Лариса Соболева - Дневник чужой жены

– Вас найдут, – заверила она.

– Ты намекаешь на тех, кто прилепил тебе «жучок»? Где же они? Почему не освободили тебя до сих пор? Потому что не знают, где ты находишься. Здесь было полно свидетелей, они подтвердят, что ты ушла с дачи, я им подкинул эту мысль. Нина пропала без вести, как пропадают сотни людей. Видишь, на меня ничего нет, – повторил он, как будто внушал себе же.

– Да, господин К., ты все просчитал, – закивала Нина и тут же поморщилась от боли в голове.

– Если бы ты умела считать, оставила б все как есть. Ты же получила свое, Глеб согласился жениться на тебе…

– Что? – превозмогая боль, спросила Нина. – Он согласился? Как это – согласился? Вы договорились, да? Он… знает, что ты спал с его женой?

– К сожалению, – прохрипел он. Для Нины стало очевидным, что воспоминания причиняют ему страдания. Очевидным было и то, что ему необходимо разделить груз стыда с кем-нибудь еще. Нина подходила на роль слушательницы как нельзя лучше: она выслушает исповедь и умрет. – В несессере Валентины есть второе дно, Глеб там обнаружил кассету, на которой я и Валентина… ну, ты видела. Только ты смотрела оригинал, а Глеб нашел копию – обычную видеокассету. После этого он ушел от тебя, потребовал у меня объяснений… Я пережил самые страшные минуты в жизни… но рассказал ему все… показал дневник Валентины. Глебу предстояло решить, сажать меня за решетку или… Он выбрал второе. Глеб решил не выносить сор из избы, потому что он мой сын. Правда, Глеб поставил условие: он женится на тебе. По нашим расчетам, ты должна была бросить поиски убийцы, ведь все выяснилось, ты любишь Глеба, что еще нужно для счастья? Но ты… не остановилась.

– Какая гадость… – вырвалось у Нины. Сама мысль даже в нынешнем положении, что Глеб ее хотел использовать, была унизительной и омерзительной. Кого же она любила столько лет?! Ничтожество. – Глеб знает, что я здесь?

– Нет, конечно. Он бы не позволил. Ты ему нравишься, Нина. А знаешь, я должен признать, что ты бы сделала моего сына счастливым. Жаль, что я не оценил тебя раньше. М-да, печально… Нас окружает такая мишура – деньги, слава, почет, уважение. Мы не понимаем, что это мелочи по сравнению с жизнью и смертью. Задумываемся об этом, да и то ненадолго, когда умирает кто-то из близких. Тяжесть утраты стирается, нас вновь захватывает в плен мишура. Это она мешает сделать правильный выбор, потому что обманчива. Все кажется, не успеешь взять чего-то от жизни, торопишься, невзначай играешь чужими жизнями. А потом – бац! – своя жизнь по роковой случайности очутилась на краю пропасти. Кто же хочет упасть туда? Никто. Все балансируют на краю и, чтобы удержаться, спихивают туда других. Это закон. Но когда приходишь к таким выводам, становится невыносимо больно, что пропустил нечто важное, нечаянно потерял себя. Меня никто так не любил, как ты любишь Глеба, никто. Это и есть то, что я пропустил, не изведал. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ему приспичило пофилософствовать, а у Нины от изнурительного ожидания смерти истощились все силы, и боль в голове стала невыносимой. Она также понимала, что осталась одна и никто не придет на помощь. Возможно, ее ищут, но ищут не на даче. Наступил предел, когда хочется, чтобы все закончилось…

– Чудовищно, – проговорила она. – С женой своего сына… это грязно.

Он дернулся, будто Нина его ударила, затем опустил голову на грудь и вздохнул. Слова давались ему с трудом, он не оправдывался, скорее делился с Ниной, как делятся с лучшим другом:

– Да, мерзко. Понимаешь, Нина, хуже, чем я о себе думаю, никто не подумает. Не знаю, как это получилось. Я не смог… противостоять ей, обо всем забыл. Это тоже слабость. Раньше не верил, что такое случается с мужчинами, когда молодость и красота побеждают разум. А она… она была так податлива и манила… я даже на секунду не усомнился, что все ее ухищрения пронизаны хитростью и ложью. Эта тварь смогла вернуть меня в мальчишеское состояние, когда похоть заполняет все клетки. А для меня это было еще и возрождение. Трудно было оставаться верным Юльке, она превратилась в домашнего тирана, от нее пахнет старостью. О Нина, ты не знаешь, как страшно чувствовать приближение старости. Она еще не пришла, но подступает, ты постоянно помнишь о ней. И каждый день моя Юлька напоминает, что молодости давно нет, заканчивается и средний возраст. И вдруг Валентина льнет своим телом, а глаза ее искрятся страстью, обещая неземное блаженство. Эта тварь мертвого заставила бы лечь с ней в постель. Она хотела меня погубить, меня и всю мою семью. Она отдала бы кассету на телевидение, и все увидели бы, что я, уважаемый человек, с ней… Не просто с молоденькой дрянью где-нибудь в бане, а с женой собственного сына. Я не мог ей этого позволить.

– Заплатил бы, ничего и не было бы.

– Думаешь, я ее из-за денег? – удивился он. – Нет. Я убил в ней свою память. Не мог ее видеть и помнить, что между нами было. Будь она далеко, хоть за океаном, я не смог бы жить с мыслью, что она меня соблазнила, а потом одурачила. Я убил свою память. Тут Леня вышел из ванной. Дальше все произошло механически, я не соображал, что делаю. Потом приехал Глеб. Я стоял в ванной и молился, чтобы он не заглянул туда.

– Неужели и своего сына…

– Убил бы? Нет, что ты! Я не сделал бы этого при любых раскладах. Когда он ушел, я понял, что совершил. До этого действовал бессознательно, даже когда шел убивать Валентину, захватив охотничий нож. Итак, дело было сделано. Тогда я не знал, что в спальне есть еще один свидетель, мне думалось, я один. Пришло отрезвление, оно продиктовало найти улики. Да, я избавился от Валентины, но не хотел попасть за решетку. В чем моя вина? Что оказался слаб? Всего-то разок оступился, а вон что из этого вышло. Все делают ошибки, все. Но почему-то меня моя ошибка чуть не раздавила. Только Глеб меня понял и простил. Думаешь, мне легче от этого? Мне очень тяжело. И страшно. Это останется на всю жизнь. Ну, вот и все, Нина…

– Если тебе страшно, почему ты хочешь убить и меня?

– Ты тоже, Нина, теперь часть памяти. Скажи, кто тебе помогал?

Они двигались бесшумно. На втором этаже было четыре комнаты, каждую нужно послушать, открыть, предполагая, что там находится человек, возможно, с Ниной. И надо торопиться. Комнаты были пусты, осталось исследовать верхний этаж – мансарду. Лестница туда вела крутая, осложняя подъем. Первым пошел Дима, за ним Сергей, Рыков, а завершал цепочку безоружный Михаил. Его взяли скорее для количества, чтобы произвести впечатление на человека в доме и нагнать на него страху. Каждый скрип деревянной ступеньки заставлял всех четверых замирать…

– А ты потом убьешь и этих людей?

– Их много? – хмуро проговорил он. Однако в его вопросе не прозвучал ужас, что о нем знает множество людей, всего лишь сожаление, опять сожаление.

– Да, много, – ответила Нина с торжеством.

– Раз ты пряталась и смотрела кассету на даче, значит, о ней не знают. И нет копии, – рассуждал он. – Тебе не терпелось посмотреть… Где ты ее взяла?

– В кубке. В последнем кубке. Валентина хранила ее отдельно.

– Собственно, разницы нет. Кассету я уничтожил, бояться мне нечего. Ну, хорошо, твои друзья подозревают меня, и что? У них нет доказательств. Тебя они не найдут. Я позабочусь о том, чтобы тебя не нашли. Знаешь, Нина, я не хочу тебя убивать, очень не хочу. Но я сделаю это. Что ты выберешь: пулю или нож?

– А яда нет? – содрогнулась Нина.

– К сожалению, нет. Выбирай быстрей, я устал, очень устал.

– И куда меня денешь? Вывезешь вместе с Глебом в лес?

– Не трогай Глеба. Он единственное, что у меня осталось. На даче много места. Нина, пуля? – Он вынул пистолет, повертел его, рассматривая…

Они взобрались на небольшую площадку третьего этажа. Дима приложил палец к губам, собственно, это было лишним, так как все услышали тихие голоса в мансарде и старались не дышать. На цыпочках подошли к двери, прислушались. Но понять, о чем говорят и что там происходит, не могли – внутри мансарды говорили тихо и мирно, словно шла задушевная беседа. Дима встал на колено и взял пистолет двумя руками. Сергей остался стоять во весь рост. Рыков изучал дверь на предмет, куда она открывается – вовнутрь или надо потянуть на себя. Дверь открывалась вовнутрь…

– Я не пользовался им, потому что мне тогда хотелось искромсать Валентину, подлую гадюку. Потом боялся, что пулю найдут в Роберте, мой пистолет зарегистрирован. Но убивать ножом омерзительно. Много крови и боли. Нина, пуля это делает быстро, ты почти не почувствуешь боли… смерть будет мгновенная.

Он подошел к ней, и Нина увидела его глаза. Она поняла, что все эти откровения ничего не имеют общего с раскаянием или сожалением, как иногда казалось ей. Он выстрелит, для него это вопрос решенный. Потому что, признаваясь ей, он искал оправдания себе.

– Ну, стреляй, психопат, – едва выдавила она, находясь на пределе. Далеко не геройство заставило сказать эти слова, а ужас, что смерть будет мучительной. – Только убей быстро.