Анатолий Степанов - Привал странников

— Ну а я позову все-таки.

Втроем они молча и истово — по-московски — гоняли чаи. Напившись, Иван Павлович, глянул на часы:

— Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую малость.

Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:

— Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с этим человеком? Папа, он — хороший человек?

— Да, сынок, — небрежно ответил Иван Павлович. — Вы тут разбирайтесь, а я — в койку.

И ушел.

Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.

Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к кому не обращаясь:

— Этому человеку тоже необходимо поспать.

И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал за его торжественным шествием.

Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в восторге ударил себя по коленкам и возгласил:

— Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми ударами по заднице!

— Большой же ты мерзавец, — жалобно сказал Саша. — Как тебе это удалось?

— Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. — Алик подошел, присел рядом с Сашей на корточки. — Постоянно существующие гвоздики в косяках, над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым соображениям были натянуты.

— Хулиган, несчастный, — констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.

— Ты сильно ушибся? — забеспокоился Алик. Они стояли друг против друга.

— Я очень люблю тебя, Алька, — сказал Саша и обнял Алика за плечи.

У того задрожали губы, и он тихо признался:

— А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. — И прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.

— Присядем, что ли? — предложил Саша, и они сели на ступеньки. Почитай стихи, Алик.

— Сейчас, — Алик вздохнул, подумал, нашел:

Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу,

Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.

Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,

И старческой нежности нет в ней.

Мир оградив мощью голоса, иду красивый,

Двадцатидвухлетний.

Хотите, буду от мяса бешеный,

Или, как небо, меняя тона,

Хотите, буду безукоризненно нежный,

Не мужчина, а облако в штанах.

Пересекая двор, Саша попал в конус слабого синего света от лампы у входа в котельную. Щелкнул пистолетный выстрел, и кусок штукатурки отлетел от грязно-белой стены. Саша швырнул себя на землю и выкатился из света во тьму.

Глухой топот понесся из-за забора. Саша вскочил, перемахнул через забор и оказался в Малокоптевском переулке. Раздался далекий шум и треск: кто-то уходил дворами. Преследовать было бессмысленно, и Саша обидно закричал вдогонку:

— Кто же из ТТ на тридцать метров бьет? Из ТТ в упор надо, шпана вонючая!

Дома Саша вынул из-под кровати чемодан, открыл его, со дна вытащил аккуратный, в вощенной бумаге сверток. Хрустя оберткой, развернул его. Под бумагой было нечто, замотанное промасленной тряпкой, а уж под тряпкой был большой офицерский парабеллум с пятью запасными обоймами. Саша отвел затвор и нажал на гашетку, проверяя спуск. Четко прозвучал щелчок. Саша удовлетворенно вздохнул, вогнал обойму и передернул затвор, досылая патрон в патронник, и поставил на предохранитель. Пистолет он положил на стул рядом с кроватью, а сам, быстро раздевшись, влез под одеяло и мигом уснул.

И тут же раздался страшный шум в окно. Саша открыл глаза. За окном было яркое утро и Алик. Шлепая босыми ногами по холодному полу, Саша подошел к окну и распахнул створки.

— Слышь, герой! — ликующе заорал Алик. — А наши Берлин взяли!

— Такие пироги! — мрачно сказал Саша и вернулся к кровати натягивать штаны.

— Ты почему не радуешься? — удивился Алик.

— Да так. Парни Берлин взяли, а я — мешок с рисом. — Он в ярости швырнул бриджи на пол. — Они там костьми ложатся, а я здесь, как павлин, в погонах и медалях красуюсь! Все! Я — штатский. Алик, сейчас мы — на рынок, гражданское мне покупать.

Перешагнув подоконник, Алик был уже в комнате. Критически осмотрев бушевавшего Сашу, он посоветовал:

— Все-таки штаны натяни. А если в трусах собираешься, то я с тобой не пойду. — И вдруг увидел на стуле пистолет. — Это твой?

— Мамин, — раздраженно ответил Саша. — Она им сахар колет.

— Можно посмотреть?

Саша вынул обойму, оттянув затвор, выбросил патрон и протянул парабеллум Алику, который с восторгом ощутил тяжесть оружия.

— Можно. Только в окно целься. И незаряженное ружье раз в год стреляет.

Алик вытянул правую руку и зажмурил левый глаз.

— Тах! Тах! Тах! — в такт холостым щелчкам выкрикивал он.

— Пацаненок, — ласково сказал уже одевшийся Саша. — Ну-ка давай его мне.

Он снова загнал обойму, передернул затвор, поставил на предохранитель и заткнул пистолет за ремень бриджей. Под кителек.

— Зачем он тебе на рынке?

— С ним, дорогой Алик, веселей торговаться.

Торжественно и неразборчиво вещали с высоких деревянных столбов о Берлине черные колокольчикообразные репродукторы. Но люди уже знали эту новость и знали еще и то, что война не закончена, война продолжается, каждую минуту там, далеко на западе, унося в никуда русских парней — их братьев, сыновей, мужей. И потому особой радости не было, была нормальная, на привычном пределе военная жизнь.

— Про Берлин слыхал? — спросил Петро.

— Слыхал, — пожав руку, Саша озабоченно сообщил ему. — Приодеться мне надо, Петя.

Ничего не изменилось на рынке, будто и не было той ночи. Стояли ряды, бродили продавцы и покупатели.

— Дерьмо тут в основном, Саша, дерьмо и рвань.

— На днях я у кукольников симпатичный пиджачок видал.

— У них товар есть, — подтвердил Петя. — Но продадут ли, вот вопрос.

— А почему им не продать? Я цену дам.

Петро пронзительно свистнул над ухом Алика. Алик болезнено сморщился, хотел сказать что-то ядовитое, но Петро уже обращался к сиюминутно явившемуся на свист шестерке-алкоголику:

— Феня, не в службу, а в дружбу. Здесь где-то Коммерция с Пушком пасутся. Позови их сюда. Скажешь, я прошу.

— Сей момент, — с лихорадочной похмельной бойкостью пообещал алкоголик и исчез. Петя стал объяснять, почему могут не продать:

Им, чтобы фрайеру куклу всучить, хорошая вещь нужна. Чтобы фрайер о ней жалел, а не куклу рассматривал.

Перед ними стояли плотный, солидно одетый мужчина в соку и быстрый, изломанный, в постоянном мелком движении юнец лет восемнадцати.

— Счастлив приветствовать ветеранов в радостный день взятия Берлина! — патетически возгласил мужчина, кличка которому была — Коммерция. — Мы в логове зверя!

— Ну, допустим, это я в логове зверя. — Саша насмешливо оглядел живописную парочку. — А ты у себя дома.

— Обижаете, товарищ капитан, — укорил Сашу Коммерция. — А у вас, как я понимаю, до нас дело.

— Приодеться ему надо, Коммерция, — взял быка за рога Петро. Пиджак, брюки, коробочки. В общем, с ног до головы.

— Он нас обижает, а мы его одевай, — заметил юнец и хихикнул.

— Будь выше мелких обид, Пушок. — Коммерция положил руку на плечо Пушка, успокаивая. — Пойми и прости молодого человека. Истрепанные военным лихолетьем нервы, отсутствие женского общества, смягчающего грубые мужские нравы, просто бравада…

— Значит, одеваем? — уточнил деловито Пушок.

— Ну, конечно же, друг мой, Пушок! — упиваясь красотой слова и глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.

— Тогда прошу вас встать, товарищ капитан, — предложил Пушок.

Саша соскочил с прилавка, а пушок, отойдя на несколько шагов, стал внимательно изучать его. Рассмотрев, резюмировал:

— Пиджачок скорее всего пятидесятого размера, брюки — сорок восьмого, четвертого роста.

— Что имеем для молодого человека? Из самого лучшего, конечно, многозначительно поинтересовался Коммерция.

— Все зависит от того, какими суммами располагает клиент. — Пушок был реалист и прагматик в отличие от Коммерции — романтика и идеалиста.

— Плачу с запроса, — просто сказал Саша. Пушок поднял бровь.

— Имеется ленд-лизовский пиджак тонкого габардина. Брюки коричневые, тоже американские. Колеса черные. Довоенный "Скороход". Общий стиль элегантный молодой человек спортивного типа.