Андрей Воронин - Жди меня

Он говорил все это, сидя на корточках спиной к Огинскому и продолжая копаться в погребце. Пан Кшиштоф медленно снял ногу с сука и взял тяжелую дубину наперевес, не сводя горящих мрачным огнем глаз со спины француза. Княжна замерла, поняв, что сейчас произойдет. Огинский медленно, как во сне, занес сук над собой и стремительно опустил его на плечи Лакассаня.

Страшный удар бросил француза на корточки, и он с отчетливым стуком ударился лицом о край раскрытого погребца. Огинский снова размахнулся. На сей раз сук опустился на затылок Лакассаня, и француз молча ткнулся лицом в снег. Его пальцы медленно разжались, выпустив нож, которым он только что резал хлеб.

Огинский отшвырнул сук и бросился к карете. Дрожащими руками он отвязал повод одной из оседланных верховых лошадей и только после этого обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на княжну. На лице его отразилось сомнение, и княжна поняла, что пан Кшиштоф колеблется, не зная, оставить ее в живых или тоже убить. В конце концов он махнул рукой и, сказавши: "Ко всем чертям!", вскочил в седло.

Мария Андреевна сознавала, что должна незамедлительно последовать его примеру, но какое-то странное оцепенение приковало ее к месту. Она никак не могла поверить, что все могло закончиться так стремительно и просто: только что она была пленницей, а в следующее мгновение вдруг снова обрела свободу, не шевельнув для этого пальцем и даже не сказав ни единого слова. Это слишком чудесно, чтобы оказаться правдой, подумала княжна.

И она оказалась права.

Распластавшийся лицом вниз на снегу Лакассань вдруг застонал и приподнялся на руках. Его лицо было сплошь залеплено снегом, и в этой комковатой белой маске чернели неровные отверстия на месте глаз и рта. С трудом перевернувшись на бок, француз вынул из-за пазухи пистолет и поднял его на уровень глаз, поддерживая правую руку левой.

Огинский яростно хлестал усталую лошадь, торопясь как можно скорее скрыться. Княжна поняла, что еще немного, и он окажется вне досягаемости для пистолетного выстрела. Ему требовалось на это всего несколько секунд, но Лакассань не дал ему этого времени. Пистолет в руке француза подпрыгнул, окутавшись облаком белого дыма, и Огинский, взмахнув руками, боком сполз с седла. Его левая нога запуталась в стремени, и напуганная выстрелом лошадь поволокла тело пана Кшиштофа по скользкой заснеженной дороге, вскоре скрывшись из вида за поворотом.

Лакассань выпустил пистолет, перекатился на спину и медленно сел. Он провел ладонью по лицу, собирая с него подтаявшую снежную кашицу, потом сунул в рот пригоршню снега, немного пососал и выплюнул.

- Вот и все, - сказал он княжне. - Жил, как дурак, и так же умер. Надеюсь, в аду его примут с радостью.

- В аду с радостью примут не его одного, - сказала княжна.

- Несомненно, - согласился Лакассань. - Но я очень надеюсь, что моя очередь наступит еще не скоро. А пока что, принцесса, не будете ли вы так добры перевязать мне голову? Этот идиот ее едва не проломил. К счастью, у меня очень крепкий череп, иначе я бы с вами сейчас не разговаривал.

- Не думайте, что я была бы этим огорчена, - сказала Мария Андреевна.

- Великий боже, как вы злопамятны! И это притом, что я вас ни разу даже пальцем не тронул!

Княжна промолчала. Ее одолевало странное чувство: ей казалось, что она не то спит, не то наблюдает со стороны за приключениями какой-то незнакомки, внешне очень похожей на нее, но при этом совершенно ей безразличной. Даже смерть пана Кшиштофа оставила ее почти равнодушной. Смерть была хозяйкой на этой белой дороге, и Огинский теперь сделался просто одним из множества усеявших обочины этой дороги мертвых тел. Здесь, между Москвой и Смоленском, теперь не было зрелища более обыденного, чем засыпанный снегом мертвец; чужаками здесь казались не мертвые, а живые.

Лакассань продолжал что-то говорить, но княжна перестала его слышать, целиком сосредоточившись на том, что происходило внутри нее. Руки ее между тем действовали независимо от сознания. Они оторвали лоскут материи подходящего размера и принялись умело и осторожно бинтовать разбитую голову француза, который по-прежнему сидел на снегу. В шаге от него княжна вдруг увидела наполовину засыпанный снегом, забытый всеми нож, которым француз резал хлеб перед нападением Огинского. Продолжая заниматься разбитым затылком Лакассаня, княжна немного переместилась, будто бы для того, чтобы ей было удобнее затянуть узел над правым ухом раненого, и наступила ногой на нож, глубже вдавливая его в снег. Затем она немного отступила и, поддев носком сапога пласт слежавшегося снега, словно невзначай подтолкнула его вперед, окончательно спрятав тускло блестевшее лезвие.

- Готово, - сказала она. - У вас действительно на удивление крепкий череп. Поневоле задумаешься, не состоит ли он сплошь из цельного куска кости.

- Поверьте, принцесса, это не так, - поднимаясь, ответил Лакассань. Внутри моего черепа достаточно серого вещества, чтобы видеть вас насквозь и предусмотреть любые ваши хитрости. Возможно, нелепый поступок нашего покойного поляка пробудил в вас какие-нибудь надежды и навел на неудачные мысли. Так вот, я вам очень не советую пытаться осуществить эти мысли на практике. Согласен, я допустил досадный промах, но теперь я начеку, и больше этого не повторится. Давайте ужинать и устраиваться на ночлег. Завтра мы выедем чуть свет. Думаю, что цель нашего путешествия не за горами.

В последних словах француза княжне почудился отголосок погребального звона. Она понимала, что, как только они нагонят отступающую армию, Лакассань перестанет в ней нуждаться. Она не видела ни одной рациональной причины, по которой ее следовало бы убить; единственной такой причиной была испепелявшая француза жажда крови, которая в последнее время постоянно горела в его глубоко запавших, обведенных темными кругами глазах. Это были глаза маньяка, и княжна, никогда прежде не имевшая дел с подобными людьми, чувствовала себя так, словно шла над бездонной пропастью по узенькому подвесному мосту без перил: каждый неверный шаг мог стоить ей жизни.

Так они потеряли пана Кшиштофа.

Несколько часов назад княжна не поверила бы, если бы кто-то сказал ей, что она будет сожалеть о такой потере. Тем не менее, это оказалось именно так, поскольку внимание Лакассаня, ранее занятое в основном Огинским, теперь целиком, без остатка, обратилось на нее. Издевательские речи, предназначавшиеся до сих пор несчастному поляку, адресовались теперь к княжне. Предчувствуя близкое расставание и благополучное завершение своей одиссеи, француз окончательно сбросил маску, и перед княжной предстало чудовище - расчетливое, кровожадное, жестокое и, что было хуже всего, неимоверно болтливое. Лежа у костра на расстеленной попоне, он пошевеливал угли сучком и говорил, не переставая, расписывая прекрасную жизнь, которая ожидает его на берегах Сены, и издеваясь то над покойным Огинским, то над княжной. Мария Андреевна заснула под звуки его голоса, согревая теплом своего тела спрятанный в рукаве нож с костяной рукояткой и острым стальным лезвием.

Выехали они, как и обещал Лакассань, еще затемно. Застоявшиеся лошади поначалу двигались неохотно, но вскоре, подгоняемые сидевшим на козлах французом, перешли на ровную рысь. Лакассань спешил сегодня более обычного, и карету бросало на поворотах и ухабах, как лодку в бурном море. Княжна хорошо понимала причины этой спешки, и ее правая ладонь то и дело сама собой забиралась в левый рукав, лаская рукоятку спрятанного там ножа.

Около полудня, когда вокруг уже замелькали знакомые до боли места, их попытались остановить. Из леса на дорогу вдруг высыпала группа каких-то людей, одетых в невообразимые лохмотья. Услышав крики, княжна выглянула в окно и увидела солдатские кивера, бабьи платки, роскошные, прожженные у костров, шубы, белые наплечные ремни, ружья со штыками, рваные шинели синего французского сукна и обмороженные, заросшие, искаженные отчаянием и яростью лица. Лакассань хлестнул по лошадям, дважды выпалил в соотечественников из пистолетов, перетянул кого-то кнутом по физиономии и страшно закричал на лошадей, так что те понесли, опрокинув нескольких оборванцев. Карету сильно качнуло, раздался треск и чей-то приглушенный вопль, вдогонку ударил выстрел, и все осталось позади.

Княжна почувствовала на своей шее тугое дуновение ледяного сквозняка и, обернувшись, обнаружила в задней стенке кареты пробитое пулей отверстие. Она заткнула пробоину носовым платком и подумала, что была на волосок от смерти.

Было слышно, как на козлах ругается страшными словами, понося своих потерявших человеческий облик соотечественников, разъяренный Лакассань. Он никак не мог успокоиться, и княжне пришло в голову, что он, должно быть, смотрел на это происшествие совсем другими глазами. Для нее повстречавшиеся им на дороге отставшие французы были просто бандой смертельно усталых, голодных, оборванных и замерзших людей, которым для спасения собственной жизни были позарез нужны их лошади. Лакассань же видел в этих несчастных признак сокрушительного поражения, понесенного Францией. Знать о том, что война проиграна, - это одно, но видеть собственными глазами то, что осталось от величайшей в истории армии - это совсем, совсем иное. Мария Андреевна решила воздержаться от обсуждения этой темы с Лакассанем и сама подивилась своей осторожности: в сущности, теперь это уже не имело никакого значения. Она не верила в то, что Лакассань сохранит ей жизнь, а раз так, то в осторожности более не было никакой нужды. Не было никаких причин для того, чтобы щадить уязвленное самолюбие француза, - за исключением разве что того, что Мария Андреевна не хотела ни в чем уподобляться своему полубезумному спутнику.