Елена Арсеньева - Последняя женская глупость

Место регистрации – отдел загс Кировского района города Хабаровска

Дата выдачи – 2 ноября 1967 года

Заведующая отделом бюро загс Кировского р-на г. Хабаровска Т. Г. ЛАТЫНИНА».

Резвун прочел все это трижды, прежде чем до него хоть что-то начало доезжать.

И почему-то первыми всплыли в памяти эти брови – смешные, полудетские брови домиком… Он никогда не любил Вознесенского, но тот однажды потрясающе сравнил память с безумной телефонисткой, которая как попало подключает забытые телефоны и номера. И Резвун схватился за голову, чтобы перестали стучать в висках гудки, вызывающие к жизни прошлое, так хорошо, так прочно забытое прошлое…

Десятый класс. Новый год, турбаза. Теплый, задыхающийся шепот, прерывистое дыхание в тишине и то невероятное, неповторимое ощущение счастья, которое он испытывал, снова и снова повторяя ее имя: «Маша… Машенька…»

Такого в его жизни больше не было. Да он и не хотел повторения. Одного раза вполне хватило!

Резвун выпрямился, отнял руки от головы. Смиренно сложил их на коленях.

Гудки прекратились. Телефонистка закончила работу.

Вот так номер, чтоб я помер…

Ну понятно, совершенно понятно, почему он никогда не реагировал на имя Риммы. Она же прикрывалась фамилией Тихонова – фамилией первого мужа. Да и, если честно, имя той девочки он просто-напросто выбросил из головы. Какое дурацкое, невероятное совпадение!

Резвун растерянно осмотрелся, увидел напротив вывеску хозяйственного магазина.

Черт, он же собирался туда зайти…

Уже открыл дверцу – и снова откинулся на сиденье.

Да нет, это как-то… Может, он и не чувствует ничего, ни радости, ни горя, но это как-то пошло будет – убивать собственную дочь. Ей-богу, пошло!

Придется придумать что-нибудь другое, чтобы дожать Бронникова.

И он поехал домой. Только по пути сообразил, почему был так ошеломлен рыжий Максим Чернов. Да ведь он, наверное, вел речь о пятидесяти рублях! А получил полсотни долларов. Ну что ж, не он один испытал в этот вечер немалое потрясение!

– Кто вам заказал эту копию? – спросил Бергер.

Филипп Алимович поморщился:

– Ну разве вы еще не поняли, что я не собираюсь отвечать ни на какие вопросы?

– А разве вы еще не поняли, что я спрашиваю не из праздного любопытства? – зло ответил Бергер. Да, его терпение иссякло – вдруг, внезапно, сразу.

– Понял, – протяжно вздохнул Филипп Алимович. – Сказать по правде, вот уже неделю я жду, что ко мне придет кто-то вроде вас и начнет задавать неприятные вопросы. Анечка, – он обернулся к продавщице, – я отлучусь минут на десять, хорошо?

Обошел витрину с поделками из полудрагоценных камней: в основном это были многообещающие, разноцветные «деревья счастья», аметистовые, нефритовые, сердоликовые, яшмовые – и знаком пригласил Бергера в крохотный кабинетик – точнее сказать, закуток о двух стульях и маленьком письменном столе.

– Садитесь.

Сели.

– Ну спрашивайте, – покорно наклонил голову Филипп Алимович. – Что вас интересует?

– Я уже говорил. Кто заказал копию? Да вы напрасно так тяжело вздыхаете, Филипп Алимович, – вдруг пожалел Бергер собеседника. – Думаете, нарушаете какую-то этику? Зря так думаете. Ведь он, этот ваш заказчик, для чего все это устроил? Чтобы человека убить. Женщину. Она его любила, а он ее взял и застрелил, причем так все подстроил, чтобы подозрение пало на другого человека, на ее будущего мужа. Видимо, он каким-то образом раздобыл у нее ключи от квартиры того человека, подменил ручки… В коробку с коллекцией положил подделку, а с собой взял настоящую. Украл также «вальтер» этого человека, подбросил его на место преступления, а настоящее оружие убийства унес с собой. Вы этого заказчика хорошо рассмотрели? Узнаете его при очной ставке?

– Конечно, узнаю, – кивнул Филипп Алимович. – Только я не понимаю, почему вы о моем заказчике говорите в мужском роде.

– А в каком я о нем должен говорить, в женском, что ли? – удивился Бергер.

– Естественно. Потому что это был не заказчик, а заказчица. К несчастью, она погибла. Теперь-то, конечно, нет смысла скрывать… Ее звали Римма Николаевна Тихонова. Это она заказала мне точную копию ручки-пистолета.

Он умело раскрутил «Паркер Дуфолд»:

– Вот видите? Там устройство практически такое же. От перышка до середины та ручка – самая обычная ручка, пишет чернилами, только резервуар меньше, конечно, чем в настоящем «Паркере». И эта черная насадка – в той ручке не простая отделка. Это, так сказать, казенная часть. Туда вставляется патрон – калибра, насколько я понимаю, 5,6 миллиметра. Вставляется он пулей к концу ручки. Пружинный затвор скрывается под карманным держателем. Вот это украшение на держателе – кнопка взведения затвора. Она нажимается, пружина срабатывает – происходит выстрел. Насколько я понимаю, оружие это гильзы не отбрасывает – она остается внутри ствола – и эффективно только при выстреле в упор с близкого расстояния. Вы… молодой человек! Вы меня слышите? Вы что-нибудь понимаете из того, что я вам говорю?!

– Да, – слабо ответил Бергер.

Он слушал все это уже по второму разу. Вчера ему то же самое рассказывал Бронников. Теперь – Филипп Алимович. И ошибки быть не могло!

– Теперь я все понимаю. Все понимаю… Извините, а сейчас времени сколько?

– У вас же часы на руке, – озадаченно ответил Филипп Алимович. – Но вообще-то сейчас двенадцать тридцать.

Бергер вскочил:

– Извините. Я к вам еще приду. Или вызову. Но сейчас… понимаете, через тридцать минут электричка. Я должен на нее успеть.

И выбежал из кабинетика.

Правда, в дверях замешкался. Он хотел сказать, что наконец-то сообразил, чего именно не хватало на письменном столе Риммы в Соложенках. Но ничего говорить не стал, потому что для Филиппа Алимовича это все равно не имело никакого значения.

Она сидела в машине, припаркованной около небольшого часового магазинчика на Рождественке, и делала вид, что читает газету. Впрочем, стекла в ее «Ауди» были затемненными, полупрозрачными, да и мало кто обращал внимания на женщину, одиноко сидящую в машине. Ждет кого-то – ну и пусть ждет. Не меня, да и ладно. Или наоборот – жаль, что не меня. Люди проходили мимо, люди уезжали на трамвае (рядом были две остановки номера первого, в направлении Московского вокзала и в противоположном, на Черный пруд), а Римма все ждала, ждала…

Она позвонила в ТЮЗ, но там сказали, что Никита уехал в какой-то ночной клуб, будет только ближе к вечеру, но вернется обязательно, потому что начнется монтировка нового спектакля. Против обыкновения, отвечала не женщина, которая отделывалась одним-двумя словами, отвечал мужчина, и Римме удалось его худо-бедно разговорить. Она сразу поехала в «Барбарис», поставила машину практически напротив входа, чтобы уж наверняка не пропустить Никиту, но прошло уже полтора часа, начинало темнеть, и Римма подумала, что ошиблась, примчавшись сюда. Ночной клуб – да мало ли их? Может быть, это та самая «Сладкая жизнь», оформлением которой хотел заняться Никита. Или вообще что угодно.

Главное, не войдешь же туда, не спросишь, здесь ли Дымов? Нет, естественно, она приехала сегодня из Соложенки в Нижний нарочно ради того, чтобы встретиться с ним и поговорить еще раз, но их встреча не должна произойти в людской толчее. Римма слишком многого ждала от нее. Слишком большую ставку на нее делала.

Напряжение грызло ее. Даже лоб ломило от усилий всматриваться в наступающие сумерки. Вход в «Барбарис» рябил флюоресцирующими гроздьями цветов, размашисто нарисованными на затемненных окнах. Столбики у входа были обвиты гроздьями ягод-фонариков, в асфальт тоже вмонтированы разноцветные лампы. Необыкновенно красиво, ярко, необычно. Оазис света на этой шумной, распутной – и в то же время унылой улице. Если оформление входа придумал Никита, он и в самом деле хороший дизайнер.

А впрочем, не все ли ей равно, хороший ли он дизайнер, хороший ли художник, хороший ли человек? Ее любовь, напоминающая наваждение, порчу какую-то, алкала только его тела, его живой молодости, и Римма иногда с ужасом видела в зеркале эти темные, алчные круги, обведшие ее глаза: у нее был вид ненасытной вампирши, которая умирает без глотка теплой крови. В лучшем случае – человека, который лишен лекарства, необходимого для спасения его жизни…

Ну что же, бывает, видимо, смертельная, неизлечимая болезнь души – так же, как и тела. Для тела это – туберкулез, к примеру, рак, ну СПИД, да мало ли что! Для души – неутоленная страсть.

Забавно. Если рассказать про этот темный огонь, который ее пожирает, десятку людей, вряд ли хоть один человек из этого десятка ей посочувствует. Особенно узнав, кто она, как живет. Небось еще скажет: «С жиру бесится!» Но ведь точно так же можно сказать о человеке, который из-за мучительных болей в желудке не может есть жирное мясо. Или макароны, или свежий хлеб. Однако к физическим недомоганиям люди отчего-то относятся с большим уважением и пониманием, чем к страданиям душевным. Тем паче – сердечным. Тем паче – к мучительным страданиям женщины. Все проходит, все кончается… А если – нет? От любви не умирают… А если – да?