Ури Шахар - Мессианский Квадрат

Напоследок я спросил у Пинхаса, имеются ли у него какие-нибудь книги о христианстве и его основоположнике. У Пинхаса было все. Он пробежал глазами длинные и аккуратные ряды книг и быстро нашел нужное: это была книга Давида Флуссера, профессора еврейского университета, у которого Пинхас, оказывается, в свое время проучился целый семестр.

– А книга Маккоби у тебя есть? – поинтересовался я.

– На английском.

- Ну, на  английском… Она, по-моему, и не переведена.

Я взял также и Маккоби. Решил сделать копию для Андрея.

От Пинхаса я пошел в йешиву, чтобы на другое утро в подобающей обстановке встретить праздник Ошанна-раба. Однако пока во время утренней службы мы молились с пальмовыми ветвями в руках, в Тель-Авиве были зарезаны и задушены семь человек, в основном молодые девушки. Два террориста из Газы заходили в случайные квартиры и там зверски – с помощью ножей, молотков и веревок – убивали тех, кого заставали.

Вечером с исходом Ошанна-Раба начался другой праздник – Симхат-Тора, по веселью, пожалуй, не уступающий Пуриму. Но настроение у всех было подавленное. Медленно двигаясь по кругу со свитками Торы в руках, мы распевали гимны, стараясь не поддаваться унынию. Впрочем, минут через пятнадцать многие уже весело плясали: скакали, кружились, сближались и расходились рядами, водрузив на плечи товарищей. Но я ушел, не дождавшись конца. Так и не смог прийти в себя.

Началась учеба. Свободного времени почти не было, но для экспедиции в Каранталь я его все-таки нашел. В первой половине ноября, как только врачи разрешили Андрею передвигаться без костылей, мы дождались хорошей погоды и сразу выехали в поселение Веред-Йерихо. Час Х настал.

Мы долго шли вдоль горной гряды, с опаской озираясь на кое-где подбирающиеся к самому подножию йерихонские дома. Всматриваясь в каждое ущелье и каждую небольшую расщелину, Андрей  растерянно повторял:

– Очень похоже, но вроде не оно,  а потом, как бы оправдываясь,  бурчал под нос, – в тайге и то легче ориентироваться.

Несколько раз мы углублялись в очередное ущелье, но каждый раз это заканчивалось тем, что Андрей с досадой признавался, что эти места ему совершенно незнакомы, и мы возвращались назад.

-     Ну хорошо, успокойся, сосредоточься, – советовал я,    — вспомни, где был Иерихон, когда ты спустился с гор.

– Прямо передо мной и был! Вроде бы... Все как-то в тот раз по-другому выглядело…

Мы тыкались вслепую в каждое углубление, которое замечали, и так провели целый день. Наконец я понял, что очень скоро стемнеет, и скомандовал возвращаться.

– Плохое сейчас время для таких походов. Дожди, и день короткий. Сюда или ранней осенью, или поздней весной надо идти.

-     Как ты себе это представляешь? – ужаснулся Андрей. – Я же уезжаю в декабре, а ты в армию весной идешь.

– В армии существуют отпуска. Подгадаем к ним и снова сюда сходим.

В тот момент я действительно был уверен, что так оно и будет. И что если не весной, то осенью мы сюда обязательно вернемся...

На другой день после нашего похода Андрей ушел путешествовать в Галилею. А я в конце декабря, на ханукальные каникулы, уехал с друзьями на Мертвое море – в район Масады и Эйн-Геди. На этот раз я отдохнул по полной: Андрей в моей помощи не нуждался, он и сам где-то странствовал.

Если я теперь и вспоминал о рукописи — то только со скепсисом. Со временем мое отношение ко всей этой истории изменилось. Я пересмотрел ее от начала до конца и почти потерял к ней доверие. В самом деле, как случайный, неопытный в таких делах человек может найти что-то стоящее там, где до него уже прошли десятки, если не сотни, бедуинов и ученых?! Весь район Мертвого моря был прочесан на предмет свитков уже десятилетия назад. Да и как он мог бы отличить древнюю пещеру от «современной», в которой время от времени останавливаются бедуины, — та же утварь: те же горшки, те же корзины?! И если ему попалась на глаза какая-нибудь не имеющая никакой ценности рухлядь, которую бедуины приволокли для растопки, он, человек увлекающийся, мог бы легко принять ее за древнюю рукопись. Да и состояние Андрея в тот день было из ряда вон скверное. Сначала засыпал, сидя на рюкзаке, а потом и вовсе получил сотрясение мозга и потерял память. Трудно было отнестись с серьезностью ко всей этой истории.

Я зашел к Фридманам только первого тевета, за день до отъезда Андрея, перед Новым годом, который он хотел встретить в России, — и к своему удивлению  застал там Сарит.

Она пришла с подарком: принесла Андрею на прощание несколько книг на иврите, чтобы он в Москве совершенствовал язык.

– А я тут делюсь с Сарит галилейскими впечатлениями... – сказал мне Андрей.

– Ну и как? – поинтересовался я.

– Капернаум меня поразил… Его, представляешь, раскопали! Я неподалеку от него, на самом берегу Кинерета, три полных дня провел.

– В палатке что ли?

– Да, в палатке. Молился, Библию читал, да и другие книги. Маккоби, кстати, начал.

– Слушай, а я для нас с тобой назначил на завтра встречу с одним знакомым. Он – историк, археолог, талмудист, знаток раннего христианства и очень интересный человек.

– Ты хоть знаешь, когда у меня самолет?

– Ты сказал, в десять… вечера?

– В десять утра!

– Надо же! – огорчился я. – Слушай, а вдруг он сегодня может?

– Я бы не прочь с ним познакомиться!.. Только хотел напоследок побродить по Старому городу... А ты хочешь пойти? – спросил Андрей у Сарит.

– Ой, конечно! Ужасно хочу с ним познакомиться!

– Я имел в виду пойти со мной в Старый город, – неловко улыбнувшись, поправился Андрей.

Сарит смутилась.

– Конечно, Андрей! Пойдем сейчас погуляем, а потом уже завтра мы с Ури пойдем к историку – правильно, Ури?

Мы поехали в Старый город. По дороге Сарит рассказала, что ее две недели назад вызывали в полицию.

– Поймали террориста?! – оживился я.

– Нет, не поймали. Наоборот, решили закрыть дело. И поэтому снова меня допросили. Ведь получилось, что только по моим показаниям это выглядит как предумышленный наезд. А следователь стал сомневаться в этом...

– Ну и что?

– Не дала им дела закрыть! – гордо сказала Сарит. – Сказала: ищите!

В Старом городе мы пошли к южной стене Храма, точнее к тому, что от нее осталось. На углу, уже с западной стороны, я показал след древней арки.

– Видите? Когда ее римляне обрушили, каменный тротуар повредился… Эта арка служила лестницей на Храмовую  гору, под ней торговали жертвенными животными, мелкими, конечно, козами, голубями.

– Да что ты говоришь? – воскликнул Андрей. – Так это, выходит, то самое место, где Иисус разгонял торгующих? А это, получается, тот самый тротуар, по которому он ходил?

– Чего не знаю — того не знаю. Но то, что здесь ступала нога рабби Йохана бен Заккая, раббана Гамлиэля и других мудрецов тех времен, я тебе ручаюсь.

Совершенно ошеломленный Андрей присел и прикоснулся ладонью к камням.

– Какое счастье, что в византийский период святые отцы не прознали, что это было место торговли! Иначе они непременно возвели бы там церковь, назвали бы ее «Храм Разогнавшего всех торгующих» и совершенно лишили бы людей живой связи с самим местом. Я в Галилее на это насмотрелся. Насколько радуют взор все эти цветистые купола, поднимающиеся над какой-нибудь березовой рощей под Димитровым, настолько они нелепы и неуместны здесь…

– А ты знаешь, Андрей, я первый раз в жизни общаюсь с живым христианином, – призналась вдруг Сарит. – Я всегда думала, что это страшные люди, но теперь вижу,  что ошибалась.

– Да что ты такое говоришь! Чего же в христианах такого страшного?

-     Ну, вся эта инквизиция, все эти крестовые походы, очистившие Святую землю от евреев. О Катастрофе я уже не говорю.

-     Ну и не говори! При чем тут христиане! – возмутился Андрей. – Крещеные пособники Гитлера — не христиане! И нацизм – это неоязыческое явление. Гитлер планировал полностью ликвидировать также и христианство.

– Может быть. Но разве ты станешь спорить с тем, что христианство нередко насаждалось силой? – добавил я. 

– Да, но пафос нетерпимости к неверным как раз из Ветхого завета заимствован. Только язычники бывают толерантны друг к другу, а монотеисты всегда непримиримы.

-     Ну уж извини! – тут уже я резко воспротивился. – Иудаизм не приемлет джихада. Когда царь Шломо молился о том, чтобы в Иерусалимский храм приходили все народы, он вовсе не требовал от паломников отречения от их богов. Это спор рабби Йегошуа и рабби Элиэзера. Рабби Элиэзер считал, что иноверец может наследовать грядущий мир только в том случае, если отречется от ложного служения и примет иудаизм, но рабби Йегошуа, мнение которого приняли все мудрецы, учил, что и язычник может спастись.