Джозефина Тэй - Исчезновение

— «Кочуя по Орфордширу»?

— Что-то вроде этого. Текст мой, а иллюстрации — Сирла. Мы еще не придумали, что будет центральной темой.

— Рановато, не самое удобное время года, чтобы кочевать.

— Зато хорошо фотографировать. Пока все не потонуло в зелени.

— Может быть, ваш юный друг захочет сфотографировать Ху-Хаус, — произнес Тоби, взяв две кружки и с великолепной небрежностью направляясь к стойке.

Уолтер остался сидеть на месте и думал: интересно, сколько выпил Серж Ратов за то время, что он за ним наблюдает? Вначале ему не хватало двух порций, чтобы устроить скандал, — так решил Уолтер. Теперь, должно быть, он достиг критической точки.

Тоби поставил кружки на стойку, вступил в разговор сначала с хозяином, потом с Биллом Мэддоксом — и так, совершенно естественно, перешел к Сирлу. Это было проделано очень ловко.

— Вам нужно прийти посмотреть Ху-Хаус, — услышал Уолтер слова Тоби. — Он очень красив. Может быть, вы даже захотите сфотографировать его.

— Разве его не фотографировали? — спросил Сирл удивленно. Это было совершенно невинное удивление, недоумение, что такой красивый объект остался незапечатленным. Но для слушателей это означало: «Возможно ли, чтобы какая-то грань жизни Тоби Таллиса не была разрекламирована?»

Вопрос Сирла послужил искрой, воспламенившей Сержа.

— Да! — рявкнул он и вылетел из своего угла, как петарда. Подлетел к Сирлу, так что его искаженное яростью личико оказалось на расстоянии не больше дюйма от лица Сирла. — Его фотографировали! Его фотографировали десять тысяч раз самые великие фотографы в мире, и нечего позволять унижать его какому-то глупому любителю из страны, украденной у индейцев, даже если у него имеется красивый профиль и крашеные волосы и нет моральных устоев и…

— Серж! — прикрикнул Тоби. — Замолчи!

Однако Серж с искаженным лицом продолжал без перерыва извергать дикие вопли.

— Серж! Слышишь! Прекрати! — потребовал Тоби и слегка толкнул Ратова в плечо, как бы желая отодвинуть его от Сирла.

Это было последней каплей. Тонкий голос Сержа поднялся до визга, и полился нескончаемый поток брани, большая часть которой, к счастью, была произнесена на неразборчивом английском; однако она была пересыпана фразами на французском и испанском и сплошь усеяна эпитетами и описаниями удивительной свежести. «Ты, Люцифер со Среднего Запада!» было одним из лучших.

Когда Тоби взял его за шиворот, чтобы силком оттащить от Сирла, рука Сержа невольно отлетела в сторону, где на стойке ждала заново наполненная кружка Тоби. Еще бы доля секунды, и Рив, хозяин, успел бы ее спасти. Но Серж коснулся кружки, схватил ее и выплеснул содержимое в лицо Сирлу. Голова Сирла инстинктивно дернулась в сторону, пиво потекло у него по шее и плечу. Заорав от бессильной ярости, Серж поднял тяжелую кружку над головой, собираясь запустить ею в Сирла, но мощная кисть Рива сомкнулась у него на запястье. Кружка выпала из конвульсивно сжатой руки, а Рив позвал:

— Артур!

В «Лебеде» не было вышибалы, поскольку в этом никогда не возникало нужды. Но если необходимо было кого-нибудь урезонить, это делал Артур Теб. Артур работал скотником на ферме Сильверлейсов и был крупным, медлительным, добрым человеком, который сойдет с тропинки, только чтобы не наступить на червя.

— Пойдемте, мистер Ратов, — проговорил Артур, обнимая всем своим мощным, унаследованным от предков-саксов корпусом маленького упирающегося космополита. — Не стоит волноваться по мелочам. Это все джин, мистер Ратов. Я предупреждал вас. Не питье это для мужчины, мистер Ратов. А теперь пойдемте со мной и посмотрим, не будет ли вам лучше от глотка свежего воздуха. Думаю, будет.

Серж не собирался ни с кем и никуда идти. Он хотел остаться здесь и убить этого пришельца. Однако спорить с методами Артура еще не удавалось никому. Артур просто обнимал человека дружеской рукой и вел. Рука была как ствол березы, ее нажим — как напор оползня. Серж под этим нажимом пошел к двери, и они с Артуром вышли. Ни на мгновение не прекратил Серж извергать поток обвинений и оскорблений, и ни разу, насколько могли разобрать присутствующие, он не повторился.

Когда тонкий, визжащий голос замер за дверьми, все с облегчением зашевелились и снова обрели дар речи.

— Джентльмены, — произнес Тоби Таллис, — я приношу извинения от имени Театра.

Но это было сказано недостаточно непринужденно. Вместо того чтобы по-актерски легко замять неприятный инцидент, Тоби Таллис напомнил, что он говорит от имени Английского театра. Как сказала Марта, все, что делал Тоби, было немного чересчур. Прошелестел веселый шепоток, все улыбнулись, но слова Тоби только усилили смущение жителей деревни.

Хозяин промакнул плечо Сирла полотенцем, которым он вытирал стаканы, и предложил пройти в жилое помещение за баром, где можно промыть чистой водой пиджак Сирла, чтобы убрать запах пива, пока он не впитался. Но Сирл отказался. Он вел себя очень мило, но, похоже, ему хотелось уйти. Уолтер подумал, что у него немного больной вид.

Они пожелали доброго вечера Тоби, который все еще объяснял темперамент Сержа с точки зрения Театра, и вышли. Вечер был теплый.

— Часто он так шумит? — спросил Сирл.

— Ратов? Да он и раньше устраивал сцены, но такой — нет. До этого я никогда не видел, чтобы он применял физические меры воздействия.

Они встретили Артура, возвращавшегося к прерванному занятию, и Уолтер спросил, что стало с нарушителем спокойствия.

— Убежал домой, — ответил Артур, широко улыбаясь. — Полетел как стрела, выпущенная из лука. Мог бы зайца убить. — И пошел к своему пиву.

— Для обеда еще рановато, — сказал Уолтер. — Давайте вдоль реки и потом по луговой дорожке — домой. Простите за скандал, но, наверное, вы в своей работе привыкли к разным темпераментам.

— Ну, меня, конечно, обзывали по-всякому, но до сих пор никто ничем в меня не бросал.

— Могу поклясться, что и «Люцифером со Среднего Запада» до этого никто не догадался вас назвать. — Уолтер остановился, облокотился на перила моста под Милл-Хаус и стал смотреть на отражение вечерней зари в водах Рашмер. — Быть может, старинная поговорка права и невозможно любить, не теряя головы. Когда испытываешь к кому-нибудь такую привязанность, как Серж к Тоби Таллису, наверное, перестаешь здраво судить о предмете.

— «Здраво»? — едко заметил Сирл.

— Да, все теряет свои истинные пропорции. Что, как мне кажется, является утратой здравомыслия.

Сирл долго молчал, уставившись на гладкие воды реки, которая медленно текла в сторону моста, а потом ударялась о него и начинала неожиданно истерично бурлить под ним, как всякая вода, наткнувшаяся на препятствие на своем пути.

— Здраво, — повторил Сирл, глядя на то место, где река теряла свободу и засасывалась в дренажную трубу.

— Я не говорю, что этот парень сумасшедший, — продолжал Уолтер. — Просто он утерял здравый смысл.

— А здравый смысл — такое уж необходимое качество?

— Изумительное качество.

— Ничего великого не родилось из здравого смысла, — заметил Сирл.

— Напротив. Отсутствие здравого смысла виновато практически во всяком зле в жизни человека — во всем, начиная с войн и кончая нежеланием ездить в автобусах. Я вижу свет в Милл-Хаус. Должно быть, Марта вернулась.

Они посмотрели вверх на нависшую над ними светлую массу дома, блестевшую в начинающихся сумерках, как блестит бледный цветок. Ту сторону дома, которая смотрела на реку, заливал свет из окна. В еще не совсем погасшем свете дня он казался ярко-желтым.

— Именно такой свет любит Лиз, — произнес Сирл.

— Лиз?

— Она любит, когда при дневном свете освещение кажется золотым. До того как темнота превратит его в белое.

Уолтеру впервые пришлось подумать о Сирле в связи с Лиз. До сих пор ему и в голову не приходило думать о них вместе, потому что он ни в коей мере не испытывал собственнических чувств по отношению к Лиз. Такое отсутствие собственничества можно было бы счесть добродетелью, не проистекай оно из того факта, что Уолтер воспринимал Лиз как нечто само собой разумеющееся. Если бы каким-либо гипнотическим способом можно было вытащить наружу глубинное подсознание Уолтера, обнаружилось бы, что он считает, будто Лиз прекрасно может позаботиться о себе. Конечно, сознательное мышление Уолтера шокировала бы даже тень такого соображения, но поскольку он совершенно не был склонен к самоанализу и почти не знал, что такое застенчивость (черта, позволявшая ему работать на радио, — то, что так восстанавливало против него Марту и одновременно делало его любимцем британской публики), самое большее, до чего простиралось его сознательное мышление, — это неколебимая уверенность, что Лиз его любит.

Уолтер знал Лиз так давно, что она уже ничем не могла его удивить. Естественно, он считал, что ему все известно о Лиз. Однако он не знал такой простой мелочи — что ей нравится искусственное освещение днем.