Запрос в друзья - Маршалл Лора

— А после этого я… столкнул ее вниз. Она… мне было плохо видно, но я услышал всплеск, когда тело упало в воду. И ее не стало.

Той ночью направления приливов, должно быть, способствовали этому. Значит, Мария, вернее, ее останки, все эти двадцать пять лет оставались в море. Господи, как же я ее подставила.

Он смотрит на меня умоляющими глазами.

— Я никак не мог позволить людям думать про меня плохое, Луиза. Не знаю, поверил ли бы ей кто-нибудь или нет, но дурная слава прилипчива, ведь так? Я не мог прожить всю оставшуюся жизнь с пятном человека, которого обвинили в изнасиловании. Никто из окружающих не относился бы ко мне, как прежде.

Сэм протягивает руку и начинает накручивать пряди моих волос на пальцы — жутковатое напоминание о временах нашей близости. Я неподвижно сижу на стуле, отчаянно пытаясь как-то упорядочить свои мысли.

— Но… при чем тут… Натан Дринкуотер?

— Я должен был выяснить, кто посылал сообщения на «Фейсбуке». Софи позвонила мне, как только ты ушла от нее, и рассказала про запрос от Марии и про то, что ты была у нее. Почему ты не пришла и не рассказала все мне?

Я пожала плечами, давая понять, что и сама не знаю, почему. Мне было нужно только одно: чтобы он снова не запустил свои сильные пальцы в мою жизнь. Мне совсем не хотелось, чтобы он стал моим духовником, снова контролировал меня. Я намеревалась сама разобраться с этой историей.

Вспоминаю нашу встречу с Питом в парке Далича и мои нехорошие подозрения на его счет, когда Эстер сказала мне, что видела его с женщиной и ребенком. Я предположила, что если он солгал про свое семейное положение, он мог солгать и в другом. Знать бы мне тогда, что Натана Дринкуотера нужно искать совсем не в том месте.

— Я решил: тот, кто создал страницу на «Фейсбуке», может знать о том, что я натворил, — продолжает Сэм, теперь он выговаривает слова часто и быстро, как будто долго ждал случая излить душу. — Я должен был узнать, кто это делает. Я прикинул: раз Мария была дорога этому человеку настолько, что он устроил всю эту шараду на «Фейсбуке», то имя Натана Дринкуотера насторожит его. Про Натана нам рассказывал двоюродный брат Мэтта Льюиса, я навсегда запомнил это имя. И я оказался прав: получив сообщение от Натана, она не устояла. Но до сегодняшнего вечера я не знал, что это Бриджит. Когда «Натан» намекнул, что знает кое-что о случившемся на выпускном и может что-то показать, она очень быстро согласилась на встречу. Я не уточнял, что это была за улика. Я хотел лишь посмотреть, с кем имею дело, прежде чем предъявлять кулон. Это она предложила встретиться во время вечера выпускников за зданием школы. И я ждал, но никто не пришел. Когда я понял, что встреча не состоится, то вернулся обратно в школу. Бросить кулон в лесу было ошибкой. До сих пор не пойму, как это произошло. Он, наверное, выпал у меня из кармана во время… заварухи. Я обнаружил пропажу много позже, когда возвращаться и искать его было уже слишком рискованно.

Но я-то знаю, почему Бриджит не пришла на встречу. Она наткнулась на своего сына, который решил, что она собирается устроить скандал или еще больше помучить себя, глядя на повзрослевших выпускников 1989 года, и убедил ее уйти с вечера. Слава богу, что он так поступил. Я невольно вздрагиваю при мысли о том, что Сэм сделал бы с тем, кто явился на встречу. По его версии, то, что он сделал с Софи и с Марией, было актом отчаяния, ужасными ошибками, порожденными паникой под влиянием момента. Вот кто он такой — человек, который был моим мужем, отец моего ребенка. Мужчина, которого я любила, оказался способным на такие поступки от отчания — меня ужасало даже это. Но он расчетливо договорился о встрече с Бриджит. Это не назовешь ошибкой или временным помутнением рассудка. Теперь все прояснилось, высветилось в лучах истины, проступило в четких линиях. И, боюсь, это касается не только того, кто он есть и что он сделал. Боюсь, это касается и того, что он собирается сделать.

Все мое тело напряжено, как натянутая тетива. Все мои чувства обострены, я пытаюсь просчитать свой следующий шаг, а кроме того, прислушиваюсь к Генри. Мне страшно представить, что он проснется и станет свидетелем сцены, которую ему вряд ли когда-нибудь удастся забыть. Я не решаюсь даже подумать о другом исходе — когда ему вообще не представится шанса вспомнить. Пока Генри спит в своей комнате, Сэм может надежно удерживать меня тут, как если бы он приковал меня к стулу железными цепями.

Сэм выпрастывает свои пальцы из моих волос. Я борюсь с желанием сморщиться, пока он проводит рукой по моей щеке.

— Я помню, как мы начали встречаться, — говорит он. — Я, бывало, просыпался среди ночи и видел, как ты смотришь на меня, словно пытаешься навсегда запечатлеть мой образ в своей памяти. Быть с тобой было так просто, особенно после прошедших лет. Никто не относился ко мне так, как ты, никто так не любил меня. Я был центром твоей вселенной. И мы ведь были счастливы. Но потом появился Генри, не могу не признать, что это все изменило. Меня сместили из центра, заменили. Оставили болтаться где-то на периферии и подглядывать за происходящим в центре. Конечно, я любил Генри, но мне не нравилось то, что он с тобой сделал, с нами сделал.

Впервые за сегодняшний вечер я начинаю плакать. После рождения Генри все действительно изменилось. Когда прошли первые шесть недель, Сэм ожидал, что все в нашей постели будет нормально. Но только то, чего он хотел, было ненормально даже для нас. Словно кто-то переключил тумблер у него в голове, и того, что мы делали раньше, ему стало мало. Истязать меня понарошку ему было уже недостаточно. Он хотел видеть настоящие слезы страха в моих глазах.

— Не вини во всем Генри, — шепчу я.

— Я и не виню, — просто отвечает он. — Виновата во всем ты.

Я не в состоянии унять дрожь. Мне приходится засунуть под себя руки, потому что я не знаю, что они начнут делать. Кричать я не могу, проснется Генри, но даже если закричу, что произойдет? Кто меня услышит? Молчаливая Марии наверху? Вызовет ли она полицию? Или просто возьмет пульт и прибавит громкость телевизора?

Сэм встает со стула, ножки скрежещут об пол. Я прищуриваюсь, отчаянно прислушиваясь к спящему в своей комнате Генри. Но ничего не происходит, только тишина. Сэм уставился в темноту за окнами.

— Бог мой, бог мой… — Он тихо бьется головой о стекло. — И зачем я брякнул про Натана?

Меня пронзает другое воспоминание: однажды Сэм зашел слишком далеко. Он причинил мне боль и видел это. Он стоял на том же месте, что и сейчас, раскаивался, умолял простить его. И я, конечно, простила. Тогда я не представляла себе жизни без него.

— Притворись, что ты не говорил ничего, — выкрикиваю я. — Я никому ничего не скажу, клянусь тебе. Прошу тебя, Сэм. Что будет с Генри?

Он поворачивается ко мне, в его глазах стоят слезы.

— Я позабочусь о нем. Я люблю его не меньше твоего. Ты же не думаешь, что я обижу его?

Я не хочу так думать, но откуда мне знать.

— Я нужна Генри, Сэм. — Я вытаскиваю дрожащие руки из-под себя и хватаюсь за край стола. — Ребенку нужна мать.

— С ним все будет хорошо, как было со мной, — отвечает он, но в его голосе нет уверенности. Его взор устремлен в непроницаемую тьму за окном, но я знаю, что сейчас он за много лет и миль отсюда, в том обшарпанном домишке со следами от сигаретных бычков на пластиковом кухонном столе.

Когда Генри просыпается по утрам, он так близко подносит свое лицо к моему, что я вижу только его глаза, нечетко и не в фокусе, его ресницы щекочут мои, он дышит мне прямо в лицо. Он забирается ко мне в кровать, прижимаясь своим маленьким теплым тельцем к моему, сворачивается калачиком, словно хочет вернуться обратно, туда, откуда появился, в меня. «Мы с Генри когда-то были единым целым, — хочу я сказать Сэму. — Мы можем выглядеть как два разных человека, но на самом деле мы — это одно».

Сэм возвращается к столу и садится так, что наши колени соприкасаются. Он закрывает глаза и протягивает сначала одну, потом и вторую руку, чтобы погладить мои волосы. Меня начинает трясти, изо рта льется слюна.