Энн Перри - Казнь на Вестминстерском мосту

Надеюсь, к тому времени, когда я в следующий раз буду писать тебе, придут хорошие вести.

А пока сохраняй мужество и верь в Бога — вера в Него никогда не была тщетной. Он наблюдает за всеми нами и не посыпает нам ничего больше того, что мы способны вынести.

На следующем письме даты не было, а почерк выглядел более размашистым и неуверенным.

Дорогая Лиззи,

Кажется, я подошла к самому важному решению в своей жизни. Вчера я весь день молилась и со всей возможной тщательностью и строгостью подвергала изучению свои убеждения в свете слов Гарнета о том, что наша Вера богохульна, противоестественна и основывается на болтовне шарлатана. Он говорит, что Библии достаточно для всего христианского мира, а тот, кто что-то в нее добавляет, совершает зло или заблуждается, и его следует осудить за это; что новых откровений нет и не будет.

Но чем дольше я молилась, тем сильнее убеждалась в том, что всё не так! Бог не закрыл Небеса, истина была восстановлена, и я не могу отрицать это. Даже под страхом потерять душу — не могу!

Какие же страшные испытания выпали на мою долю! Ах, Лиззи, жаль, что тебя нет рядам, тогда я не чувствовала бы себя такой одинокой. Со мной только Элси, да благословит ее Господь, она не понимает, о чем я ей толкую, по она любит меня и будет всегда мне верна. И за это я ей безмерно благодарна.

У нас с Гарнетом был ужасный скандал. Он заявил, что я буду оставаться в своей спальне до тех пор, пока не отрекусь от этой ереси! И буду, ответила я ему, только я не стану есть, пока он не разрешит мне самой, по велению сердца, решать, какой вере следовать и как верить в Бога!

Он разозлился. Думаю, Лиззи, он искренне верит, что действует мне во благо, но я самостоятельная личность, у меня есть свои мысли и своя душа! Ни у кого нет права выбирать за меня мой путь! Никто не чувствует мою боль, мою радость или угрызения совести за мои грехи. Моя душа имеет такую же ценность, как и чья-то еще. У меня одна жизнь — вот эта, — и я буду выбирать!

А если Гарнет не выпустит меня из моей комнаты, я откажусь от еды. В конечном итоге ему придется предоставить мне свободу исповедовать мою Веру. И тогда я стану для него послушной и любящей женой, скромной и любезной, буду выполнять свои общественные и домашние обязанности, — в общем, стану такой, какой он хочет. Но от себя я не отрекусь.

Следующее письмо было значительно короче. Вскрывая его, Питт не замечал, как заледенели у него руки.

Дорогая Лиззи,

Сначала мне было очень трудно держать свое слово. Я ужасно проголодалась! Какую бы книгу я ни брала, в каждой говорилось о еде. У меня дико болела голова, я сильно мерзла.

Сейчас стало полегче. Прошла целая неделя, я чувствую себя уставшей и слабой, но голода уже нет. Мне все еще холодно, и Элси укутывает меня в кучу одеял и пледов, как маленького ребенка. Но я не сдамся.

Последнее письмо содержало две строчки, нацарапанные поперек листа. Нажим был слабым, поэтому буквы едва читались.

Дорогая Лиззи,

Боюсь, даже если он и смилостивится, будет уже поздно. У меня почти не осталось сил, я долго не протяну.

Питт сидел в чулане, не видя ничего вокруг и не замечая холода. Элси была права: все эти годы в ее искореженном безумием мозгу хранилась искорка правды. Наоми Ройс умерла от голода, чтобы не отрекаться от того, во что верила. Не было никакой скарлатины — просто общество, исповедующее традиционную религию, не смирилось бы с тем, что в семье некоего депутата парламента завелось новое вероучение. Это вызвало бы всеобщее возмущение, а сам депутат подвергся бы осмеянию.

Итак, Гарнет запер ее в комнате, чтобы она образумилась.

Только он неверно оценил силу ее веры и ее стойкость. Его жена предпочла умереть голодной смертью, лишь бы не отречься от своего бога. А какой бы вышел скандал! Появление какой-нибудь необычной религиозной секты было бы ничто по сравнению с ним! Ройс лишился бы места в парламенте и своего доброго имени. Была заперта в своей комнате и умерла голодной смертью… тирания, сумасшествие, самоубийство!

Итак, он вызвал своего брата Джаспера, чтобы тот поставил диагноз: смерть наступила от скарлатины. А что было потом? Верная Элси заговорила. Они не могли допустить, чтобы правда вышла наружу: слухи и домыслы погубили бы их. Было решено упрятать ее в Бедлам, где она замолчала бы навсегда. Джаспера вынудили подписать все бумаги, и вопрос был решен: меланхолия в связи со смертью любимой хозяйки. Кто узнает, что все было по-другому? Кто хватится ее? Рассказы Элси будут воспринимать как бред сумасшедшей.

Питт сложил письма и убрал конверты во внутренний карман. Пока он сидел, у него затекли ноги, и, встав, он даже охнул от боли и едва не свалился с лестницы.

В холле его ждала горничная, усталая и слегка напуганная. Полиция всегда вызывала у нее опасения — негоже полицейским заявляться в респектабельный дом!

— Вы нашли что хотели, сэр?

— Да, спасибо. Передай мистеру Форрестеру, что я забираю письма и выражаю ему свою благодарность.

— Хорошо, сэр, спасибо, сэр. — Она открыла перед ним дверь, и Томас с явным чувством облегчения вышел на залитую солнцем улицу.

Мика Драммонд побелел и уставился на Питта.

— Мы ничего не можем сделать! Не было никакого преступления! Господь свидетель, это грех — но кому мы предъявим обвинения? И в чем? Гарнет Ройс сделал то, что считал благом для своей жены, но он просчитался. Она сама заморила себя голодом — и тоже просчиталась. И тогда он сделал все, чтобы защитить ее доброе имя…

— Свое имя!

— И свое тоже. Но если мы будем предъявлять обвинения всем, кто защищает свою репутацию, мы пересажаем половину высшего общества Лондона!

— И еще ту половину среднего класса, которая предъявляет претензии на аристократичность, — мрачно усмехнулся Питт. — Только они не сажают своих жен под замок и не заставляют их морить себя голодом ради того, чтобы те не ходили в нетрадиционную церковь! И кто дал право человеку решать, что другой человек безумен? Надо же, упрятать в Бедлам до конца дней! Похоронить заживо!

— Мы должны где-то содержать сумасшедших, Питт.

— Она не была сумасшедшей! Во всяком случае, когда ее упрятали туда… Господи, да какая женщина не лишилась бы разума, если бы ее продержали там семнадцать лет? Вы когда-нибудь там бывали? Вы можете представить, что это такое? Только подумайте, что он сделал с бедняжкой. Неужели мы допустим такое? Неудивительно, что она пыталась убить его, — если бы она перерезала ему горло, это была бы легкая смерть по сравнению с той пыткой, которой он подверг свою жену.

— Знаю! — Голос Драммонда дрогнул под натиском эмоций. — Я знаю все это, Питт. Но Наоми Ройс мертва, Элси Дрейпер мертва, и нам нечего предъявить в качестве обвинения! Гарнет Ройс лишь воспользовался предписанными в законе правами и выполнил обязанности по отношению к своей жене, как и любой другой мужчина. По закону мужчина и его жена едины: он голосует за нее, несет за нее ответственность в финансовом и законодательном плане, всегда решает, какую религию ей исповедовать, определяет ее общественный статус. Он не убивал ее.

Томас устало опустился в кресло.

— А Джасперу мы можем предъявить обвинения только в фальсификации свидетельства о смерти Наоми Ройс. Через семнадцать лет мы не сможем ничего доказать, а если бы и смогли, жюри присяжных не вынесло бы вердикт.

— А принудительное помещение Элси Дрейпер в сумасшедший дом?

Драммонд устремил на него полный муки взгляд.

— Питт, мы с вами верим, что она была в здравом уме, когда ее туда поместили, но это лишь наша уверенность, и ей противостоит слово уважаемого врача. К тому же в момент гибели она точно была безумна!

— А еще слово Наоми Ройс! — Томас накрыл ладонью разложенные на столе письма. — У нас есть вот это!

— Взгляд женщины, которая примкнула к странной религиозной секте и предпочла заморить себя голодом, лишь бы не подчиниться мужу и не вернуться в традиционную церковь? Кто согласится вынести приговор на основе всего этого?

— Никто, — уныло произнес Питт. — Никто.

— Что вы собираетесь делать?

— Не знаю. Можно их забрать?

— Если хотите. Но вы же понимаете, что они вам не помогут. Вы не сможете обвинить Ройса.

— Знаю. — Питт собрал письма, осторожно сложил их, спрятал в конверты и убрал во внутренний карман. — Знаю, просто хочу сохранить их. Чтобы не забыть.

Драммонд грустно улыбнулся.

— Вы и не забудете. И я тоже. Бедная женщина… бедная женщина!

Шарлотта подняла голову, ее глаза были полны ужаса. По ее щекам текли слезы, рука, державшая письмо, дрожала.