпения. Жизнь под постоянной угрозой ожирения становилась мне не в радость. Однажды, улучив момент, когда Аня отправилась в школу, а Тошкин — на очередное тяжкое телесное, я ворвалась на кухню и, ужаснувшись количеству дрожжевого теста, приготовленного на неделю Масленицы, решила выяснить с Яшей отношения.