Ирина Глебова - Выкуп

Бетанкоурт словно прочитал мысли Эдика. Перегнулся к нему через столик, сказал тихо:

– Здесь мне нравится, но всё-таки… слишком много людей. Некоторые очень шумные.

– Да! – Эдик весело оглянулся вокруг. – Кавказский темперамент испанскому не уступает!

– Ему не хватает испанского благородства, не находите?

– Это верно.

– А я люблю играть в спокойной обстановке. Предлагаю уйти вдвоём ко мне в номер. Я ведь здесь живу, в этом отеле.

Эдуарду сразу понравилось предложение. Если у иностранца есть валюта, в номере на неё играть будет безопасно. И потом – во время игры наедине он быстро раскусит своего собеседника – не опасен ли, не провокатор? Может, и вправду решится стать посредником.

– Хорошо, – согласился. – Только позволите мне из номера сделать заказ: вино, закуски? Я ведь сегодня в выигрыше.

– Сейчас в выигрыше, а там – как знать! – пошутил испанец. – Я ведь игрок хороший, предупреждаю.

– Тем интереснее. Что ж, идёмте. Вот только… в преферанс вдвоём не получится. Как насчёт покера?

– Покер? Отлично! – воскликнул Бетанкоурт. – Покер я тоже люблю.

– Тогда подождите минуту.

Эдик скользнул к столику недалеко от входа. Там сидел лысоватый крутоплечий молодой мужчина в безукоризненном чёрном костюме и галстуке-бабочке. Он не играл – читал книгу или разговаривал с подсаживающимися к нему людьми. Спиртное он не пил, но минеральную воду, лёгкие закуски и кофе ему периодически приносили. Все знали – это распорядитель игорных залов. Жонглёр что-то негромко сказал этому человеку, передал ловко отсчитанные денежные купюры. Он прекрасно понимал: сумма его выигрыша хорошо известна – дело слежки в этом заведении налажено. Потому спокойно отстегнул нужный процент. Его принимали здесь гостеприимно, хотя и не знали, что именно он и есть известный Жонглёр. А, может, и знали…

Вдвоём с испанцем они поднялись на второй этаж. Номер был не люксовый, но хороший – первой категории. Гостиная, спальня, ванная, куда Эдуард прошёл вымыть руки. Когда он вернулся, на круглом столике у окна лежала новенькая колода карт, стояли бокалы и красивая, с витым горлышком, бутылка вина. Испанец доставал из холодильника расфасованную нарезку – сервелат, балык, пару апельсинов.

– Прошу, – он указал гостю на лёгкое кресло и сел в такое же. – Прежде чем начнём игру, оцените продукт моих виноградников.

Вино рубиново плеснуло в бокале. Эдуард поднял его, посмотрел сквозь хрусталь на электрический свет, коснулся напитка губами, с выражением радостного удивления кивнул:

– Отлично!

Сеньор Бетанкоурт похлопал его по плечу:

– Чувствуется ваша испанская кровь, мой друг! А как же ваша мать-испанка оказалась в этой стране?

– Она из испанских детей, – объяснил Эдуард. И, видя, что собеседник его не понял, пояснил: – В тридцать шестом, тридцать седьмом годах, когда у вас шла гражданская война, сюда вывозили детей из-под бомбёжек. Моя мама была среди них.

Всю жизнь Соледад не забывала ни своего родного языка, ни города, где родилась – с ажурным готическим собором и красивым старинным мостом Пальмас. Её отец был учителем математики и убеждённым республиканцем. Ещё в 36-м он ушёл в республиканскую армию. А в 37-м, когда бои шли под городом, во время бомбёжки погибла мать. Вдвоём с дочкой они бежали через улицу к ближайшему дому… Когда Соледад очнулась, у неё были перевязаны голова и рука, позже ей сказали о смерти матери. От отца не было никаких известий, и её, вместе с другими детьми-сиротами с миссией Международного Красного Креста вывезли во Францию. Там её спросили, в какой стране она хотела бы жить. Можно было бы остаться во Франции, поехать в Англию, Америку, Голландию… Соледад решительно сказала: «Хочу в Советский Союз!» Ей было 12 лет – взрослая девочка. И она хорошо помнила восторженные рассказы отца о стране, где все люди равны и счастливы… С Советским Союзом была договорённость о приёме испанских детей-сирот. И скоро Соледад с другими ребятами ехала через всю Европу в далёкую страну.

Навсегда она запомнила, как в Москве, на вокзале, их поезд встречал оркестр, играющий родные испанские мелодии, и много-много людей махали им руками, кричали: «Ура!» и «Салют!» Соледад плакала одновременно от горьких воспоминаний и от радости. Из Москвы их почти сразу повезли к Чёрному морю в лагерь Артек. Там юную испанку приняли в пионеры. Когда ей повязали красный галстук, она поцеловала кончики шёлковой материи, вскинула руку в приветствии: «Всегда готов!», а потом сжала кулак по-республикански: «Но пасаран!» Сюда же, в Артек, за ней приехали её приёмные родители и повезли в большой город, где отец работал главным инженером на машиностроительном заводе.

Она их сразу стала звать «папа» и «мама» – по-русски. И хотя смысл этих двух слов означал то же, что «padre» и «madre», но различное звучание как бы разделило их в сознании девочки. Для неё «падре» и «мадре» остались там, в Испании, и других таких никогда не будет.

Но своих новых родителей она сразу полюбила. Потому что и они любили её по-настоящему. Они были не молоды, и у них был взрослый сын Саша, курсант военного училища. Как и положено курсантам, Саша жил в казармах, летом – в военном лагере, домой приходил только по выходным. И всегда приносил своей названной сестрёнке шоколадку, или апельсин, или круглую коробку леденцов. Соледад, заслышав его голос, стремительно выбегала навстречу, с разбега бросалась, обнимала за шею. Парень смеялся, кружил её, говорил восхищённо:

– Вот чего мне всегда не хватало, такой бойкой сестрёнки! Тише, Олечка, тише!

Он называл её Олей. Соледад привыкла быстро, так же быстро она научилась говорить по-русски.

Жила её семья в большой трёхкомнатной квартире. Поначалу девочке казалось странным, почему такое жильё считается очень хорошим. В Бадахосе их семья, тоже из трёх человек, жила скромно, но у них был двухэтажный свой дом: гостиная, столовая, кухня и ванная внизу, личные комнаты – наверху. Конечно, были люди богаче их, были беднее, были и нищие – она помнила таких, правда не знала, в каких условиях эти люди существовали. Но те, кто имел, подобно их семье, средний достаток, жили приблизительно одинаково. Здесь же, в Советском Союзе, трёхкомнатная квартира считалась чуть ли не роскошью.

Впрочем, это и вправду было так. В рабочем районе города, где жили машиностроители, выстроили много новых пятиэтажных домов. Семьи занимали одно или двухкомнатные квартиры – иногда очень даже большие семьи. А порой квартиры были общие для нескольких семей – «коммунальные».

Скоро Соледад ко всему привыкла. Наверное ещё и потому, что поняла главное: люди вокруг живут трудно, но радостно. Словно видят далеко впереди яркий свет и идут к нему, всё убыстряя шаги. Отец пропадал на своём заводе чуть ли не круглые сутки, дома тоже часто говорил о работе, о новых машинах, которые вот-вот должны стать на конвейер. Мама, врач-хирург, готова была бежать в больницу по вызову даже среди ночи. Саша, новоиспечённый лейтенант, с энтузиазмом отправился служить в какой-то дальний гарнизон у западных границ… Да, конечно, среди знакомых встречались и неприятные люди: готовые ссориться с соседями по мелочам, сплетники, скряги. Но таких было немного – все их знали в лицо.

У Соледад было много друзей: в школе, в пионерском клубе, во дворе. Она прекрасно понимала, что ребята относились к ней с особенной симпатией, впрочем, не только ребята, но и взрослые. Там, в Испании, для многих Советский Союз представлялся страной необыкновенной, вызывающей возвышенные чувства. Здесь же такие чувства у людей вызывала Испания – страна, ставшая на пути фашизма! Мужество и романтика, героика и трагизм… Она, девочка-подросток, была испанка, и значит олицетворяла в себе эти качества. К тому же, все знали, что её мать погибла под фашистскими бомбами, а отец сражался в республиканской армии… Однако, Соледад-испанкой для своих друзей и подружек она была лишь в первое время. Через два года об этом мало кто вспоминал, просто все любили Олю Крупенину – весёлую, доброжелательную девочку с характером бесстрашным и гордым.

Дом, в котором жила семья главного инженера Крупенина, строился в начале тридцатых годов американскими специалистами и предназначался для руководящих работников завода. Он был пятиэтажным, сложной конфигурации, с несколькими арками – самым большим в районе. Двор у него тоже был обширный – со скверами, аллеями, детскими и спортивными площадками. Однако семьи руководящих работников заняли лишь небольшую часть квартир, почти же весь дом заселили инженеры, технологи, мастера и просто рабочие завода.

Всегда в одном месте – на скамье под развесистым дубом, – собиралась группа парней, на которую детвора посматривала с интересом, а взрослые с опаской. Ребята держались независимо, громко смеялись, пронзительно свистели, играли в карты, в пристеночек, в ножичек. Их подозревали во всех нехороших происшествиях: выбитых в подъездах лампочках, потоптанных клумбах, пропавших котах. И хотя никто из этой компании на горячем пойман не был, репутация хулиганов держалась за ними крепко. Во след подросшим девочкам они отпускали лихие комплементы и довольно хохотали, слыша в ответ обиженное: «Дураки!». Одна Соледад ходила мимо этой компании совершенно спокойно.