Реймонд Чандлер - Великий сон

Я уже раскрыл рот, чтобы ответить, когда дверь в перегородке чуть отворилась. Выглянул высокий красивый брюнет в куртке, с бледным лицом, со стиснутыми губами, и, увидев меня, быстро закрыл дверь, но я успел заметить на иолу за ним груду ящиков, застланных газетами и наполненных книгами. Возле них слонялся парень в новых джинсах. Часть гейджеровского товара переезжала.

Когда двери закрылись, я надел темные очки и коснулся шляпы.

— Значит, завтра. Я бы оставил визитную карточку, но ведь знаете, как бывает.

— Д-да. Знаю, как бывает. — Она опять задрожала и втянула воздух ярко накрашенным ртом.

Я вышел из магазина и прошел по бульвару до угла, а потом свернул к улочке, выходившей к задним дверям магазина. Там стоял черный фургончик без надписи. Парень в совершенно новых джинсах как раз задвигал ящики через задний спущенный борт. Возвратившись на бульвар, я поискал такси. Краснощекий юноша за рулем читал книжонку из серии дешевых детективов. Сунувшись в окно, я показал ему зелененькую.

— Как насчет слежки?

Он посмотрел на меня.

— Тайный агент?

— Частный детектив.

Он улыбнулся.

— Годится, шеф.

Пока он пристраивал книжонку за зеркалом, я уселся. Мы проехали вперед и остановились перед улочкой, которая вела к заднему входу гейджеровского магазина.

Заполнив кузов грузовичка кучей ящиков, парень в джинсах закрыл задний борт и уселся за руль.

— За ним, — скомандовал я таксисту.

Парень в джинсах завел мотор и, посмотрев направо-налево, резко выехал задним ходом. С улочки двинулся налево. Мы повторили его маневр. Я видел, что грузовичок направляется на запад, к бульвару Франклина, и велел шоферу сократить отрыв, только он не сумел. Когда мы добрались к бульвару, наш фургончик маячил далеко впереди. Потом мы шли за ним по Венской улице, затем — по Западному бульвару. Машин на улицах было не протолкнуться, и краснощекий таксист совсем отстал от фургона.

Я как раз объяснял ему это, не выбирая выражений, когда далеко впереди гручовичок свернул на север. Улица, на которую он въехал, называлась «Площадь Британии», и когда мы были там. ею и след простыл.

Краснощекий пробубнил что-то в ответ на мою ругань, и мы, двигаясь вверх по улице со скоростью пешехода, стали искать фургон за кустами. Площадь Британии через два квартала соединялась с Рэндалл-плас, образуя угол, на котором высился белый высотный дом с фасадом на Рэндалл, а задняя сторона с гаражами выходила на площадь Британии. Мы как раз проезжали мимо них, и краснощекий таксист объяснял, что грузовик не ушел далеко, когда я вгляделся в арочный вход, ведущий к гаражам, и заметил фургон со спущенным задним бортом.

Мы обогнули корпус, и я, выйдя из такси, зашел в подъезд. В холле было пусто, не было даже домофонов. Я просмотрел имена на почтовых ящиках. Некий Джозеф Броди проживал в квартире 405. Некий Джо Броди получил от генерала Стернвуда пять тысяч долларов, чтобы оставил в покое Кармен и нашел для своих целей другую девушку. Может, это один и тот же Джо Броди. Готов поклясться — тот же.

Подойдя к шахте лифта, я обнаружил, что он утоплен наравне с полом. Около шахты виднелась дверь с надписью «Гараж». Толкнув ее, я по узкой лестнице спустился в подвал. Лифт был открыт, и парень в новых джинсах с кряхтеньем втаскивал в него тяжелые ящики. Остановившись рядом, я закурил и стал наблюдать. Ему это не понравилось.

Через минуту я заметил:

— Осторожнее с весом, приятель. Лифт берет только полтонны. Кому товар?

— Броди. В четыреста пятую. Вы что, управляющий?

— Ну да. Похоже, хороший улов.

Посмотрев на меня светлыми глазами в белых ресницах, он проворчал:

— Книги. Не меньше полцентнера в каждом ящике, а моя норма тридцать пять кило.

— Так осторожнее с весом, — повторил я.

Он зашел в лифт с шестью ящиками и закрыл дверь. Поднявшись обратно в холл, я вышел, и таксист отвез меня в мой офис. Я дал краснощекому щедрые чаевые, а он вручил мне визитку, которую я немедленно сунул в глиняную посудину с песком возле лифта.

На седьмом этаже у меня была площадь: одну контору перегородили на две приемные. На моей половине значилось мое имя, ничего больше. Двери я никогда не запирал на случай, если придет клиент и захочет посидеть, подождать меня.

Клиент меня ждал.

Она была в бежевом твидовом костюме, блузке мужского покроя с галстуком и спортивных туфлях ручной работы. Чулки такие же паутинковые, как вчера, только юбку она сегодня не задирала. Черные гладкие волосы виднелись из-под робин-гудовской шляпки, стоившей, вероятно, долларов пятьдесят, но выглядевшей так, словно ее небрежно, левой рукой сотворили из настольного сифона.

— Когда вы, собственно, встаете? — заявила она, обводя взглядом выцветшую красную кушетку, два разномастных полукресла, тюлевые шторы, прямо-таки тоскующие по прачечной, журнальный столик детского размера с несколькими журналами, которым следовало создавать надлежащую профессиональную атмосферу. — Я уж подумала, что вы, не дай Бог, работаете в постели, как Марсель Пруст.

— Это кто? — Сунув в рот сигарету, я разглядывал ее. Побледневшая, озабоченная, но видно было, что эти заботы она как-нибудь выдержит.

— Французский писатель, знаток дегенерированных типов. Вам он вряд ли известен.

— Тц, гц, — выразил я сожаление. — Проходите в мой будуар.

Она поднялась и продолжала:

— Вчера мы разговаривали не лучшим образом. Признаюсь, я была груба.

— Оба мы были грубы, — отозвался я, открыл дверь, пропуская ее вперед, и мы вступили в другую часть моих апартаментов. Здесь красовался грязновато-красный ковер, далеко не новый, пять зеленых папок, три из которых были заполнены калифорнийским воздухом, рекламный календарь с фотографией пяти канадских близняшек в розовых платьицах, с глазами-сливами, ползающих по голубому полу. Были там три квази-ореховых стула, обязательный письменный стол с сифоном, письменным прибором, пепельницей и телефоном, а за ним — обязательное вертящееся кресло.

— Вы не очень тратитесь на представительство, — заметила она и села к письменному столу со стороны клиентов.

Я сходил к дверям за почтой, сгреб шесть пакетов, два письма и четыре проспекта. Положив шляпу на телефон, уселся.

— Никто из пинкертонов не тратится, — ответил я. — Эта профессия многого не выносит, если человек порядочный. Представительство — это признак того, что вы занимаетесь своим делом ради наживы или стремитесь к тому.

— Ага… вы, значит, порядочный? — спросила она, открывая сумочку. Достав из французского портсигара с эмалью сигарету, закурила и, опустив обратно в сумочку портсигар с зажигалкой, оставила ее открытой.

— Порядочный, к сожалению.

— Как же вы тогда дошли до этой сомнительной профессии?

— А как же вы дошли до брака с торговцем наркотиками?

— Господи, только не будем опять ссориться. Я с утра пытаюсь поймать вас по телефону. И здесь, и на вашей квартире.

— Из-за Оуэна?

Лицо ее вдруг застыло. Голос смягчился.

— Бедняжка Оуэн, — вздохнула она. — Значит, вы знаете об этом?

— Один парень из прокуратуры взял меня с собой на Лидо. Надеялся, что я что-нибудь знаю. Только сам он знал гораздо больше меня. Даже то, что Оуэн хотел жениться на вашей сестре — когда-то.

Она молча курила, глядя мне прямо в глаза.

— Может, это была не такая уж плохая идея, — тихо произнесла она. — Влюбился в нее. В нашем кругу такое случается нечасто.

— Он был в списке преступников.

Пожав плечами, она спокойно ответила:

— Попал в дурную компанию. В этой вонючей преступной стране ничего другого полицейский список не означает.

— Вряд ли дело настолько плохо.

Сняв правую перчатку, она поднесла ко рту пальчик, испытующе глядя на меня.

— Я к вам пришла не из-за Оуэна. Вы по-прежнему не можете мне сказать, зачем вас пригласил отец?

— Без его согласия — нет.

— Это касается Кармен?

— И этого не могу сказать.

Я набил трубку и закурил. Она с минуту разглядывала дым. Потом, сунув руку в сумочку, вытащила плотный белый конверт и бросила на стол.

— Ничего не случится, если вы посмотрите.

Я взял конверт. Адрес напечатан на машинке: миссис Вивиан Рейган, Элта Бри Кресцент, 3765, Западный Голливуд. Письмо срочное, отослано в 8.35 утра. Раскрыв конверт, я извлек блестящую фотографию размером 12x9 — это было все.

На фотографии изображена Кармен, сидящая в гейджеров-ском тиковом кресле с высокой спинкой, в серьгах и костюме Евы. Глаза ее казались еще безумнее, чем я их помнил. На обороте фотографии ничего не было, и я вложил ее обратно в конверт.

— Сколько за это хотят? — спросил я.

— Пять тысяч… за негатив и остальные копии. Нужно заплатить до вечера, иначе грозят скандалом в суде.