Юрий Вигорь - Сомнительная версия

Игнатий Фортинбрасов пополнил свою пеструю коллекцию двадцать шестым по счету прижизненным изданием «Братьев-разбойников» Пушкина; шестнадцать страничек, по каталогу сто пятьдесят рублей, но не сравнить с «Борисом Годуновым», который хоть дороже в два раза, но зато текста — сто сорок две страницы, есть что почитать. Александру Сергеевичу нынче не тягаться с бедолагой Алексашкой Крученых, который втрое, вчетверо дороже по деньгам, а сборник «Помада» с рисунками Ларионова — так вообще потянет стоимостью на «Жигули». Нет, не зря, видать, предрекали переоценку ценностей футуристы, вот и накаркали, черти! Только ведь, по правде говоря, деньгами всего не измеришь. Коллекционеры, известное дело, народец с причудами. Нос по ветру держат — чем там нынче веет из-за бугра?

— Смещение идеалов влечет за собой смещение материальных ценностей! — утверждал с авторитетным видом Фортинбрасов. Он любил порой пофилософствовать и ничего, кроме литературы по библиографии, не читал.

Дудин напоследок купил «Замечательных чудаков и оригиналов» Карновича и «Записки кавалергард-девицы Дуровой». Все в отличной сохранности, с кожаными корешками. «Записки Дашковой» он уступил проворонившему Гоголя молодому человеку, сделав показной жест великодушия; дома у него был экземпляр куда лучше. Да и цена показалась чрезмерно высокой — семьдесят пять рублей. Бог с ним, пусть неофит оценит широту его натуры: может, придется еще свидеться на выкладке у этого прилавка, мало ли… Сегодня он уступил, а завтра, глядишь, отплатят любезностью. Но когда Дудин уже отошел от прилавка, успокаивая себя резонным доводом, все же наперекор рассудительности в нем шевельнулось чувство сожаления об упущенном. «Ладно уж», — махнул он рукой. Конечно, книга хорошая, полежала бы на полке годика три-четыре, а потом, глядишь, вздорожает раза в два. То, что сегодня представляется дороговатым, завтра окажется по цене умеренным, послезавтра — и вовсе дешевым, а там через годик-другой вообще не найдешь ни за какие деньги. Время работает только на повышение, и сбоев в этом процессе не предвидится.

Дудин спустился на первый этаж и направился к товароведке, где идет прием книг у населения. Шнырявшие «стрелки» заглядывали в руки сдающих. Перекупить дорогую книгу недостает ни денег, ни духу, однако норовят посмотреть, полистать, прикинуть что почем. Все им надо знать. Наблюдают, во сколько оценит старую книгу товаровед. Хоть соблазн и щекочет, да не купишь. Тут же крутились пацаны, интересующиеся приключениями, детективами. Очередь сдающих длинная. «Что сдаете, граждане?» Техника все, техника. Век такой. Индустриальный век. Антиквариат редко кто нынче несет, но кое-что старенькое все же изредка попадается. «Что это у вас, гражданин, за книженция? Позвольте полюбопытствовать? Луи Буссенар, „Под Южным крестом“. Понятненько. Двадцать рублей оценят, строго по каталогу», — снисходительным тоном говорит сдающему гражданину Дудин и уже лезет в портфель за каталогом, чтобы рассеять у него сомнения в названной цене. Личный авторитет истинному профессионалу дороже денег.

— Вам прямая выгода отдать книгу любителю без двадцатипроцентной скидки. Согласны? Ну вот и договорились. Возьму мальчонке почитать.

Никакого мальчонки у него конечно же нет, но есть знакомые книжники, собирающие приключенческую литературу. Луи Буссенар — имя! Пойдет в обмен на историю или философию. Желающие найдутся. Себе же он охотнее всего покупает труды по истории. Нет, совсем не потому, что так уж интересуют события прошлого, перипетии и катаклизмы в анналах минувших дней; не отыскивает он и генеалогических корней рода Дудиных в инкунабулах, с тем чтобы написать под сенью своей обширной домашней библиотеки какую-нибудь монографию. Но на его взгляд, это самое надежное вложение капитала. Книги по истории и философии нынче в большом спросе, цены на них стремительно растут. История — зерцало человечества, в невозвратную даль веков манит она и вечно будет пленять людей.

Надо отдать должное и книгам по психологии, философии, искусству; Дудин человек многогранный. Нет, совсем не обязательно их штудировать, важно знать пользующиеся спросом, отличать солидных авторов от борзописцев. Книги как бы своего рода акции, которые растут не по дням, а по часам. Есть такие уникумы, что никогда больше не сыщешь, а то и вовсе доведется увидеть раз в жизни. Кому как повезет. А жаждущих все больше и больше. Но в конечном итоге платит и приобретает не самый умный и не самый богатый. Все дело случая. Поглядишь — купил эдакий невзрачненький с виду гражданин в штучном костюмчике фабрики имени «Сакко и Ванцетти». А пораскинуть умом — что ему, мозгляку этакому, даст занятная книжонка «Труды Творческого бюро ничевоков. Москва. Хобо. 1922 год»? И дальше чуть скошенным, нетвердым шрифтом — «Ничевоки. Собачий ящик, или Труды творческого бюро ничевоков в течение 1920–1921 годов. Под редакцией главного секретаря творничбюро С. С. Садикова». Тоже был себе на уме этот мужичонка и заядлый ничевока Садиков, книжонки любопытные шестнадцатого, семнадцатого веков собирал. А не осталось ничего. Канула бесследно в тридцать седьмом вся его богатая библиотека, вывезли на грузовиках за одну ночь в неизвестном направлении некие неизвестные товарищи. Тоже, наверное, книголюбы на свой манер. Ничего, ничего, ничего… Ничего не осталось от ничевоков. А ведь заседали на творничбюро, вырабатывали в спорах программу ничегонеделанья на долгие годы, прели, молча морщили крутые потные лбы, усердно дымили махрой, хоть топор вешай. Добро хоть книжонка осталась вот эта самая — «Ничевоки». Земля вам пухом, безвинно пострадавший ничевока, гражданин молодой Республики Советов и секретарь творничбюро Серега Садиков. Помянем доброй памятью вас на этой вот странице. Что же касаемо подлинных уникумов, а не забавной чепухи и всяческих безделушек, то их и впрямь не сыскать днем с огнем. Можете не сомневаться, граждане коллекционеры. Спрос, он и остается спросом, если нет предложения. А уникумы — тю-тю! Деньги нынче превратились в фантики для игры взрослых детей. Деньги вообще вздор, и дело не в них самих, а в их количестве. Время работало на филобиблов и библофоблов, время оказалось надежным их союзником. Оно работало без выходных дней и праздников. Неумолимо, непрестанно, непредсказуемо, невероятно, неуловимо… Тики-так, тики-так, тики-так, капали червонцы! «Вкладывайте деньги в книги! В книги, а не в сберкассы! Семьсот процентов годовых! Став счастливым обладателем книг, вы повысите свой интеллектуальный код в машине реставрации времени! Нет ничего безопаснее и поучительнее контакта с оттисками умерших дней, душ, чувств. Самый интересный писатель — тот, который уже не напишет больше ничего. Он конечно же среди покинувших нас, потому что навсегда останется загадкой для читателей…» Впрочем, все это вздор. Ну кто всерьез поверит ничевокам? Ну были, ну совещались, ну предсказывали переоценку ценностей. Но ведь канули бесследно в прошлое…

А есть ли, по сути, разница между словами «прошлое», «настоящее», «будущее»? Черный занавес, а в нем крохотная дыренка с мышиный глаз. Занавес — еще посюстороннее, это еще умещается в сознании, а через дыренку тщетно пытаешься обозреть необозримый путь. От сих и до сих — прошлое. Чье? Их или наше с вами? В какой мере прошлое, ежели продолжает влиять на настоящее, наполняет биение пульса наших дней?.. Привязанности, пристрастия, привычки… Уловки, маленькие хитрости, выкрутасы душонок, старающихся перехитрить время. Но чего не простишь наивному смертнику! Иллюзии всегда были спасительницами душ…

Дудин был привязчив к книгам. С трудом расставался со всякой, если поставил на полку — определил в некий строгий ряд. Привыкал, прирастал мясом. Словно напяливал на себя чужое одеяние духовного брака. Если уж отрывал, то с кровью. Сочилась, мучила боль. Но ничего, заживало.

…Изрекать афоризмы и слыть мудрецом особенно легко, когда гол как сокол. А ежели тебе есть что терять, то как последовать совету мудрецов бамбуковой рощи и созерцателей собственных пупов: «Не копите сокровищ в скрынах своих, копите в сердцах»? Да и разве одно мешает другому? Аристотель владел громаднейшей по тем временам библиотекой. А разве Николай Пятый, папа-библиофил, неистовый собиратель папирусов, не организовывал набеги на несчастных серакузов? Не будоражил монахинь в обителях полулегендарного дикого датского края в поисках полного экземпляра сочинений Тита Ливия? Тоже ведь был занятный чудак. Находил время еще и проповеди читать. И слушали. Верили. Падали ниц. Благоговели пред ним. А назавтра снова вершил набеги, напялив маску, закутавшись в черный плащ. Что значили для него живые души в сравнении с ветхими папирусами, впитавшими в себя квинтэссенцию времени? А разве Наполеон Бонапарт не разрушал египетских гробниц, задавшись безумной целью собрать богатую коллекцию папирусов?