Екатерина Лесина - Дельфийский оракул

– К тому же, – сказала Рената, выбравшись на солнце, – вам он, по сути, – чужой человек. Знакомый, не более того. Вы исполняете свой долг, и это похвально, но горевать… стоит ли?

Возвращение. Траурный кортеж. Кабинет – и завещание, до отвращения короткое. Саломея знает его содержание, но все равно, слушать все это – неприятно.

– Что ж, дорогая, во всех происшествиях есть свои хорошие стороны. – Рената держится рядом с ней. – Я бы сказала, что воля семьи исполнилась. И это справедливо.

Поминки в старом зале, который отмыли-отдраили для столь важного события.

– Мрачный дом. – Павел нарушает тишину. – Здесь много зла.

– Прекрати, – отвечает Евдокия.

– Много… оно въелось в стены. Неужели ты не чувствуешь?

Евдокия вскакивает, с грохотом роняя стул.

– Простите бедняжку. У нее нервы натянуты. Ее пытались убить, представляете? – Рената не ест и не пьет, она рассматривает портреты на стенах с престранным выражением лица.

Словно это – ее собственные изображения.

Рената любит старые вещи. С историей. В этом доме истории вполне достаточно, чтобы пополнить ее коллекцию.

– И знаете, стреляла ведь в нее девушка, проживавшая в этом доме.

– Мама!

– Сядь, дорогая, и успокойся. Нет здесь никакого зла. Ты же понимаешь, что все это – не более чем страшные сказки. Или ты все еще веришь, что призраки способны мстить?

Евдокия возвращается на место. Она и правда плохо выглядит. Покрасневшее лицо, отекшие веки и бледные, несмотря на несколько слоев помады, губы. Губы свои Евдокия то и дело кусает. А в руке ее трепещет веер. В доме совсем не жарко, скорее наоборот.

– Вы ведь знаете, та девушка призналась? – Рената переключила внимание на Муромцева, который сидел в дальнем конце стола, делая вид, что попал он на это мероприятие случайно и покинуть его мешает ему лишь врожденное чувство такта и отсутствие мало-мальски внятного предлога для ухода.

– Призналась.

– А не объяснила она, откуда взялась такая ненависть к Евдокии? Моя дочь, конечно, не ангел, но и смерти она не заслужила.

– К сожалению, подозреваемая находится не в том состоянии, чтобы объяснять что-то.

– Жалость какая…

Ни капли сожаления.

– Я думаю, что ей приказали это сделать. Накачали наркотическим веществом…

– Ужас…

– …следы которого были обнаружены в ее крови…

– Невероятно!

– …и внушили, что следует избавиться от вашей дочери. – Муромцев затарабанил пальцами по столу. Звук получился на редкость громким. – Это заказное убийство. Своеобразное, конечно, но тем не менее…

– Я жива! – взвизгнула Евдокия, на что Муромцев вполне дружелюбно ответил:

– Пока – живы.

– Мама, он… он хочет сказать, что…

– Что кто-то из ваших близких, дорогая Рената, начал войну за наследство, не дожидаясь вашей смерти. Наверное, зная, что ждать осталось недолго. – Саломея произнесла это, испытывая огромное наслаждение, что прежде отнюдь не было свойственно ей. – Вы ведь знаете, что случилось с Анной?

– Бедняжка умерла. – Лицо Ренаты – маска, совершенная, неподвижная.

– Она была больна. Рак в последней стадии.

– Увы, Бог забирает лучших. Я не виню бедняжку за ее поступок. Сначала она лишилась племянницы… Хотя девчонка никогда мне не нравилась, но Анечка ее любила. Она, верно, решила, что осталась совсем одна. Редко кто способен выдержать полное одиночество. Не знаю, как бы поступила я в ее ситуации.

Жила бы! Цепляясь за жизнь когтями и клыками, не позволяя никому заподозрить наличие болезни. И – обессилев в неравной борьбе с нею. Но Саломее все равно не жаль эту женщину.

– Центр закроется. – Аполлон, до того момента хранивший молчание, заговорил. – Анна умерла. Евдокия решила уйти после того, что случилось. И Павел…

– В этом доме много зла, – подтвердил Павел. – Нас наказывают за самоуверенность.

– И ты вряд ли захочешь работать…

Закрытие Центра – удачно все совпало. Месяц-два – и никто и не вспомнит об «Оракуле», который помогал решать клиентам проблемы весьма радикальными методами.

– Судьба, – подвела итог Рената и поднялась.

Ее семья подчинилась команде. Евдокия поспешила к выходу, теряя позолоту с туфель. Павел уныло побрел следом. И лишь Аполлон остался на месте.

– Я позже вернусь.

– Конечно, дорогой.

Он что, планирует остаться здесь? На время – или вообще?

– И мне пора. Спасибо, что позволили осмотреть комнату. – Муромцев вспоминает о предлоге, который объяснил бы его присутствие, и его неумелая игра режет глаз и слух. – Если возникнут вопросы, то…

– Конечно. Буду рада помочь.

Аполлон оценивает ситуацию по-своему. И когда в опустевшем – слишком большом для двоих – зале наступает тишина, он спрашивает:

– Он тебе нравится? Этот мент?

Игра в ревность. И – должно последовать признание. Раскаяние. Что еще? Томный взгляд, от которого Саломея должна растаять? Ей не таять хочется, а взять блюдо потяжелее и опустить его на макушку Аполлона – со всего размаха. Вот же сволочь… этак и в людях разувериться недолго!

– Он милый. – Саломея старательно улыбается.

– Ты ему приглянулась. Если, конечно, приглянулась именно ты.

Немного медовой подлости – на закуску.

– Зачем ты остался?

Саломея надеялась: не для того, чтобы подсыпать ей яду. Для яда еще рановато. И планы – если, конечно, Далматов не ошибся – у Аполлона другие.

– Чтобы поговорить… те наши встречи были… не такими. – Он делал паузы между фразами, хорошо, хоть не прижимал руки к груди и глаза не закатывал – для пущего романтизма.

– Наверное, потому, что ты врал.

– Когда?

Саломею так и тянуло ответить: практически – всегда, но правила игры нельзя нарушать.

– Когда говорил, что тебе нужна помощь. Целое представление разыграл. И я поверила.

Аполлон нахмурился. Оправдываться начнет?

– Ты меня неправильно поняла.

Неужели?

– Мне и правда нужна была твоя помощь. Я не лгал…

Только недоговаривал – слегка. Случается – со всеми.

– …и очень испугался, когда ты исчезла… Ты очень дорога мне. – Аполлон потянулся к ее рукам, и Саломея убрала их за спину. Прикоснуться к этому человеку ее не заставят! – И то, что произошло тогда… я был не прав. Я думал лишь о себе! И судьба меня наказала. Наша встреча – разве она не знак свыше? Столько лет мы были разлучены!

Господи, до чего же скучно…

– Но теперь у нас появился шанс.

– Ты женат. – Саломея едва не сказала «ты замужем», поскольку мужчиной в этой семье определенно была Рената.

– Это ничего не значит. Рената не будет против нашего развода. Она… она готова принять тебя в семью.

Какая высокая честь! Даже обидно, что придется ему отказать.

– Мы с ней всегда были лишь друзьями. Понимаешь? И Рената будет рада, если у нас что-то получится. Ты ведь дашь мне шанс?

О да, шанс ему Саломея предоставит!

И даже два.

Но – руки не распускать!

– Мне надо подумать. – Она отступала, едва удерживаясь от того, чтобы не кинуться прочь. Или не влепить ему пощечину. – Слишком много всего произошло. И сегодня ведь похороны…

– Не буду лицемерить, что сильно опечален. Из того, что я слышал…

Интересно, от кого?

– …этот человек был опасен. И судьба убрала его с нашего пути.

Уже появились «мы»? Аполлон слишком торопится. А вот зачем он наврал – так и не объяснил. Почему Саломея раньше не замечала, какой он скользкий и неприятный тип? Красавец потому что?

О да, он и сейчас еще хорош.

Яблочко наливное, от которого откуси – и упадешь замертво, в вечный сон провалишься.

– Уйди, – попросила его Саломея.

– И оставить тебя здесь?

Нет, с собой забрать!

– Мне нужно побыть одной. – Саломея очень надеялась, что улыбка ее окажется достаточно многообещающей, чтобы он наконец убрался.

– Но мы еще увидимся?

– Конечно! Завтра… приходи завтра.

Глядишь, к этому времени Саломея уже немного успокоится и найдет в себе силы пережить еще один его визит. Одно она знала точно: свадьбы не будет!

Далматову не нравилось быть мертвым.

Или не так: скорее уж, его так и подмывало воскреснуть чудесным образом и вмешаться в этот «недороман».

День второй. Свидание и двусмысленный разговор.

День третий.

Четвертый…

Признание. На коленях и с цветами в руках, которые Саломея после ухода гостя отправила в мусорное ведро.

Пятый визит, и вновь цветы. Слова. Слишком много слов. Аполлон спешит и поэтому действует грубо, уверенный в собственной неотразимости. Тяга к воскрешению у Ильи усиливается, а параллельно – тяга к нанесению Аполлону тяжких телесных повреждений.

Шестой. И нервы натянуты до предела. Муромцев тоже мрачен. Чем дальше, тем меньше он верит в успех их затеи. Но отступать он не привык. И Алиска все еще балансирует на тонкой нити. Кровь ее чиста, и совесть, если разобраться, тоже.