Андрей Воронин - Тень каннибала

«К черту шахматы, — подумал он. — Речь идет не о какой-то там партии, а о жизни. О моей жизни, черт бы ее побрал!»

В туалете с ревом обрушилась выпущенная на волю из смывного бачка вода. Щелкнула задвижка. Коломиец вздрогнул: он ничуть не удивился бы, если бы из сортира, на ходу застегивая ширинку и поправляя пояс с тяжелой кобурой, выбрался еще один омоновец. Но ему снова повезло: из распахнувшейся двери показалась сначала закованная в гипсовую броню, торчащая под углом сорок пять градусов к полу нога, потом два облупленных алюминиевых костыля, а следом за костылями из сортира выдвинулся некий небритый гражданин в полосатой пижаме, от которого со страшной силой разило табачищем. У него были живые глуповатые глаза и большой рот, которому явно не терпелось открыться и поболтать.

— Я извиняюсь, — сказал ему Коломиец, — что это у вас тут милиции столько? Шишку какую-нибудь привезли?

— Сам не пойму, — охотно отозвался человек на костылях. — Пацана какого-то караулят. Вроде с мотоцикла он сверзился. Может, переехал кого, вот они его и пасут, чтоб когти не рванул.

— А-а-а, — умело разыгрывая разочарование, протянул Владимир Эдгарович, — а я-то думал…

Обладатель костылей и гипсовой ноги был не прочь поговорить еще, но Коломиец, недолго думая, нырнул в туалет и заперся там на задвижку. В тесном сортире было сине от табачного дыма, а насыщенный испарениями хлорки воздух разъедал глаза. Окна здесь не было вовсе, зато на месте дверной ручки имелось небольшое отверстие с разлохмаченными краями. Коломиец присел на корточки и приник к отверстию глазом. Через дырку была видна часть противоположной стены и угол узкого подоконника. Некоторое время на фоне стены нерешительно маячил краешек полосатой пижамы, но вскоре он исчез, и Коломиец расслышал удаляющееся постукивание костылей.

Тогда он покинул свое убежище, напустил на себя деловой вид и решительно двинулся к выходу. Омоновцы, караулившие Пантюхина, окинули его равнодушными взглядами и отвернулись.

Он выбрался из больницы без приключений, испытав при этом облегчение человека, благополучно перебежавшего дорогу прямо перед носом у бешено мчащегося грузовика. Впрочем, облегчение немедленно сменилось разочарованием и испугом: Пантюхин был недоступен, и оставалось только гадать, по какой причине его решили взять под охрану.

Уже подняв руку, чтобы проголосовать проезжавшему мимо такси, Коломиец вдруг вспомнил вычитанное в каком-то детективном романе правило: никогда не садиться в первую подвернувшуюся машину. Может оказаться, что эта машина подвернулась тебе совсем не случайно…

Он резко опустил руку и отвернулся, делая вид, что это не он только что голосовал. Таксист, который уже включил указатель поворота и перестроился в крайний правый ряд, пожал плечами и, пробормотав: «Чертов придурок!», дал газ.

Владимир Эдгарович добрался до дома пешком. Он понимал, что это глупо и расточительно в смысле траты драгоценного времени, но ничего не мог с собой поделать: общественный транспорт пугал его еще сильнее, чем такси, на которые он уже не мог смотреть без содрогания. Милиционеры всегда маскируются под таксистов, когда выслеживают жертву, это аксиома. Сядешь к такому в машину, назовешь ему адрес, а он отвезет тебя прямиком на Петровку, 38. А по дороге, естественно, обнаружится, что на дверях изнутри нет ни одной ручки…

По дороге он пытался размышлять, но его отвлекали проносившиеся мимо машины и пешеходы, которые, как нарочно, все время путались под ногами со своими сумками, собаками на поводках и детишками, перемазанными мороженым. Троллейбусы выли, как заблудшие души в чистилище, велосипедные звонки назойливо лезли в уши, дробя на куски тишину, в которой он так нуждался. Проклятое солнце слепило даже сквозь темные стекла очков, мир вокруг Владимира Эдгаровича тонул в пестром хаосе бестолково перемешанных цветов и излишне резких звуков.

Потом стало немного легче, и он понял, что солнце спряталось за крыши многоэтажных домов. Транспортный поток заметно поредел, да и пешеходов на тротуаре становилось все меньше. Коломиец почувствовал, как гудят от непривычной нагрузки ноги, и свернул к автобусной остановке.

В автобусе уже почти не осталось пассажиров, и он проехал две оставшиеся остановки в покое и уединении. Это дало ему возможность немного собраться с мыслями.

Игра действительно была проиграна. Белые фигуры стояли стеной, в которой не осталось ни одной бреши. Пантюхина взяли под охрану неспроста: он что-то знал и наверняка уже успел поделиться своим знанием с ищейками. Да, Пятнова нужно было убрать сразу же, как только он выполнил поручение, буквально в тот же вечер. Ведь это было так просто! Что стоило размозжить ему череп молотком и бросить труп посреди улицы? Ошибка. Ах, какая это была ошибка — оставить его в живых! Сопляк, конечно же, проболтался приятелю, и теперь все рушилось буквально на глазах.

Коломиец едва не застонал, осознав, что погубил себя собственными руками. Один неверный ход следовал за другим, а он все тешил себя иллюзией, что противник намного глупее и что все еще можно исправить. Противник действительно казался глупым, но за сплошным фронтом круглоголовых пешек все это время стремительно и бесшумно перемещался белый ферзь — невидимый, грозный, неумолимый и такой хитрый, что поначалу тоже выглядел обыкновенной пешкой. А он, Коломиец, самонадеянно и небрежно передвигал свои фигуры, жертвуя одну за другой, пока не оказался в полном одиночестве перед лицом неотвратимо надвигавшейся гибели.

Теперь он прозрел, но прозрение пришло слишком поздно. Он чересчур долго действовал так, словно был единственным живым актером в театре теней. Он бежал из своей квартиры, но при этом даже не потрудился уничтожить или хотя бы спрятать свои запасы и «сувениры». Для него в них заключался если не весь смысл жизни, то, по крайней мере, большая его часть; для ищеек они станут обыкновенными уликами, вещественными доказательствами по делу с многозначным номером. Ищейки будут просто счастливы найти неопровержимые доказательства его вины, которые он сам любезно предоставил в их распоряжение. Почему он это сделал? Ах, если бы знать! Скорее всего, потому, что никогда по-настоящему не верил в возможность разоблачения. Бегство из дома было обыкновенной мерой предосторожности, предпринятой скорее для проформы, чем по необходимости. Почему, ну почему он был таким слепым, самоуверенным болваном?!

Ответ лежал на поверхности. Он ничего не знал о белом ферзе и действовал так, словно его вовсе не было на доске. Но теперь все изменилось. Теперь он отлично представлял себе расстановку сил, сам по-прежнему оставаясь в тени. Белые готовы были поставить ему мат в два хода, но они об этом пока что даже не подозревали. Они чувствовали за собой силу, как раньше чувствовал свое превосходство он сам, и это ощущение должно было их погубить, как едва не погубило его. Осторожно двигаясь в тени, можно будет переместиться на удобную позицию и оттуда нанести стремительный удар. Когда белый ферзь покинет доску, на ней останется только растерявшееся стадо глупых деревяшек, не представляющих никакой опасности и не являющихся реальной силой.

Белым ферзем был Забродов. Возможно, момент для его ликвидации еще не был упущен. Но сначала нужно сходить домой — к себе домой, а не в тоскливую берлогу, служившую ему убежищем в последние два дня, — и тщательнейшим образом уничтожить все улики. После этого на руках у ищеек не останется ничего, кроме пустопорожней болтовни, на основании которой ни один прокурор не выдаст санкции на арест. Конечно, это нужно было сделать сразу же, но лучше поздно, чем никогда!

В последний момент он все-таки решил зайти на квартиру, которую снимал в соседнем доме. Подъезд здесь выходил на другую сторону, так что Коломиец имел возможность войти в дом незаметно для своих соседей и тех, кто мог караулить его во дворе его дома.

Он поднялся на шестой этаж, отпер дверь и первым делом сходил на кухню за стоявшей в холодильнике бутылкой пива. Он понимал, что пить пиво в жару, да еще на голодный желудок — не лучший способ утоления жажды в сложившейся ситуации. Но внутри у него все пересохло и потрескалось, словно он всухомятку сжевал килограмм соли, а при мысли о том, чтобы выпить воды из-под крана, его начинало мутить — он никогда не пил эту отраву, не подвергнув ее кипячению и фильтрации.

После первых трех глотков жажда немного отступила. Коломиец закурил сигарету и, поочередно прикладываясь к бутылке и затягиваясь ароматным дымом, подошел к окну, выходившему во двор его дома. Под ногами у него похрустывал мусор, раздавленные окурки прилипали к подошвам. Между оконными рамами жужжала и билась залетевшая туда крупная муха, обреченная на мучительную смерть в своей стеклянной тюрьме.

Голова начала приятно кружиться, а все проблемы как-то съежились и отступили на второй план. Он добрых две минуты разглядывал муху, сравнивая ее незавидную судьбу с тем положением, в котором оказался сам, и лишь после этого сосредоточился на том, что происходило во дворе.