Андрей Воронин - Отражение удара

- Он что, правда псих? - спросил Илларион.

- Шинкарев? - уточнил Сорокин.

- Да нет, юморист этот ваш.

- Да нет, просто дурак.

- А Шинкарев?

- Ну, детальной экспертизы еще не было. Его смотрел наш психиатр. Нашел сильнейший ситуационный психоз и нервный срыв, а насчет остального сомневается. Да и то сказать, как с ним разговаривать, когда он то кричит, то плачет?

Илларион болезненно поморщился, представив себе эту картину.

- В общем, он, наверное, действительно псих, - продолжал Сорокин. Признается во всем подряд. Мы его спрашиваем: милиционера убивал? Убивал, говорит, но где и как - не помню. Помню, как наручники выбрасывал, это да. Где выбрасывал - помнит, на заводских очистных(tm) Нашли мы эти наручники, и еще плащ-накидку офицерскую. Он говорит, что в этой самой накидке пенсионера зарубил. Топором... Топор дома - зазубренный весь, но чистенький, ни капли крови. Или нож этот, с которым его Гранкин на пушку взял. Да, говорит, этим самым ножом я того гомика и зарезал. Как зарезал, не помнит, и вообще понятия не имеет, что это за гомик такой, где живет и как он к нему попал. Так что улик, почитай что, никаких, кроме наручников да вещей этого Козлова, которые мы у Шинкарева в подвале нашли. А их, между прочим, и подбросить могли. В общем, одна болтовня, даже следственный эксперимент не проведешь.

- Очень удобно, - заметил Мещеряков, по собственному почину наполняя рюмки. - Отпираться бесполезно, так он под дурака закосил. Все признает, а доказать вы ничего не можете. Этакий псих-самозванец. Погоди, он вам еще признается, что Освальда застрелил, и тоже не вспомнит, как.

- Очень может быть, - сказал Сорокин. - Он все повторяет, что внутри него якобы кто-то живет-, ну, бред, в общем.

- А, - негромко воскликнул Забродов, - здравствуйте, мистер Хайд!

- Что? - не сразу понял Сорокин. - А, это... Да, сходство есть. Правда, наш психиатр говорит, что такое случается в основном в кино да в художественной литературе. Утверждает, что в жизни он с этим не встречался.

- А что говорит его жена? - поинтересовался Мещеряков. - Он ведь, кажется, женат?

Сорокин быстро взглянул на Иллариона. Забродов выдержал его взгляд, не дрогнув ни одним мускулом лица.

- Женат, - сказал Сорокин. - Жена плачет.

У меня сложилось такое впечатление, что она о чем-то догадывалась... Не могла не догадываться. Все-таки, жили под одной крышей, спали под одним одеялом...

- То есть, - заключил Мещеряков, - теперь вы ей пришьете соучастие.

Сорокин посмотрел на него тяжелым взглядом и медленно покачал головой.

- Не знаю, как твоя, - сказал он, - а моя жена на ее месте поступила бы точно так же.

- Твоя правда, - вздохнул Мещеряков. - Давайте за то, чтобы наши жены не оказались на ее месте.

Он поднял рюмку, и Сорокин с Илларионом последовали примеру.

- Так что, - закусив, закончил Сорокин, - я дал кое-кому распоряжение отрубить ее от этого дела. Что загрустил, Илларион? Считаешь, что я не прав?

- Прав, конечно. Бесспорно, прав. Просто почему-то Репа вспомнился.

- Этот отморозок? С чего бы это вдруг?

- Я же говорю - почему-то. Не знаю, почему.

- А ты от Шинкарева не заразился? Тот тоже ничего не знает.

Мещеряков сдержанно ухмыльнулся и изящно откусил от бутерброда с черной икрой. Илларион вспомнил, как этот лощеный кабинетный полковник в свое время ел тушенку прямо из банки, выковыривая штык-ножом, и тоже ухмыльнулся.

- А что, полковники, - сказал он, переводя разговор на другую тему, не организовать ли нам с вами уху?

- Не организовать ли нам с вами цирроз печени, - пробормотал с набитым ртом Сорокин, который, как и Мещеряков, уже начал ощущать действие алкоголя.

Илларион строго посмотрел на милиционера.

- Я сказал, уху, - повторил он. - Бросьте ваши ментовские штучки, гражданин начальник. Ваш Гранкин сорвал мне рыбалку, я должен наверстать упущенное.

А вам не мешает слегка проветрить ваши начальственные мозги.

- Ну-у, не знаю, - протянул Мещеряков, моментально принимая самый озабоченный вид. - Вообще-то, работы невпроворот...

- Поехали, полковник, - повернулся Илларион к Сорокину. - А этот хмырь пускай дальше сидит в своем кабинете и играет сам с собой в крестики-нолики.

Я такое место нашел!

- Место? - глубокомысленно переспросил Сорокин, энергично жуя. - Один раз ты уже нашел место.

Два дня жмуриков со дна вытаскивали. А, плевать, поехали! Что я жмуриков не видел?

- Никаких жмуриков, - пообещал Илларион. - Готовь удочки.

- А я? - спросил Мещеряков.

- А ты работай. У тебя работы невпроворот.

- Свинья ты, Забродов. Кто твой самый старый друг - я или этот мент? Кто хотел на тюрьму парашютный десант выбросить?

- Хорошо, что не морской, - заметил Сорокин и фыркнул, найдя эту идею очень забавной.

- Да, полковники, - медленно сказал Илларион, обводя обоих взглядом, а вы уже того... Может быть, хватит?

- Ничего подобного, - сказал Мещеряков. - Кто хотел напиться, как зюзя? Вот и давай, а то - "хватит"...

Прошел еще час, прежде чем полковники, наконец, засобирались по домам. Оба были непривычно пьяны, да и сам Илларион чувствовал, что давно уже не был в таком состоянии, как сейчас. Когда Мещеряков и Сорокин, кое-как попав руками в рукава, принялись выяснять, где чья шляпа, раздался звонок в дверь.

Илларион сделал удивленное лицо и открыл дверь, благо стоял рядом с ней. Хмель мгновенно улетучился, потому что на пороге стояла Алла Петровна Шинкарева.

- Здравствуйте, - негромко сказала она, нервно тиская прижатый к груди томик Честертона. - Простите, я, кажется, не вовремя... С возвращением вас. Здравствуйте, - повторила она, увидев Сорокина.

Сорокин в ответ неловко поклонился, тоже трезвея буквально на глазах. Илларион со стыдом подумал, что от них троих наверняка с чудовищной силой разит спиртным, и посторонился.

- Входите. Здравствуйте...

- Так, - оживился Мещеряков, никогда не видевший ни Шинкарева, ни его жену, и потому не уловивший драматизма ситуации, - так-так-так... Вот, значит, как, Забродов? Так, да? Иметь таких знакомых и скрывать их от друзей? Разрешите представиться...

- Андрей, - негромко сказал Сорокин, - кажется, ты забыл на столе сигареты.

- Надо забрать, - нахмурился Мещеряков, - а то здесь полон дом маньяков...

Алла Петровна вздрогнула, как от удара хлыстом.

- Я буквально на секунду, - торопливо сказала она. - Вернуть книгу. Вот...

- Спасибо, - сказал Илларион. - Не обращайте на нас внимания. Три пьяных солдафона... Я... Поверьте, мне очень жаль.

- Мне тоже. Я хотела...

Она оглянулась на стоявшего в углу под вешалкой Сорокина.

- Не обращайте на нас внимания, - сказал полковник. - Мы уже уходим. И потом, мы пьяны так, что наутро ничего не вспомним. И.., мне тоже жаль. Мещеряков! - громко окликнул он, заглядывая в комнату, - Где ты там?

- Сигареты ищу, - раздался в ответ раздраженный голос Мещерякова.

- В кармане посмотри.

- Точно, в кармане... Вот спасибо!

- Не за что. Пошли скорее.

В прихожей образовалась короткая неловкая сумятица, но в конце концов Сорокин вытащил упирающегося Мещерякова за дверь, попрощался с Илларионом и Аллой Петровной, и стало слышно, как полковники шумно спускаются по лестнице.

Он повернулся к Шинкаревой. Выглядела Алла Петровна именно так, как должна выглядеть женщина, у которой несколько часов назад арестовали мужа, и не просто арестовали, а по подозрению в том, что он - маньяк-убийца. Глаза были сухими, но белки казались розоватыми, веки припухли, а нос некрасиво покраснел, натертый носовым платком. Платок и сейчас был при ней, судорожно сжатый в руке.

- Я хотела извиниться, - сказала она сухим ломким голосом. - Понимаю, что мои извинения могут показаться вам неуместными, но... Мне правда очень жаль. В том, что произошло с вами, есть часть и моей вины.

- В моей жизни случались вещи пострашнее, чем проколотые шины или трое суток в камере, - успокоил ее Илларион. - Забудьте вы об этом. Вам сейчас нужно беречь силы, они вам пригодятся. Признайтесь только: вы ведь обо всем знали?

Она кивнула.

- А что я могла сделать? Я пыталась помочь, но он...

Она вдруг разрыдалась. Некоторое время Илларион молча стоял, не зная, как поступить, а потом осторожно погладил женщину по голове. Алла Петровна немедленно прижалась к нему, продолжая плакать. Илларион не отстранился, понимая, что она нуждается в поддержке.

Прикосновение женщины, на которую он совсем недавно поневоле заглядывался, сейчас не волновало его, вызывая лишь легкую грусть.

- Будь оно все проклято, - сквозь слезы твердила Алла Петровна, - будь оно проклято(tm) Эта жизнь изуродовала мужа, а теперь его будут судить и, может быть, даже расстреляют".

- Не расстреляют, - сказал Илларион. - Сейчас не расстреливают. Ну, не плачьте. Что же теперь...

- Вы не понимаете, - давясь слезами, с трудом проговорила она. - Мне страшно. Холодно и страшно.

Пленка на окне все время шевелится, шуршит... Мне кажется, я тоже схожу с ума. Все время вздрагиваю, оборачиваюсь, как будто он здесь... Он пытался меня убить.