Екатерина Лесина - Готический ангел

– Хитро, – заметил человек в костюме.

– Было бы хитро, если б он не начал нервничать, все ж таки работа подобного плана требует выдержки. Ну и доверия к напарнику, господину Маркову, а у Ивана терпения не хватало, тем паче когда вторая девочка нашлась и весь план оказался под угрозой. – Матвей замолчал, оглянулся на Ижицына. – Можно воды, а то в горле пересохло? А лучше чаю, только не горячего, теплого бы. И не сильно крепкий, это вредно.

– Какие мы нежные, – фыркнула Динка. – Эй, мне кофе тогда, только горячий и крепкий. Вась, тебе чего?

– Ничего. Спасибо.

В шоколадно-кофейный аромат вплетаются цитрусовые ноты Динкиных духов, она держит чашку на ладони, нюхает осторожно – очередное представление. А я в нем фоном. Снова завидую, ну и пусть, я уже привыкла и фоном быть, и завидовать, и молчать.

Тем паче все тут молчат. Казин вон прикрыл глаза, то ли спит, то ли ждет продолжения рассказа, его компаньон не сводит взгляд с Динки, Ижицын сел-таки на стул, вполоборота, хорошая поза для портрета, вроде бы расслабленная, но вместе с тем…

– Вместе с тем… – Матвей плюхнул в чай варенье и принялся размешивать. – Вместе с тем у Ивана появилась другая идея, связанная с Василисой Васильевной. И идея эта весьма неплохо вписалась в историю, причем как в старую, которая тянулась к Ольховскому и событиям, происходившим в доме в начале прошлого века, так и в нынешнюю. Более того, некоторым образом истории перекликались.

– Скорее уж отражались, – пробормотал Ижицын. – Тут, несомненно, моя вина.

Надо же, а виноватым не выглядит, скорее уж раздраженным, наверное, не привык оправдываться. Впрочем, кому нужны эти оправдания? Мне – нет. Я просто хочу уйти, но отчего-то сижу, вдыхая кофейно-цитрусовый аромат, делая вид, что наблюдаю за собравшимися. А на самом деле мне все равно.

Матвей, постучав ложечкой по чашке, сунул ее в розетку с вареньем, подул на чай, попробовал осторожно и, сделав глоток, продолжил:

– Слишком заманчиво было повторить историю. Господин Ижицын убивает из ревности, тем паче какой повод – приезд бывшего друга… более чем друга Василисы. Прислуга бы подтвердила, что вас эта новость взволновала, а значит…

– Это ничего не значит, – отрезал Ижицын.

И снова он прав. Ничего не значит. Обидно вот только, но моя обида – моя проблема.

– Ну да, ничего. Почти ничего, если не считать, что в результате почти одновременно случилось два события. Первое – в палату к Юле Цыгунко проник Марков, который вручил очередное письмо, а вместе с ним и снотворное, немного, но девочке хватило бы. Впрочем, ведь не так важно, до смерти она отравится или нет, главное – прецедент, случай, способный привлечь внимание. Ну а второе – Иван попытался действовать самостоятельно. Думаю, Евгений Савельевич, вас бы он тоже попробовал устранить, скажем, в порядке самозащиты. Да, при этом ему грозили некоторые неприятности, но при хорошем адвокате…

Матвей выразительно замолчал, Динка вздохнула, подалась чуть вперед, и чашечка, покачнувшись на ладони, пролила ароматную кофейную каплю на подол ярко-бирюзового костюма.

– Черт! – Динка поставила чашку на столик. – Нет, ну вот же… вот…

– Прошу, – компаньон Казина протянул бумажную салфетку. – Не стоит так расстраиваться.

– Ну да, сказочное невезение, – Динка прихлопнула салфеткой кофейное пятно. – Нет, ну кто знал…

– Именно этот вопрос я и задал, – подхватил Матвей. – Второй и очень важный. Кроме того, кому выгодно. Выгодно – Ивану. Знает семейную историю Ижицыных тоже он. А вот умеет… честно говоря, именно этот момент долго не состыковывался, пока…

– Они родственники, – сказал Ижицын. – Дальние, но родственники. Я знаком с Валентином Витальевичем Марковым, более того, именно по его совету я приехал сюда. Он как-то сказал, что и мой дед, и мой отец во многом были несчастны именно из-за страха перед памятью, из-за того, что многое отрицали, хотя отрицание и осуждение – не выход. И что все настоящее растет из прошлого. Еще он предложил съездить, посмотреть на место, о котором мне столько рассказывали.

– А вы его купили.

– Да. Мне понравился дом. Более того, я, если можно так выразиться, в него влюбился.

В дом, значит, влюбился, отчего-то снова верю, наверное, потому, что это место невозможно не любить. Карамельно-шоколадная готика, обманчивая простота гармонии в камне.

Я нарисую этот дом, не для Ижицына – для себя. На память.

– Ну… – Матвей задумался. – Похоже, что мысль избавиться от вас возникла много раньше… раз так, о родстве не знал. Я думал, что Иван его попросту нанял…

– Этот тип, который психолог, твердит про науку и исследования, – подал голос Казин. – Я его урою.

– Игорь, спокойнее. Простите, он не очень думает, что говорит, – поспешно влез компаньон. – Да, мой адвокат имел беседу с обвиняемым, тот утверждает, что собирал материал. О случаях суицида, так сказать… в тему, так сказать.

– Тему я ему устрою.

– Игорь!

– Чего Игорь? – Казин, упершись руками в подлокотники, поднялся, одернул пиджак, поправил воротничок рубашки. – Думаешь, я ни хрена не понял? Нет, понял все прекрасно. Мою Машку убили, чтоб подставить какого-то урода. Тому посчастливилось отмазаться. Я рад. Безумно прямо-таки. Только тех скотов, которые Машку на размен пустили, я все одно урою.

– Грозный. – Динка, скомкав салфетку, кинула ее на столик. – Ну, раз представленьице закончено, то зрители, наверно, могут удалиться?

– Не смею задерживать, – в тон ответил Ижицын. – Был рад знакомству. Оговоренную нашим контрактом сумму вы получите…

– Получу, не сомневайся. – Динкины каблучки оставили на ковре круглые вмятинки. – Вась, идем, ловить тут больше нечего, а мне еще шмотки собрать.

Грязные листья, неряшливый драный ковер, примороженный, блестящий свежим льдом, который вот-вот растает на зябком солнце. Ступать страшно, листья хрустят, ломаются стеклом, того и гляди, рассыплются не то осколками, не то и вовсе желтовато-буро-слюдяною пылью.

Холодно.

Ижицынский дом тянется к небу, норовя стряхнуть скользкие плети плюща, тяжело расправляя каменные крылья, щетинясь башенками и островерхими крышами.

Динка завозилась со сбором вещей, а мне находиться в доме было тяжело, вот и вышла во двор. Черными полосами следы от шин – Казин с компаньоном уехали, и Матвей с ними. И мы с Динкой тоже, совсем скоро.

Жаль, дом придется дописывать по памяти, а она ненадежна… пройти вокруг, по скользкой смерзшейся листве, погладить жесткую щетину кустов, в которой белыми каплями застряли ягоды, потрогать влажную, украшенную желтым кружевом лишайника кору тополей.

– Гуляешь? – поинтересовался Ижицын, подымаясь с оббитых серых ступеней. – Почему-то я так и подумал, что ты придешь сюда.

– И что? – Эта неслучайная встреча была неприятна и не нужна, все ведь выяснили, зачем снова?

– Это боковая дверь, черная, для слуг, зеленщиков, мясников, ну и прочих, – Ижицын указал на дверцу, полуутопленную в стене. Три ступеньки, подымавшиеся к ней, выглядели старыми, щербатыми и неимоверно грязными. И холодные к тому же. Наверняка холодные. – Тут таких несколько, но открыта лишь эта, раньше к ней отдельная дорога шла, а теперь вот…

Теперь дороги не осталось, пологий подол холма скатывался вниз, к узкой сине-зеленой полосе леса.

– Тут раньше много чего было из хозпостроек. – Ижицын кое-как отряхнул джинсы. Хоть бы куртку надел, что ли, замерзнет же. – Я вот думаю конюшню восстановить.

– Желаю удачи.

– Сердишься. Наверное, имеешь право. А я, по-хорошему, вообще должен виновато заткнуться. Да, признаюсь, виноват. После визита этого, который в детектива играет, я весьма обеспокоился.

– Неужели?

– Именно. В принципе, получить информацию о том, кто его нанял и зачем, оказалось несложно, как и дальше пройти почти тем же логическим путем, что и этот…

– Матвей. Его зовут Матвеем.

– Ну да, Матвей. – Ижицын сел на ступени, теперь вышло, что я смотрю на него сверху вниз. Злой, вот там, в зале, злым не был, и когда со мной заговорил, тоже не был, а теперь вдруг… когда он злится, глаза серыми становятся, не льдисто-талыми, а будто из графитовой пыли. – Мне было несколько сложнее ввиду личной привязанности к Ивану. Все-таки сложно поверить, когда близкий человек вдруг оказывается не совсем близким.

– Сочувствую.

Коричневый кирпич, выступая над дверью, за сотню лет искрошился, пообломался, а медная ручка на двери блестела, как новая. Хотя почему «как», наверняка новая, просто сделанная под старину, достоверности ради.

– Доказательств не было. Точнее, то, что имелось, с равным успехом можно было повернуть и против меня, и против него.

– И ты решил рискнуть.

– Решил. Вернее, я недооценил степень риска, полагал, что держу ситуацию под контролем, но… прощения просить глупо. Да как-то и не умею.

И в это тоже верю. Охотно верю.