Неле Нойхаус - Глубокие раны

Августа открыла глаза. Ее взгляд был на удивление ясным, рука искала руку сына, которого она много лет назад потеряла именно на этом месте. Элард Кальтензее взял ее руку, она глубоко вздохнула. Более чем через шестьдесят лет круг замкнулся.

— Хайни?

— Я здесь, мама, — сказал Элард, с трудом сдерживая себя. — Я с тобой. Ты поправишься. Все будет хорошо.

— Нет, мой мальчик, — пробормотала она и улыбнулась. — Я умираю… Но… ты не должен… плакать, Хайни. Ты слышишь? Не должен плакать. Все… хорошо. Я… у него… у моего… Эларда.

Элард Кальтензее погладил лицо своей матери.

— Позаботься… позаботься о Маркусе… — прошептала она и закашлялась. Кровавая пена выступила у нее на губах, ее взгляд затуманился. — Мой дорогой мальчик.

Она еще раз вздохнула, потом застонала, и ее голова отклонилась в сторону.

— Нет! — Элард поднял ее голову и крепче сжал тело старой женщины в своих руках. — Нет, мама, нет! Ты ведь не можешь сейчас умереть!

Он рыдал, как маленький ребенок. Пия почувствовала, что у нее на глаза тоже наворачиваются слезы. В порыве симпатии она положила руку на плечо Эларда Кальтензее. Он поднял глаза, не отпуская тело своей матери. Его мокрое от слез лицо было опустошено болью.

— Она умерла с миром, — сказала Пия тихо. — На руках своего сына и в кругу своей семьи.

Марлен Риттер металась взад и вперед по небольшому помещению рядом с комнатой для допросов, как хищник в зоопарке. То и дело она бросала взгляд на своего отца, который выглядел постаревшим на десяток лет. Он неподвижно, с пустым взглядом, сидел в соседнем помещении, отделенном от нее стеклянной перегородкой, и казался марионеткой, у которой обрезали нити. Потрясенная, Марлен осознала то, что все эти годы не хотела признавать. Ее бабушка была не доброй старой женщиной, которой она ее всегда считала, а полной ее противоположностью! Она лгала, как ей заблагорассудится. Марлен остановилась у стеклянной перегородки и пристально посмотрела на мужчину, который был ее отцом. Всю свою жизнь он исполнял прихоти своей матери и делал все, чтобы угодить ей и завоевать ее расположение. Но все было напрасно. Для него, должно быть, самым горьким было осознание того, что его просто цинично использовали. Но Марлен, несмотря на это, не испытывала к нему сочувствия.

— Да присядь же ты хоть на минуту, — сказала Катарина позади нее.

Марлен покачала головой.

— Тогда я сойду с ума, — ответила она. Катарина все ей рассказала: историю с ящиком, гибельную идею Томаса с биографией и то, как с помощью дневников вскрылось то, что Вера была не тем человеком, за которого себя выдавала.

— Если с Томасом что-то случилось, я никогда этого не прощу отцу, — сказала она глухим голосом.

Катарина не ответила, так как в этот момент в комнату для допросов повели Ютту Кальтензее, ее когда-то лучшую подругу. Зигберт поднял голову, когда вошла его сестра.

— Ты все это знала, я прав? — раздался его голос из динамика.

Марлен сжала руки в кулаки.

— Что я должна была знать? — холодно ответила Ютта по ту сторону перегородки.

— Что она распорядилась убить Роберта, чтобы тот не проговорился. А потом его подругу. И ты — точно так же, как и она, — хотела, чтобы исчез Риттер, так как вы обе боялись того, что он напишет про вас в своей книге.

— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь, Берти. — Ютта села на стул и хладнокровно положила ногу на ногу. Самонадеянная женщина, полная уверенности в своей неприкосновенности.

— Полная копия матери, — тихо пробормотала Катарина.

— Ты знала, что Марлен вышла замуж за Томаса, — упрекнул Зигберт свою сестру. — Ты знала также, что она ждет ребенка!

— Даже если и так? — Ютта Кальтензее пожала плечами. — Я ведь не могла предположить, что вы додумаетесь его похитить!

— Я бы этого не допустил, если бы все знал.

— Ах, оставь, Берти! — Ютта издевательски рассмеялась. — Каждый знает, что ты ненавидишь Томаса, как чуму. Он всегда был для тебя бельмом в глазу.

Марлен, как парализованная, стояла у перегородки.

В дверь постучали, и вошел Боденштайн.

— Они распорядились похитить моего мужа! — закричала Марлен. — Мой отец и моя тетя! Они…

Она оцепенела, когда увидела лицо главного комиссара. Прежде чем тот успел что-то сказать, она уже все поняла. Ее ноги подкосились, и Марлен опустилась на колени. А потом она начала кричать.

Когда Пия поздним вечером поднималась по ступеням здания комиссариата, она чувствовала себя так, как будто ее освободили после длительного удержания в заложниках. Не прошло и двадцати минут после смерти Августы Новак, как прибыли польские коллеги. Они отвезли Хеннинга, Мирьям, Эларда и Пию в отделение полиции в Гижицко. Потребовалось сделать несколько телефонных звонков в Германию фрау Энгель, чтобы прояснить ситуацию, после чего Пию и Эларда Кальтензее наконец отпустили. Хеннинг и Мирьям остались в Гижицко, чтобы сразу на следующее утро при поддержке польских специалистов в подвале развалин замка извлечь останки. В аэропорту их уже ждал Бенке и сначала отвез профессора во Франкфурт, в больницу к Маркусу Новаку.

Было десять часов вечера. Пия прошла по пустынному коридору, потом постучала в дверь кабинета Боденштайна. Он вышел из-за своего письменного стола и, к ее удивлению, крепко обнял ее. Потом взял ее за плечи и так на нее посмотрел, что она смутилась.

— Слава богу! — сказал он охрипшим голосом. — Я чрезвычайно рад, что вы вернулись.

— Вряд ли вы могли по мне так сильно соскучиться. Меня не было менее суток, — попыталась Пия с помощью иронии справиться со своим смущением. — Вы можете опять спокойно отпустить меня куда-нибудь, шеф. Со мной все в порядке.

Ее обрадовало, что Боденштайн принял ее иронию.

— Двадцать четыре часа однозначно тянулись слишком долго, — усмехнулся он. — Я уже опасался, что мне придется самому заниматься всей этой писаниной.

Пия тоже ухмыльнулась и убрала с лица прядь волос.

— Все дела расследованы, не так ли?

— Похоже на то. — Оливер кивнул и жестом предложил ей сесть. — Благодаря этой системе наблюдения за автомобилями коллегам удалось задержать Веру Кальтензее и Аню Моорманн на польско-немецкой границе. Последняя уже дала признательные показания. Она расправилась не только с Моникой Крэмер и Ватковяком, но и с Томасом Риттером.

— И вот так просто во всем призналась? — Пия потерла шишку на виске, которая осталась от дула пистолета Ани Моорманн, и с ужасом вспомнила холод в глазах женщины.

— Она была одной из лучших шпионок в ГДР и многое имела на своей совести, — объяснил Боденштайн. — Своими показаниями Моорманн выдвигает серьезные обвинения в адрес Зигберта Кальтензее. Якобы именно он давал ей заказы на убийства.

— В самом деле? Готова спорить, что это делала Ютта.

— Ютта была для этого слишком хитра. Зигберт тоже уже во всем признался. Нам удалось точно установить личное имущество Аниты Фрингс в Мюленхофе, вплоть до тех вещей, которые подсунули Ватковяку, чтобы сделать его подозреваемым в убийстве. Кроме того, фрау Моорманн рассказала нам, как она убила Ватковяка. Кстати, на кухне своего дома.

— Бог мой, что за бесчувственный монстр! — Пия понимала, насколько реален был смертельный исход ее встречи с Аней Моорманн. — Но кто принес его труп в дом? Это явно был не профессионал. Если бы они там не убрали и не положили бы его сверху на матрац, у меня бы, вероятно, не возникло подозрений.

— Это были люди Эмери, — ответил Боденштайн. — Умом они не обременены.

Пия с трудом подавила зевоту. Она мечтала о горячем душе и о двадцати четырех часах ничем не нарушаемого сна.

— Тем не менее я все еще не понимаю, почему убили Монику Крэмер.

— Все очень просто: чтобы навести еще больше подозрений на Ватковяка. Наличные деньги, которые мы у него обнаружили, лежали в сейфе Аниты Фрингс.

— Что с Верой Кальтензее? Зигберт ведь наверняка действовал только по ее заданию?

— В этом мы не можем ее уличить. Правда, в любом случае это ему не поможет. Но прокуратура проведет новое расследование смерти Ойгена Кальтензее, а также смерти Дануты Ватковяк на предмет причастности к этому Веры Кальтензее. Девушка тогда нелегально находилась в Германии, поэтому никто не подал заявление на ее розыск.

— Знал ли Моорманн, чем занимается его жена? — спросила Пия. — Где он был все это время?

— Жена заперла его в холодильном помещении, в котором стояли ящики, — ответил Боденштайн. — Он знал, конечно, о прошлом своей жены — ведь он и сам работал на «Штази», как и его родители.

— Его родители? — Пия растерянно потерла больной висок.

— Анита Фрингс была его матерью, — объяснил Боденштайн. — Это его она называла «котик» — мужчину, который часто навещал ее и катал на коляске по территории.