Аркадий Вайнер - Умножающий печаль

Старый трусливый Палей сказал бы, что это я сам вызвал сход финансовых лавин. Глупость! Просто я первым правильно оценил масштаб распада этого карточного домика, который считался финансово-экономическим пространством великой державы. И своевременно вынул из этой сплошь крапленой колоды свои карты. Настоящие, заметьте, а не фальшивые!

Честно говоря, моя ошибка в том, что я не рассчитал, как все сгнило глубоко, не мог представить, что кризис может стать крахом.

Я много заработал.

Я много сейчас потеряю.

Может быть, больше, чем приобрел.

Но я выстою.

Я ввязался в свалку первым, и теперь меня не затоптать.

Утратив многое, я останусь на рынке.

Большинство исчезнет, они будут разрушены дотла.

Мир узнает их страшную и смешную тайну – они не олигархи, они еще не магнаты, они и не были могулами, они только казались тайкунами.

Они – как все в нашей жизни – попса. Зажиточная финансовая попса.

Оказалось, что в нашем доме от великого Билла Гейтса до смешного Мавроди один шаг.

Олигархами, денежными столпами мира еще надо становиться – долгие годы.

Я стану. У меня нет другого пути.

А пока я сражался – говорил по телефону, уговаривал, грозил, договаривался, рассылал по электронной почте срочные указания, обещал, посылал к черту, выдавал гарантии, отзывал обязательства, перегонял деньги, останавливал зарплаты, консервировал предприятия, замораживал кассовую наличность, стопорил платежи и диктовал директивы руководителям подразделений холдинга на территориях и в наших представительствах за рубежом.

Потом в этом хаосе, испуганной суете и сумасшедшем мельтешений возникла пауза, лакуна тишины, дырка во времени, клочок неподвижности. В бизнесе, как в теннисе, для продолжения игры мяч должен вернуться из-за сетки.

Очень захотелось есть – я только сейчас сообразил, что ничего не ел больше суток. Вызвал секретаршу:

– Надя, очень хочется щи из крапивы. Может наш шеф сделать?

– Бог с вами, Александр Игнатьич! Какая же крапива на щи в августе? Это в конце мая, в начале июня хорошо. А сейчас она как бурьян…

– Ладно, обойдусь…

– Александр Игнатьич, завтра к нам вылетает Лазаренко из Аргентины. Там сейчас весна – хотите, позвоню и скажу, чтобы свежей крапивы привез? Он с удовольствием! Вот только не знаю – а растет крапива в Аргентине?

– Крапива, Надя, растет везде. Лазаренко не звони, забудь. Скажи, чтобы мне сделали большой сандвич – отварное мясо на черном хлебе. С острой горчицей. И бокал пива. «Грольш»…

Она ушла. Загнанно сидел я за своим столом, бездумно смотрел в синеватую прорубь поляризованного стекла, хотелось есть, спать, не быть здесь – испариться.

Прикрыл глаза на миг – просто мигнул, услышал звон металла и ощутил острый запах конского пота. Царь Александр спешивался со своего Буцефала тяжело, неуклюже, будто был он ранен или болен. Я не видел его три года, а выглядел он так, будто прошла жизнь. Слуги бережно поддерживали его – чтобы не показать, как он слаб, и не дать ему качнуться или упасть пред лицом поверженных. Я пошел ему навстречу с поклоном.

– Приветствую тебя, великий государь македонян, властитель мира, могучий царь Искендер…

Он обнял меня за плечи, и я ощутил, что он весь горит.

– Я рад тебя видеть, Мидас, брат моей царственности, мудрый и богатый владетель Фригии…

Он трудно, с кряхтением и стоном усаживался на походное сиденье из шкуры льва. А вокруг меня стояли мои верные псы, тихо рычали – их тревожил и возбуждал не выветрившийся запах льва.

– Моя мудрость, великий царь, короче жизни ночной бабочки. И богатство наше мнится нам как сон. Проснулся – и черепки кажутся золотом…

– Не прибедняйся, Мидас, – я не пришел разорять твою землю, и дань мне твоя не нужна. Я властвую над половиной мира, и всадник за год не объедет границы моих владений… – Он говорил с хриплым придыханием. Сейчас ему должно быть тридцать три года. Древний, изможденный старик. Желтые редкие пряди на бугристой в шрамах голове, ужасные язвы на лице.

– Что привело тебя к нам, царственный стратег? – спросил я, глядя в землю.

Мне было боязно-больно смотреть на него.

– Я возвращаюсь домой. Я покорил Бактрию и занял половину Индии. – Он протянул мне руку и сжал горячечными пальцами мою ладонь. – Спасибо тебе, мудрый Мидас, что ты согласился с миром пропустить мою армию домой, в Македонию. Если бы ты отказался, мне пришлось бы разрушить твое царство, тебя убить и быстрее пройти к Понту. У меня нет времени…

Я молча поклонился, а он тихо сказал:

– Я умираю, Мидас…

Не мог я унизить великого героя лживыми утешениями – я почтительно и скорбно молчал.

– Мой славный родитель царь Филипп Македонский когда-то говорил мне, что твой отец, смиренный и тихий государь Гордий, владел секретом мира… На ярем повозки, везущей его на коронацию, навязал он удивительный узел, секрет которого сообщил ему орел – вестник богов. Ни одному из смертных не удалось развязать этот узел – в нем тайна бессмертия. Гордий умер, не стал развязывать узел смерти, который открыл бы ему вечность. Но он не мог не сказать этого секрета тебе, своему сыну. Спаси меня, Мидас! Я не хочу умирать, я молод, я нужен миру, я его воля и ум! Я сила мира! Только я могу спасти мир от подступающей тьмы дикости!

– Великий господин, вели слугам поднять тебя! Я хочу показать тебе магический узел, чтобы ты поверил в искренность моих слов.

Я сопроводил его под священный шатер, где на беломраморных плитах стояла рассохшаяся, источенная древоедами, почерневшая от старости повозка. А псы мои расселись у входа в шатер, смотрели, слушали.

Круглый коричневый узел с человеческую голову размером, связанный из старого коричневого вервия, истончившегося, сбившегося в кудели, со множеством торчащих по сторонам концов, узелков и завязок.

– Мой отец Гордий умер, когда я был младенцем. Он не мог объяснить мне секрет бессмертия. А никому, кроме меня, он не захотел доверить тайны, ибо владеющий этим секретом становится сильнее меня – ребенка-царя…

– Почему же он сам не воспользовался великим тайным знанием? – хмуро спросил Александр.

– Он любил меня больше своей жизни и хотел дать этот небывалый дар мне. Я думаю, он надеялся, что я сделаю больше его. Время принадлежит позжеродившимся…

– Но он и тебе не передал этот дар! – с досадой крикнул царь.

– Гордий надеялся, что я сам догадаюсь и открою для себя тайну бессмертия. В молодости я пытался это сделать…

– А потом?

– А потом я понял, что мне оно не нужно. Я не хочу жить вечно. Я уже стар, и я бы со счастьем отдал для твоего исцеления эту тайну. Но я не знаю ее – моя мудрость и богатство бессильны…

Александр долго, пристально смотрел на магический Гордиев узел, потом спросил меня:

– Знаешь, брат мой, что лучше богатства и мудрости?

И, не дожидаясь ответа – он им не интересовался, он ему был не нужен, – выхватил из ножен короткий бронзовый меч, мерцающий искрами от острой наточенности, надсадно крикнул:

– Сила!…

Он рубанул старый веревочный узел наискосок, попер„к изношенных связочек, и толстый коричневый шар распался на куски, а из сердцевины полетели пыль, прах, моль, слепые бабочки.

Александр покачнулся, силы покинули его, я подставил плечо, он тяжело навалился на меня, сбивчиво, с всхлипом сказал:

– Мидас, боги посмеялись надо мной! Сначала они мне дали все, о чем я просил их в молитвах и мечтах… А теперь я понял, что беспокоил их глупостями…

Он закашлялся, из горла его черной струей хлынула Кровь.

– Мне страшно, Мидас, – прошептал, захлебываясь, неустрашимый Александр. – Я отхожу… Или это мир погибает?

– Александр Игнатьич!… Александр Игнатьич! – заполошно кричала Надя. – Сафонов звонит – у вас перекрыта линия. «Бетимпексовцы» обстреляли машину, в которой ехала Марина Сергеевна… Она ранена…

Марина была убита сразу, одной пулей. Я это понял, пока бежал к ним. Она лежала поперек дороги, и в ее позе была стылая неподвижность, окончательная.

Марина – мертвая?! Навсегда? Какой-то жуткий навязчивый сон. Долгий тошнотворный кошмар. Мы же с тобой, Марина, говорили полчаса назад по телефону! Господи, я же просил тебя…

Кот стоял перед ней на коленях, гладил по волосам, он тихонько неразборчиво разговаривал с ней.

Огромный бородатый мужик с пушистой косой валялся в луже крови рядом с разбитым «ровером», в который уткнулся расстрелянный корейский джип «КИА».

Через распахнутую дверь джипа были видны тела людей, оттуда доносились затихающие стоны.

Много каких-то машин, милицейские автомобили, несколько испуганных редких ротозеев – еще не успели набежать толпы зевак.

И над всем этим упористо возвышался, как межевой камень, Алексей Кузьмич Сафонов, окруженный мелколесьем своих холуев из службы безопасности и малых милицейских начальников. Они явно ждали, пока Кузьмич молвит свое слово, указующее и направляющее.