Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк

Катрин разучилась плакать еще тогда, когда похоронила третье свое дитя… и этот мальчик… она ведь с самого первого дня ждала… не верила в милость небес… не бывают они милосердны, если наказывают ее вновь и вновь.

За что?

За слабость?

Или за то, что не сумела спасти супруга своего?

За то, что не выступила, опровергнув те смехотворные обвинения?

Она ведь женщина, слабая женщина, сын которой умер… уснул и не проснулся. Он всегда был таким тихим, таким хрупким… и отец кричал, что она изнежила Шарля… а она просто знала, что он ненадолго заглянул в ее жизнь.

И вот теперь ушел.

На небеса.

— Тогда я буду молиться ему, — сказала девочка.

Жанна. Ее зовут Жанна. И она — дитя Жиля… незаконное, нежеланное Катрин. И в душе вспыхнул гнев: почему эта девка живет, а Шарль…

— Он добрый, — сказала Жанна, вздохнув. — Простите, мадам.

— Подойди ко мне, дитя, — Катрин усилием воли смирила гнев. — Ближе. Не бойся.

— Я не боюсь!

Так похожа на Жиля… и чертами лица, и характером. Это ее упрямство, которое злит отца. Он вовсе требует выставить девчонку, не понимая, зачем Катрин с нею возится. А она и сама не понимает.

Возится.

Искупает свою вину перед ним… если бы Катрин родила здоровое дитя, то…

— Я хочу тебе кое-что отдать. — Катрин поднялась.

Теперь, когда ее мальчик ушел, ее больше ничто не держало в этом мире. Отец говорил о новом замужестве, но… Катрин не желала замуж.

Монастырь.

Тишина и покой. Молитва.

За невинные души ее детей… за невинные души чужих детей, в смерти которых обвинили Жиля… за него самого, ибо он тоже невиновен, ведь иначе Катрин знала бы… за Жанну де Ре, которой придется носить иное имя.

— Я расскажу тебе одну историю, — она усадила девочку рядом с собой. — И хочу, чтобы ты запомнила ее…

— Про папу?

— Да.

— Мессир…

— Знаю, запрещает произносить его имя. Но ты должна знать правду.

…Эта история будет длинной и в чем-то похожей на сказку. Но Жанна будет слушать ее внимательно, запоминая каждое слово.

А Катрин, устав говорить, осознает, что монастырские стены еще подождут.

Она должна позаботиться об этой вот девочке, у которой нет ничего, кроме запятнанного имени ее отца и пояса.

— Он принесет тебе удачу. — Катрин дважды обернула тяжелый пояс вокруг талии Жанны. — Сбережет… сохранит…

— А Шарль…

— Шарль был мужчиной. А та, которая носила его, девушкой… и пояс бережет только женщин, — сказала Катрин и сама себе поверила.

Конечно, так и есть.

Пояс сберег ее и от болезней, и от суда… и от многих иных бед. Он даже подарил ей несколько лет счастья.

— Твой отец, — она провела ладонью по жестким волосам Жанны, — был хорошим человеком. Помни об этом… хотя бы ты помни.

Ева, остановившись у темно-зеленой ограды, поднялась на цыпочки. Ей было жуть до чего интересно поглядеть на каменное изваяние. Плачущий ангел?

Ангелом Еву называла мама.

И плакала часто.

Жаль. Когда Ева вырастет, а вырастет она очень скоро, то сделает все, чтобы мама не плакала… у нее получится. У Евы будет много-много денег, а за деньги можно купить все.

И даже мамино спокойствие.

На темно-зеленом лице ангела лежала печать скорби. И Ева отвернулась. Ей совершенно не хотелось скорбеть таким замечательным днем… а хотелось… чего-нибудь. Волшебного, как та штука, которую ей позволила примерить прабабка… штука была тяжелой, но интересной, и Еве впору пришлась. И если так, то…

— Ева! — додумать не позволили — мама окликнула: — Идем. Мы опаздываем.

А штуку Ева заберет себе.

Сегодня.

Она ведь теперь всему хозяйка. Так говорят.

— Я ничего не вижу.

— Осторожно, здесь ступенька…

— Куда мы идем?

— Сейчас увидишь.

— «А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить».

— Слова из твоей роли?

— Да. Сегодня на репетиции я их забыла.

— Скажи еще что-нибудь.

— Вот, например: «Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят. Уставилась на жениха, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить да увести поскорее. И сама-то плачу…» Здесь очень темно!

— «Здесь очень темно» — отсебятина.

— Нет, правда, я ничего не вижу… У меня в сумочке спички.

— Не надо спичек. Дай руку.

— Уже пришли?

— Дай руку!

— Вот она… Как смешно. Я правда не вижу, куда…

— Это дверь.

— Где?

— Здесь. Дай мне руку, я тебя проведу.

— Ой!

— Что?

— Споткнулась.

— Осторожней, еще немного… Видишь, это уже я.

— Пожалуйста…

— Что?

— Руку больно!

— Тише…

— Мне больно!

— Зачем так кричать?

— Ма-а-ама-а-а!

— Ти-и-ише…

В темноте прозвучал коротенький вздох, зажглась спичка, и вдруг что-то хрястнуло, как будто раскололся большой арбуз.

— Вот и все. Как там по роли? Прощай навек?.. Ну так прощай.

В день, когда Дайнека получила университетский диплом, она купила билет и вечером улетела. По прибытии в Красноярск взяла такси и в половине шестого уже была у матери.

— Вот! — она протянула диплом.

Людмила Николаевна сонно прищурилась, потом обняла дочь:

— Поздравляю!

Дайнека спохватилась:

— Прости, что так рано.

— Ничего. — Людмила Николаевна показала на дорожную сумку: — За нами скоро приедут.

Дайнека опустилась на стул.

— Кто?..

— Такси.

— Зачем?

— Мы едем в гости к моей школьной подруге. У нее свой дом на берегу Железноборского озера. Она давно меня приглашала, но я не решалась. Что ни говори, инвалид-колясочник — обуза для непривычного человека. С тобой будет проще. Так что вещи не разбирай. Надежда заказала для нас пропуска. Железноборск — город режимный.

Людмила Николаевна подъехала к зеркалу, развязала платок, стала снимать бигуди и складывать себе на колени. Дайнека глядела на нее и думала, что мать по-прежнему живет своими желаниями и ни с кем не собирается их согласовывать. Вздохнув, она взяла сумку и отнесла к выходу, убеждая себя в том, что приехала, чтобы побыть с матерью, а где, особого значения не имеет.

Про Железноборск Дайнека знала лишь то, что он находится в шестидесяти километрах от Красноярска. С одной стороны город окружен лесистыми сопками, с другой — болотами и лугами, которые протянулись до самого Енисея. Однажды ей пришлось там побывать, но визит имел быстротечный и экстраординарный характер[3].

Секретный город Железноборск поддерживал оборонную мощь страны и был отрезан от мира тремя рядами колючей проволоки. Выехать из него можно было свободно, а вот заехать — только по специальному разрешению.

За час они с матерью добрались до Железноборского КПП[4], предъявили паспорта и прошли через механический турникет. То есть Дайнека прошла, а Людмила Николаевна проехала в инвалидной коляске. На той стороне «границы» их ожидала другая машина, поскольку чужие автомобили, в том числе такси, в город не пропускали.

По дороге мать рассказала, что Надежда Кораблева, ее подруга, никогда не была замужем и осталась бездетной. Их общее детство казалось ей самой счастливой порой жизни. Теперь подругам предстояли долгие разговоры о том золотом времени. И хотя относительно прошлого Людмила Николаевна придерживалась иной точки зрения, она не отказалась провести небольшой отпуск на берегу красивого озера.

Дом, возле которого остановилось такси, выглядел основательно: два каменных этажа с цоколем. Вокруг — обширный участок с маленьким огородом. Плодовые деревья, баня, малинник…

Выбравшись из машины, Людмила Николаевна пересела в коляску. С крыльца сбежала статная дородная женщина и кинулась обниматься:

— Людочка… Мы уже заждались!

— Здравствуй, Надя. Это моя дочь! — По лицу матери было видно, что она гордится Дайнекой.

Из дома вышла мать Надежды, Мария Егоровна, кругленькая старушка с «перманентом» и вставными зубами. Она с трудом спустилась по лестнице, притронулась к пояснице и пожаловалась: