Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги

Он прошелся по пустой квартире; нет, она ничего отсюда не перевезла, захватила лишь самое необходимое. Кондиционер не выключен. В холодильнике полно припасов. В гостиной все еще пахло духами Вероники. К их запаху примешивался аромат сигарет с ментолом. На проигрывателе стояла пластинка Жильбера Беко… Ясное дело! Спинка кресла, в котором она, должно быть, отдыхала перед уходом, хранила отпечаток ее тела. Вообще-то она и сейчас незримо присутствовала. Он прошел в кабинет. И здесь тоже Вероника словно подглядывала за ним. Она оставила тут свою бумагу для писем. И даже забыла свои солнечные очки. Он присел за стол, выдвинул средний ящик. Вместе с новым блокнотом ему попался под руку туристический проспект. «Посетите СССР!» Давняя его мечта! И памятная ссора! Ему это представлялось паломничеством в Мекку. Ей — чем-то непристойным. А как бы ему хотелось поехать… Она не способна ни на какие уступки. Хотя он и сам такой!.. Почему он чувствовал себя таким старым и очерствевшим, словно что-то отделяло его от других людей? Он положил проспект обратно в ящик. Завтра надо будет позвонить Веронике, поблагодарить ее, сказать, что он тронут ее добротой и еще несколько дней поживет в квартире. Ему вдруг захотелось проявить любезность: сейчас он не мог бы сказать, так ли необходим ему этот развод! Пожалуй, что и нет… А если он отсюда уедет, то что возьмет с собой? Что принадлежит ему в этой квартире, которую он уже привык считать своим домом? Он достал из стенного шкафа громоздкий чемодан, который прослужил ему больше десяти лет. Он таскал его с собой по пансионам и гостиницам, и за годы скитаний чемодан здорово пообтрепался.

— Мог бы убрать этот хлам в подвал, — заявила Вероника.

Но он дорожил чемоданом не меньше, чем моряк своей старой котомкой. Он поставил его на стол в гостиной. Забавно наконец-то заняться чем-то запретным. Он принялся складывать в чемодан белье, потом уложил свою одежду. У него всего-то и было три костюма и пальто. Да он и не стремился выглядеть элегантным, не придавая тряпкам никакого значения. Две пары ботинок… Три галстука, которые давно уже следовало отдать почистить… Вот, пожалуй, и все… Еще электрическая бритва — подаренный Вероникой «Ремингтон», — он ею никогда и не пользовался, предпочитая старую «Жиллетт»… Да, он свободен, как настоящий моряк, беден и всегда готов пуститься в плавание. Остановка в порту подошла к концу.

Напоследок он еще раз окинул взглядом всю обстановку, ужасные абстрактные картины, подписанные Блюштейном, неизвестным художником, который «уже идет в гору и скоро прославится». Дюваль закрыл чемодан и отнес его в комнату для гостей: ей так ни разу и не пользовались. Постелил себе постель. Здесь он пока и поживет, только совсем недолго. Он зашел в спальню за пижамой, взглянул на книжку, оставленную на столике рядом с кроватью. Мазо де ла Рош[2]… Усмехнулся и прикрыл за собой дверь. Есть совсем не хотелось. Только спать. «Ну-ка, матрос, попробуй все забыть!» И он проглотил две таблетки снотворного.

— Очень рад, что смог встретиться с вами до начала августа, — признался мэтр Фарлини. — Я уезжаю в отпуск… Мне ведь тоже необходимо отдыхать… и я бы очень огорчился, если… Присаживайтесь, прошу вас.

Контора была богато обставлена. Повсюду цветы. Пол застлан толстым ковром. Мэтр Фарлини подвинул Дювалю табакерку.

— Сигару?.. Нет?.. Правда, не хотите?.. Они не крепкие… Хорошо, давайте займемся делом.

«Ему лет сорок, — размышлял Дюваль. — Маловато двигается. Наверное, немного повышено давление. Неплохо бы ему сбросить четыре-пять килограммов… Когда же он заговорит со мной о Веронике?»

Нотариус раскрыл папку, все так же улыбаясь, просмотрел какие-то бумаги. От кондиционера временами тянуло почти прохладным воздухом. Дюваль все более и более настораживался.

— Прежде чем продолжить наш разговор, — сказал нотариус, — я бы попросил вас удостоверить свою личность. Это всего лишь формальность, но она необходима, как вы сейчас убедитесь…

Дюваль достал из бумажника удостоверение личности и водительские права. Он не переносил все эти церемонии. Адвокат, тот ничего такого не требовал. Нотариус прочитал вслух:

— «Дюваль, Рауль, родился 7 января 1946 года в Марселе».

Он посмотрел на какой-то листок из свой папки, взглянул на Дюваля, и его улыбка стала еще дружелюбней.

— Благодарю вас. Я немало потрудился, чтобы вас отыскать! Но вот вы здесь. Это главное. Дюваль, разумеется, фамилия вашей матушки… Мария-Луиза Дюваль, родилась 25 февраля 1923 года в Тулоне…

— Да. Отца я никогда не видел.

— Я знаю, — кивнул нотариус. — Но фамилия его вам известна.

— Хопкинс.

— Совершенно верно. Уильям Хопкинс. Рядовой американской армии. Уильям Хопкинс родился 11 июля 1918 года в Толедо, штат Огайо.

Он похлопал по папке ладонью.

— Здесь все это есть.

— Мне бы не хотелось ничего слышать об этом подонке, — отрезал Дюваль.

— Возможно, вы скоро станете судить о нем иначе, но позвольте мне закончить… Итак, Уильям Хопкинс познакомился с Марией-Луизой Дюваль в Марселе, в 1945…

— И бросил ее.

— К несчастью, — пробормотал нотариус, — такие вещи случаются. Хопкинс вернулся в Толедо. Он брался за любую работу… я мог бы вам перечислить…

— Меня это не интересует.

— Как вам угодно. Но все же я обязан сообщить вам кое-какие подробности, которые вам наверняка неизвестны. Ваш отец оказался предприимчивым, упорным… как знать, не от него ли вы унаследовали ваши лучшие качества…

Дюваль поднялся.

— Мэтр, — сказал он, — я пришел сюда не затем, чтобы говорить об этом человеке. Он причинил нам много горя. Попадись он мне, я бы плюнул ему в лицо.

— Вам это не грозит. Он умер. Ну же, мсье Дюваль, садитесь и постарайтесь успокоиться… Он назначил вас своим наследником — вот к чему я веду. Ему удалось создать целую сеть гаражей, а также транспортное предприятие: междугородные автобусы и тяжеловозы… Он так и не женился, других детей, кроме вас, у него не было… Умер он от рака печени. Ну, а когда умираешь от рака, то у тебя есть время все обдумать, написать завещание… Вам отходит все его состояние… Уже несколько месяцев я пытаюсь вас найти… В мэрии Марселя я узнал, что у Марии-Луизы Дюваль родился мальчик… Дом, где вы родились, снесли… К счастью, мне удалось отыскать ваших прежних соседей, от них я и узнал первый парижский адрес вашей матушки… Избавлю вас от описания всех моих мытарств…

Дювалю вспомнились жалкие трущобы, подобие чулана, в котором он готовил уроки, и особенно мать… по вечерам она выглядела такой измученной… Под конец она стала выпивать… Им бы в то время хоть немного денег…

— …с помощью служб социального обеспечения, — рассказывал нотариус. — Но здесь след терялся. И лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств мне удалось напасть на него снова… В 1962 году вы сдали первый экзамен на степень бакалавра!..[3]

— Я хотел стать врачом, — прошептал Дюваль. — Но после смерти матери надо было зарабатывать на жизнь… Мне от многого пришлось отказаться.

— У вас много достоинств, — продолжал нотариус. — И вот теперь вам улыбнулась удача. Вот ведь как получилось: где я только вас не искал, а мы оказались соседями. Тем лучше, нам теперь часто придется встречаться…

Он снова легонько постучал по папке с документами.

— Вы не спрашиваете, что у меня здесь? Разве вам не интересно узнать, сколько денег вы унаследовали?

Дюваль пожал плечами.

— Понятия не имею, — сказал он. — Думаю, ему захотелось искупить мое появление на свет.

Похоже, нотариус даже растерялся. Все его чувства ясно читались на круглом добродушном лице.

— Все имущество было продано, мсье Дюваль, согласно последней воле покойного. После уплаты налога на наследство… пока еще не все улажено, и я могу назвать вам лишь приблизительную цифру… Я оцениваю наследство примерно в девятьсот тысяч долларов… Иначе говоря, в пять миллионов франков, или, если хотите, пятьсот миллионов старыми деньгами[4]…

Наступило молчание. Дюваль все еще не понимал. Мэтр Фарлини скрестил свои пухлые руки, склонил голову набок.

— Ну? Что скажете? Недурное возмещение ущерба, не так ли?

— Простите, — пробормотал Дюваль. — Не могли бы вы повторить цифру?

— Пятьсот миллионов.

— Пятьсот миллионов… мне?

— Ну конечно. Вы ведь Рауль Хопкинс, единственный сын Уильяма Хопкинса?

Нотариус извлек из папки фотографию и протянул ее Дювалю.

— Вот ваш отец. Фотография получена от конторы «Гиббсон, Гиббсон и Моррисон», которой поручено вести нотариальное оформление вступления в наследство… Вы на него очень похожи… волосы на лбу растут низко… веснушки вокруг носа… глаза голубые с зеленоватым отливом…