Виталий Гладкий - Кровавый узел

Не в силах вымолвить ни единого слова, Костя лишь кивнул и, ощутив в руке железную ладонь Каурова, крепко сжал ее.

Крапленый явно был не в себе.

– Кто?! Какая сука след нюхает?! – мутными от ярости глазами он по-волчьи пристально всматривался в лица своих подельников.

Зуб, избегая взгляда Крапленого, молча курил. Старый вор по кличке "Кривой", плешивый, сморщенный, как груша-сушка, кривился от гневных слов Крапленого, словно жевал лимонную дольку.

А ведь все поначалу складывалось как никогда удачно. И людишки для "дела" нашлись подходящие, правда, не без подсказки старого дружка, Профессора, и "навар" был приличный. Конечно, можно было, по здравому размышлению, и перебраться куда-нибудь в другое место, да уж больно не хотелось уходить с этой "малины", надежной и еще не известной уголовке.

Дня два назад он решил: "Еще одно дело – и баста. Только стоящее, хватит по мелочам размениваться…" Он понимал, что для этого нужна длительная подготовка, чтобы комар носа не подточил. Вот тогда и можно будет сорваться с этих мест куда подальше: "ксиву" он приобрел себе надежную, даже подельники о ней не знали, "крыша" тоже на примете имелась – жить да поживать можно не один годок безбедно. О дружках и Софе он не думал – плевать, у них своя башка на плечах, после него хоть потоп. Рванет втихаря с общаком [15], ляжет на дно – ищи ветра в поле. Им что, "вышка" за плечами не маячит. Он – другое дело. Поймают – шлепнут, как последнего фраера. А Зуб и Кривой побесятся, когда он слиняет, да на том и сядут – у обоих рыло в пуху, будь спок. Кровью повязаны давно и накрепко, в ментовку не пойдут закладывать, верняк. Знают, что ни явка с повинной, ни срок давности не помогут, на одной веревочке придется трепыхаться. Но с ними нужно ухо востро держать – народ битый. Ежели что – в расход их…

Да, все шло хорошо до последней недели, когда был убит Валет. А на него Крапленый имел виды… Что Вева и Фуфырь попали в уголовку, его не сильно волновало – о нем они не знали. Обстоятельства гибели Валета его насторожили, правда, не настолько, чтобы можно было метать икру от предчувствия беды.

Но смерть Щуки выбила из колеи напрочь. Налет на квартиру профессора Арбенина он планировал сам, по наводке Кривого, который знал всех жирных "карасей"[16] в городе наперечет, и был абсолютно уверен в благополучном исходе дела. Даже не принял необходимых в таких случаях мер предосторожности, не поставив стрем, – дело верняк, лишние люди ни к чему, делиться пришлось бы только со Щукой, а Гоге – шиш, крохи, глаза замазать. Для Кривого, узнай тот о краже, у него была готова отмазка – не знаю кто, не ведаю, наверное, залетный [17]. Поверит, нет – да и хрен с ним, поди докажи.

И вот теперь, когда все так обернулось, придется держать ответ перед всей компанией. "Кто-то нас "пасет"… Кто?" – внутренне холодея, думал Крапленый. Дело приобретало нежелательный оборот, и выхода из этой ситуации он не видел…

– Профессора позвали? – спросил Крапленый у Кривого, остывая.

– Да. Должен быть с минуты на минуту, – ответил тот, зыркнув на Крапленого исподлобья; взгляд его был востер и пытлив.

"Чует, старое падло, нескладуху… – понял Крапленый, но виду не подал, лишь насупился. – Ничего, прорвемся…"

– "Хвост" не притащит? – посмотрен прямо в колючие глаза Кривого.

– Ну ты скажешь… Это же Профессор, – отвел взгляд Кривой и хохотнул с ехидцей.

– Чего ржешь? Смотри, а то зароют нас легавые по самое некуда. Тогда и посмеешься.

– Не психуй, все в ажуре. За ним на веревочке гребут Шуня и Чемодан. Доставят в целости и сохранности.

– Надеюсь, не сюда.

– Нет, "малину" им знать ни к чему.

– Лады. Маркиза, водки! И шамовку.

Высокая черноволосая женщина, когда-то красивая и стройная, а теперь с мешками под глазами, двойным подбородком и здоровенным бюстом, не спеша накрыла на стол. Все дружно накинунись на еду, не забывая время от времени наполнять тусклые захватанные рюмки граненого стекла ледяной "Столичной". Маркиза от мужчин не отставала, разве что водку пила по-иному, не в опрокид, а врастяжку, смакуя.

– Сходи, Маркиза, еще за одним пузырем, – попросил небритый и обрюзгший с глубокого похмелья Зуб.

– Хватит, – отрезал Крапленый. – Мы сюда не на пьянку собрались. Похавали – и будя…

В это время раздался условный стук, и вскоре в комнату вошел седой тощий старикашка в старомодных круглых очках.

– Привет честной компании! – задребезжал он тонким надтреснутым тенорком, широко улыбаясь фиксатым ртом.

– Наше вам, Профессор. – Крапленый нехотя осклабился в ответ и придвинул ему стул. – Садись. Налить?

– Нет-нет! – замахал Профессор морщинистыми, похожими на птичьи лапки, руками. – Это уже не для меня, старика. Вот чайку бы…

– Маркиза, завари чай. Как здоровье?

– Ох, не спрашивай, Крапленый. Как говорится, средне – между хреново и очень хреново. В боку колет, сердце ни к черту, одышка. Поди, скоро и на погост…

– Нам бы дожить до твоих лет. Да разве менты дадут… – выругался Крапленый матерно.

– И то правда, – охотно согласился Профессор. – Житья от них нету, забодали, язви их в душу. Не то, что в былые времена. Эх!

– Не то… – Крапленый сумрачно поковырялся вилкой в тарелке с объедками и бросил ее на стол. – Дело у нас к тебе, Профессор, имеется. Срочное дело. И важное.

– Я так и понял, хе-хе… – задребезжал Профессор. – Как у вас все ладится – Профессора побоку. Случилось что – дай совет, скулеж поднимаете. А я человек добрый, не могу отказать. Отмазались благодаря мне, все довольны, все смеются, а Профессору что? Дырка от бублика. Показываете то место, где рукав пришивается.

– Не трепись попусту, у меня ты обижен не был. И сейчас я тебя в долю возьму, если толковый совет дашь.

– Заметано. Выкладывай…

Прихлебывая мелкими глотками круто заваренный чай, Профессор слушал, не перебивая, что рассказывал ему Крапленый. Допив чашку, осторожно поставил ее на стол, пожевал сухими бескровными губами, прикрыл веками выцветшие от старости голубовато-серые глазки, задумался. Никто ему не мешал, в комнате было тихо, как в склепе. Зуб было потянупся за папиросами, но так и не вынул руку из кармана, таращил остановившиеся глаза на Профессора.

Неожиданно старик встрепенулся и с хищным прищуром, который как-то не вязался с его добродушным обликом, коротко бросил:

– Свои тут поработали, Крапленый.

– Но кто, кто?!

– Не ори! – повысил голос Профессор. – Ты и так уже фуфлом торганул [18], время упустил. Думать теперь нужно, много думать. Главное, менты на хвост не упали. Это хорошо. А со своими мы разберемся, это я тебе говорю.

– Узнаю кто, на кусочки порежу, – запенился от злобы Крапленый и вскочил на ноги.

– Сядь, бешеный… – тихо и устало сказал Профессор. – Поговорим спокойно. Есть у меня план. Слушай…

Крапленый выразительно посмотрел на Маркизу. Та понимающе кивнула и повиляла крутыми бедрами в соседнюю комнату. Впечатлительный Зуб, с вожделением глядя ей вслед, тихо крякнул и завистливо покосился на Крапленого; везуха прет человеку, такие пенки снимает.

Все сгрудились вокруг Профессора…

Было уже около десяти часов вечера, когда капитан Тесленко вошел в подъезд своего дома. К груди он бережно прижимал папку, в которой лежал лоскут ткани. Нитки этой импортной тряпки были найдены на скамейке в сторожке ограбленного магазина. Впрочем, ткань про себя называл тряпкой только Тесленко, со зла – он сбился с ног, разыскивая ее, настолько редкой и дефицитной она оказалась. Помог случай – сотрудники ОБХСС конфисковали на "толчке" у одного "труженика Востока" несколько кусков заграничной мануфактуры, среди которой попалась и разыскиваемая ткань. Экспертам пришлось здорово потрудиться, чтобы по обрывкам ниток установить цвет и фактуру ткани из сторожки и ее идентичность конфискованному образцу. И теперь капитан, отчаявшись в бесплодных поисках одежды, нитки из которой выдрал гвоздь, решил с помощью хитро задуманной "операции" привлечь к расследованию свою жену Антонину.

– …Господи, ну почему, почему я вышла за тебя замуж? У всех моих подруг мужья после работы сразу домой, а ты хотя бы к полуночи явился. А зарплата? Кот наплакал, едва концы с концами сводим.

– Ну да… – с обреченным видом кивал Тесленко, изображая отсутствие аппетита после нахлобучки; а у самого слюнки текли при виде остывающей миски с наваристым украинским борщом.

– С чего это ты сегодня такой смирный? – с подозрением спросила жена, остановив на полуслове свои упражнения в риторике.

– Что? – вскинулся от неожиданности Тесленко, мысли которого в данный момент занимала тайна кастрюли, стоящей на плите; он гадал, что в ней может быть: хорошо бы котлеты… – А, ну это… то есть, виноват, каюсь, такая работа.