Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем

Вторая ошибка состояла в том, что он явился фактически невооруженный в ту ночь в детскую к мелкому, поняв, что тот остался один и что нянька их бросила и в ближайшие дни не вернется. Не надо было пытаться задушить мелкого, а надо было зарезать его. Взять в офисе наверху тот самый складной швейцарский ножик, которым резали бумагу, и скотч, что нашел для себя маньяк-актер. Про этот нож его спрашивали все – и толстый полицейский полковник, и девица-полицейский, что спасла его в сторожке. И следователь тоже. И Миша и в этой части – только следователю, потому что ситуация изменилась, – сказал правду.

Этот нож был в руках Ивана Фонарева, когда тот догнал его на берегу по дороге к конюшням. Миша увидел его и сам тогда остановился – вот идет известный актер, хоть и пьянь. И он столько всего играл по телику – и бандитов, и ментов, и стрелял, и хохмил, и гонял на машинах. Разве не лестно с таким типом поболтать по дороге к конюшням? Но когда Фонарев приблизился и сначала легонько схватил, а затем с силой сжал руку мальчика, тот увидел в его руке этот самый нож. Следователю Миша сказал, что под угрозой ножа Фонарев и увел его с берега на стройплощадку, в сторожку. Свою прежнюю забывчивость он объяснил сильным испугом. Сказал, что, когда в сторожку ворвались Феликс и девица из полиции и начали драться с Фонаревым, он отполз к стене и нашарил в мусоре этот самый нож, выроненный Фонаревым. Он взял его для самозащиты, чтобы пырнуть маньяка, если тот одержит верх и снова на него набросится. Потом, когда Фонарева скрутили, он спрятал нож в карман. Его ведь не обыскивали тогда.

Это опять была лишь часть правды.

Миша умолчал о самом главном.

Не угроза ножа заставила его в тот момент покорно подчиниться Фонареву. Он о ноже забыл уже в следующую секунду после того, как заглянул в глаза этому существу. Там было нечто такое, что даже сейчас, в комнате специзолятора, заставляло мальчика покрываться холодным потом и дрожать. Это создание – это чудовище – знало все. Оно знало то, что сотворил Миша в детской с мелким, и пришло его за это наказать. Почему Миша так решил, он понятия не имел, но твердо был уверен, что это так и есть на самом деле. Чудовище могло сделать с ним все что угодно, оно пришло наказать, умертвить его. И эта мысль, эта молниеносная догадка там, на берегу, парализовала волю мальчика и отняла у него все силы. Он вдруг понял, что испытал мелкий тогда, в его руках, в детской. Это было страшно.

Но сейчас Миша уже не хотел об этом думать. Он не хотел думать о плохом. Он заставлял себя думать только о хорошем.

А хорошее состояло в том, что его не осудят и не посадят, потому что он маленький. Ему всего двенадцать лет. Ну, помурыжат на допросах, подержат в этом специзоляторе какое-то время, потом пригласят врачей-мозгоправов. А в конце он все равно вернется к матери. В тюрьму его никто не отправит. И он снова заживет прежней жизнью, станет ходить в школу, возможно, запишется в конный клуб. Только вот в поместье в деревне Топь, в доме-дворце, им с матерью, конечно, не жить. Ну да что там. Чем-то ведь надо пожертвовать.

Но при встречах со следователем он ничего этого не показывал. Сидел, опустив голову, испуганный, хрупкий, бледный, рыжий, заторможенный мальчик. Душитель – и сам жертва душителя.

Душитель номер два – Иван Фонарев – так и оставался в центре социальной и судебной психиатрии имени Сербского. Комплексная психиатрическая экспертиза – дело долгое, требует клинических наблюдений. Фонарев все еще находился в состоянии тяжелой депрессии, перемежавшейся с частыми истериками, во время которых он то просил выпустить его, то буквально умолял дать ему выпить. Его наблюдали светила психиатрии. Сразу трое готовы были написать статьи, а двое даже диссертации на тему редчайшего явления – синдрома патологического опьянения и его последствий.

Душитель номер три Раков сидел в тюрьме «Матросская тишина». С эпизодом убийства няни Светланы Давыдовой все было ясно.

Для Юлии Смолы жизнь обернулась своей изнанкой. И кого было в этом винить? Ритуал на приворот не помог. Ветреный Гарик Тролль все отдалялся и отдалялся от нее и не делал никаких попыток к восстановлению отношений. О браке вообще можно было бы забыть. Дни свои Гарик проводил в больнице вместе с Феликсом. И там, мешая врачам и сиделкам, чуть не на голове ходил, стараясь развеселить малыша, который медленно шел на поправку. Он использовал свой дар и говорил самыми разными голосами – и Шрека, и Кота в сапогах, и волка из «Ну, погоди!». А по ночам он гонял по Москве на «Порше Кайен» с открытым верхом, собирал всех шлюх со столичных киностудий и веселился с ними в пабах и клубах до самого утра. После неудавшегося суицида он пил жизнь полной чашей. На отчаянные звонки Юлии Смолы он даже не отвечал.

Юлия, злая на весь свет, думала: либо это она сама что-то напортачила, ошиблась в долбаном ритуале приворота в ту ночь, либо это колдун Калибан, слупившей с нее несколько тысяч евро, просто посмеялся над ней, легковерной. Однако происшествие во время съемок очередной передачи «Смола на кухне» испугало ее не на шутку.

В ходе записи передачи, когда она в декорациях кухни, щебеча беззаботно, как птичка, и комментируя свои действия, месила с помощью кухонного комбайна тесто для пирога с яблоками, ей вдруг вспомнилась та ночь и жертва, которую она принесла ради того, чтобы Гарик на ней женился.

Об этой жертве не велено было говорить вслух, и она ничего не сказала даже полиции. Но представлять себе эту жертву никто не запрещал. И вот в разгар съемок шоу Юлия Смола это внезапно представила. Как она в ванной дома-дворца берет бритву – лезвие и делает надрез, глубокий и длинный, на коже бедра. И, кусая мокрое полотенце, чтобы не заорать от боли, срезает со своего бедра солидный шмат кожи. И кровь льет ручьем. А у нее под рукой – лишь гигиенические прокладки, чтобы унять ее. Потому что она и подумать не могла, что крови будет так много.

Она представила себе, как берет свою срезанную кожу и запихивает целиком кусок в рот и начинает жевать, давясь и плача. И глотает. Потому что жертва в этом ритуале – собственная кровь и плоть, которую надо срезать и съесть, умоляя Того, хрен его знает кого, сделать так, как она желает.

Едва лишь вспомнив все это, Юлия Смола ощутила тошноту. Ее вывернуло прямо на кухонную стойку рядом с комбайном, и телеоператоры это сняли. Конечно, тут же все застопорилось, все закричали. Прибежала уборщица с моющим средством и тряпкой. Юлия отговорилась кишечной инфекцией – мол, с утра чувствовала себя нехорошо. Она попросила получасовой перерыв в съемках – мол, посидит, выпьет минералки, и ей полегчает.

Но когда через полчаса съемки возобновились, все повторилось.

Ее отправили домой, посоветовали обратиться к врачу. Она взяла больничный. Ей все казалось – это действительно какая-то кишечная инфекция.

Она промаялась на больничном полторы недели, вышла на работу на ВГТРК, съемки передачи «Смола на кухне» возобновились и…

Все повторилось.

Ее вырвало снова прямо на кухонный стол. Она снова представила себе свою жертву – срезание, поедание, проглатывание…

И так без конца.

На телевидении не церемонятся. Юлию вызвал к себе шеф-редактор канала и объявил, что кулинарное шоу пригласит другую ведущую, а с ней контракт будет расторгнут.

Юлия недолго думала – она решила снова лететь в Рим, к Калибану. Он это сотворил с ней – ему и снять порчу. С некоторыми людьми бесполезно спорить, горбатого могила исправит. Юлия Смола, запутавшаяся в суевериях, относилась именно к ним.

А вот жизнь Артемия Клинопопова сделала резкий кульбит в области «чувств-с». Он не испытывал ни сожалений, ни угрызений, он окунулся, как в омут, с головой в отношения с Дусей – Евдокией Жавелевой.

Таясь от единомышленников, манкируя заседаниями, ловко изворачиваясь, выкраивал он свободные дни и, трепеща и пылая, летел на крыльях любви, несомый в воздухе «Пулковскими авиалиниями», по зову Купидона в Москву!

Они с Дусей разработали целый ритуал встреч. Артемий Клинопопов с гигантским букетом роз в руках вваливался в отель «Балчуг Кампинский», где бронировал номер. Там его уже ждали.

Дверь не заперта. Он поднимался на лифте, заходил в номер, поворачивал ключ в замке и бухался на колени. Дуся-Евдокия встречала его возгласом:

– Мой спаситель! Артюша, дууууууушечка, ах ты мой сладенький! Прилетел!

Она оборачивалась. Облаченная в боди из черного латекса и высокие кожаные ботфорты, она ослепляла Клинопопова сиянием своей атласной кожи. Вскидывала ногу в умопомрачительном па и демонстрировала молнию в области ластовицы. Всегда чуть-чуть приоткрытую, так, чтобы распалить воображение.

– Мой спаситель, – пела она. – Ах ты мой Артюша грозненький!

В руках ее были кнут и пряник. Известная на просторах Инстаграма Госпожа Вертикаль на глазах превращалась в Госпожу Властную Вертикаль. И Клинопопов чувствовал, что шалеет от страсти.