Ирина Мельникова - Ярость валькирии

— Да ладно, товарищ подполковник, не дуйся! — хлопнул его по плечу Никита. — Мы очень рады за тебя, поверь! Дай бог, до генерала взлетишь!

— Я летом в Академию МВД поступать буду, вот после нее, может, и взлечу! — улыбнулся скромно Миронов и, насыпав щепотку соли на большой палец, скомандовал: — Ну, вздрогнули!..

Домой разъезжались за полночь, пьяные, счастливые, да и то лишь потому, что за Юлей прикатил муж. Вырываясь из его объятий, она настойчиво звала всех петь в караоке и, приплясывая на непослушных ногах, звонко выводила в ночное небо:

— Нас не догонят! Нас не дого-о-онят!

Валерий смотрел на это с гримасой неодобрения, но пожал мужчинам руки и, утрамбовав жену в машину, торопливо уехал. А следом такси, которое поймали возле ресторана, развезло довольных и полусонных Кирилла и Никиту по домам.

В окна отчаянно бился ветер и завывал на все лады. Теплый и холодный фронты схлестнулись над городом не на шутку. Никита закутался в одеяло с головой, но чуть было не задохнулся и выбрался наружу. Алкоголь туманил сознание, и Шмелев никак не мог разобрать, то ли во сне дребезжат оконные стекла, то ли наяву?

Он силился открыть глаза, но бесполезно: веки слиплись намертво, словно их скрепили клеем «Момент». Руки-ноги налились свинцовой тяжестью — ни согнуть, ни выпрямить. Но разве во сне чувствуют запахи? Очень знакомые, с которыми связаны приятные ощущения?

Странные, тревожные видения будоражили мозг. В голове жужжала и крутилась, как сверло, одна-единственная мысль: «Как он смог жить без нее?» Почему выпустил из рук, разорвал ту, почти невидимую, намеченную пунктиром связь? Почему забыл, как любимая приходила к нему после душа, сбрасывала халатик, а он касался еще влажной кожи губами и задыхался от запаха свежести и едва заметного аромата духов.

После сумасшедшей любви она засыпала, а он гладил и целовал ее волосы, лицо, тело. Она просыпалась вновь от его прикосновений, ворчала сонным голосом, но прижималась, обнимала за шею, щекотала губами ухо. Он заводился с полуоборота, но возбуждение не могло побороть нежность, столь необыкновенную, что он впервые почувствовал, как болит сердце… Ни с одной женщиной, даже с Юлькой, не случалось такого, а вот с Сашей случилось…

Как же он раньше жил без нее? Как?

Беды и несчастья по-прежнему обходили его стороной. Родители не болели, и до пенсии им было далековато. Проблемы с работой решались быстро. Друзей всегда было немного, но они не предавали. Умом и здоровьем тоже Бог вроде не обидел! И все же с той поры, как он и Саша стали засыпать на одной подушке, жизнь из черно-белой превратилась в цветную.

Права, ох, права была Юлька, когда упрекала его в том, что он сам не знает, чего ему нужно! С какой беды закрутил вдруг никчемный и досадный роман, который кроме разочарования ничего не принес? Хотя нет! Не будь этого короткого приключения, разве понял бы, что кроме Саши ему никого не нужно! Но нужен ли он ей? Его любовь и постоянные проблемы? Простит ли, когда узнает о его похождениях?

Никита наконец с большим трудом разодрал веки. За окном занимался серенький рассвет. Можно было еще спать и спать, а не терзаться муками совести. Но он перевернулся на живот, уткнулся лицом в подушку и тоскливо замычал! Не поймет и не простит! Чистая, искренняя Сашка! А он — тварь! Полное дерьмо! Мерзкая, всеядная скотина!

Незадолго до того, как выяснилось, что Саша выиграла грант, Никита мечтал, что повезет ее знакомиться с родителями. Отец обрадуется и непременно затопит баню. Она у него по всем правилам: с каменкой на дровах, с широким полком, с паром, с дубовыми и березовыми вениками, с небольшим, но глубоким бассейном с ключевой водой.

Первый жар пусть достанется маме и Саше. В баньке они быстрее присмотрятся друг к другу, познакомятся ближе, посудачат, чайку на травах попьют после парилки. А следом они с отцом от души нахлещут друг друга вениками, напарятся до седьмого пара, до звона в ушах, и затем с воплями и гоготом, окунутся в студеную купель…

После, когда вернутся в дом в широких исподних рубахах с полотенцами на шеях, расслабленные до благости в глазах, их встретит накрытый стол с отварной, посыпанной укропом картошкой, домашними огурчиками-помидорчиками, копченым салом, пластами сочного окорока, груздями да рыжиками, посоленными в бочке. Дамы попробуют настойки на черемухе да рябине, а мужчинам достанется ледяная водка с дольками лимона.

Долгие разговоры, шутки и подначки отца, показная строгость матери, кот, запрыгнувший Саше на руки… Как часто и ярко Никита представлял себе эту встречу в родительском доме, но так и не воплотил в реальности. А как славно было бы после вечернего застолья увести Сашу в светелку на втором этаже, без сил упасть на широкую кровать и долго, пока не перехватит дыхание, целоваться. А Саша постанывала бы под ним, стягивала с него рубашку, прижималась подрагивающим горячим телом, и воздух в комнате вмиг стал бы вязким и терпким, как смола…

Глубокая ночь раскинула бы свой полог из черного бархата над миром, а они любили бы друг друга, утопая в перине и качаясь, как на волнах, от счастья. И было бы все хорошо, но чуть иначе, чем в городе. Может, потому, что из сада доносились бы запахи жасмина и влажных трав, ночной ветерок пузырил бы на окне занавеску, где-то далеко лаяли бы собаки, а любопытные звезды жадно таращились бы сквозь стекло…

Под утро они уснули бы на огромных маминых подушках, а пробудились бы от криков петуха под окном, или ворчливого отцовского баска, читавшего нотации курам, проникшим в огород…

Никита выругался, впечатал кулак в подушку и снова уткнулся в нее лицом. Похмелье оказалось намного тяжелее, чем он предполагал. И не алкоголь тому виною, а его вселенский пофигизм, который сродни циррозу печени, потому что разлагает душу.

Он перевернулся на спину, вгляделся в потолок — серый в утреннем сумраке. Заснуть бы опять и проснуться абсолютно новым человеком, без стыдных воспоминаний, неспокойной совести… Как в те осенние вечера, когда Саша лежала рядом и читала Блока или Ахматову. Но, незадолго до отъезда, прочитала абсолютно незнакомые стихи. Правда, он слушал вполуха, но необъяснимым образом те строки вдруг всплыли в памяти. И он как будто услышал тихий голос своей возлюбленной… Бывшей возлюбленной…

Сашин голос дрожал, как дрожала сейчас его душа, а горло стягивали сухие спазмы.

Помнится, Никита поинтересовался, кто автор, но Саша не ответила, отвернулась и больше не проронила ни слова. На следующий день они крепко поспорили, и Саша переехала к себе, а через неделю и вовсе укатила в Италию. И после того — ни звонка, ни письма, ни даже сообщения в пару строк на телефон. Немудрено, что у него снесло крышу! Хотя? Что ему стоило позвонить, написать, послать сообщение первым? Нет, бросился сломя голову в новые авантюры! Эх, Никитос, Никитос, шальная голова! Нет тебе пощады и оправдания!

прошептал он сухими после вчерашнего разгула губами и резко сел на постели. Хватит валяться! Живо в ванную! Помыться, побриться, одеться! Выпить не чашечку, а добрую кружку кофе и — работать! Желательно, как ломовая лошадь! Только работа способна излечить его от дурных мыслей и успокоить совесть.

Никита поискал глазами джинсы. Они валялись на пороге. А он-то думал, почему двери с трудом закрылись? Но не джинсы привлекли его внимание. Сквозь щель пробивался свет. Он что ж, его не выключил ночью?

Шмелев спустил ноги на пол и насторожился. Из кухни долетали странные звуки. Что-то звякнуло, зашуршало, хрустнуло, и следом отчетливо донеслись шаги — мягкие, едва слышные, но подлинно, то были шаги. В квартире, определенно, кто-то был.

Никита похолодел. Неужели Миронов его обманул, и родственница никуда не уехала? Не хватало, чтобы она решила остаться! Но, как назло, не мог вспомнить, вернула ли Женька ключи.

Он осторожно шагнул к двери и прислушался. Вслед за звуками отчетливо проявились запахи — только что сваренного кофе и еще один, почти неуловимый. Он-то его и разбудил! Тонкий аромат французских духов! Любимых Сашиных духов!

Никита подхватил джинсы, толкнул дверь и тотчас увидел Сашу. Она стояла в дверях кухни и держала на подносе две чашечки кофе.