Юлия Павлова - Если женщина хочет…

— Конечно. Только я ремонт затеяла. С Катенькой все нормально?

— И с ней все хорошо.

Ольга вошла в квартиру. Обои в коридоре и в комнатах отсутствовали, двери были сняты. В коридоре громоздились узлы, коробки с керамической плиткой. Вид, короче говоря, ремонтный, ободранный. Мама расхаживала в старом халате, но с пояском, подчеркивающим талию, и с подкрашенными губами.

Ольга скинула полусапожки. Тапочки пришлось надеть старые мамины, на три размера больше. В ее комнате — в ее бывшей комнате — в дверном проеме суетились двое мужчин. Ольга прошлепала мимо них, села на диван, включила телевизор. Мужчины не обращали на нее внимания и через минуту сняли дверь.

Сидеть в комнате без двери — ощущение не самое приятное. Рабочие принесли откуда-то другую дверь, дорогую и красивую, прислонили ее к косяку. Грохот от переносимых с места на место деревяшек заставил Ольгу поморщиться и поплотнее прижать шарф к щеке.

Рабочие, не обращая на нее внимания, как если бы она была предметом мебели, деловито достали инструменты, примерились, и мужчина помоложе врубился дрелью в бетонную стену. Дрель взревела, дорогая дрель, мощная, с дополнительной пневматикой. Через полминуты рабочему показалось, что звук у дрели не совсем обычный. Он остановился, прислушался.

Напротив дверного проема, на диване, сидела девушка с открытым ртом и пронзительно визжала. С кухни прибежала мама, несколько секунд смотрела на дочь.

— Оля! Перестань!

Ольга закрыла рот. На глазах у нее были слезы.

— Мама, я не могу этого слышать. Очень больно.

Мама оценила обстановку моментально.

— Жалко. Ребята, придется нам расстаться на несколько дней. Ремонт, конечно, штука хорошая, но дочь важнее. Видите, флюс у нее.

При слове «флюс» оба рабочих синхронно сморщились. Упаковывая инструменты, оба все пытались посоветовать Ольге свой «фирменный» рецепт снятия флюса, в основном нажимали на полоскание рта содой и принятие водки внутрь. Ольга даже не делала вид, что слушает их. Сидела в той же позе на диване с широко открытыми глазами и ждала, когда же они наконец уйдут.

Получив от хозяйки «отступные», рабочие распрощались и тут же исчезли.

Ольга прикрыла глаза, устроилась удобнее, включила телевизор с минимальным звуком и задремала.

Дома у Олега женщины нашли пустой холодильник, замоченное белье в ванной и неубранную постель в спальне. У него была двухкомнатная квартира со смежными комнатами. Планировка хорошая, но оставалось впечатление временности — наверное, не хватало ненужных красивых безделушек. В стенке было пустовато: всего лишь десяток одинаковых бокалов, два десятка книг и три пепельницы.

Елена сняла сапоги и села в гостиной перед телевизором. Людмила поняла, что она сегодня дежурная по кухне, и понесла туда пакеты.

— Надо Эсфири позвонить и Таньке, — бросила она на ходу Елене.

Та потянулась было к телефону, но Олег запротестовал:

— Не надо. Все, что могло произойти, уже произошло. Сделать мы ничего не сможем. Пусть все подергаются. Эсфирь ваша в первую очередь, авось милиция быстрее зашевелится. Утром все устаканится, тогда будет видно, что делать.

— А если Таню взяли в заложницы?

— Значит, взяли. Я думаю, у следователей хватит ума поверить Эсфири, когда она расскажет о звонках с угрозами, и прослушать автоответчик Татьяны. Расслабьтесь пока, отдыхайте, все еще впереди.

Елена хмыкнула пару раз, но возражать не стала и телефон отставила. Людмила слушала «успокоительную» речь в дверях, с пакетами в руках. С Олегом она согласилась целиком и полностью и начала готовить ужин.

Давно она не была в квартире одинокого мужчины. Слишком давно. Новая ситуация волновала. Олег красив, интересен… Людмила вспомнила об Илье и вздохнула. Надо не забыть позвонить Валентине Геннадьевне. Сын у нее был единственный и любимый.

Олег тоже сел в гостиной на удобный диван, прикрыл глаза. Женский голос бубнил по телевизору о том, как милиционеры сегодня арестовали на рынке торгующих носками женщин.

Женщины подали в суд на государство, разваленная система которого, с одной стороны, не может выплатить зарплату деньгами и выдает ее производимым товаром, а с другой стороны, не разрешает продать полученные носки. Мол, надо взять лицензию на торговлю или платить посредникам — то есть свои кровно заработанные денежки чужому дяде или тому же государству по второму разу отдай. Олег в полудреме привычно вздохнул, понимая обиженных женщин и милиционеров, действующих по инструкции.

Он даже попытался объяснить мелькнувшей во сне Фемиде с завязанными глазами и старинными весами в руке, как невероятно трудно работать сейчас вообще и при этом честно, в частности. Фемида слушала с каменным лицом. Олег топтался перед древнегреческой богиней на тротуаре Петровской улицы. Глянув на ее плетеные сандалии в раскисшем снегу и льняное платьишко, подпоясанное под грудью, он участливо поинтересовался, не холодно ли многоуважаемой Справедливости в конце марта месяца в их северных широтах. Рука Фемиды дрогнула, весы звякнули.

— Мне не холодно. Мне непонятно, что я вообще здесь делаю. Никому не нужна, никем не замечаема.

Богиня повернулась в сторону дороги и пошла наперерез машинам. Что ей понадобилось на другой стороне улицы? Может, туда суд перенесли или прокуратуру? Олег пригляделся. Здание, к которому пробиралась, шлепая по мартовской слякоти, Фемида, оказалось элитной мужской баней.

Автомобили, брызгавшие грязью на нарушительницу правил дорожного движения, проезжали впритык к ее вечному телу, но не задевали. Фемида перешла дорогу, заляпанная весенней грязью с пяток до головы. Видеть она ничего не видела, с повязкой-то на глазах, но на звуки музыки приблизилась к подъезду бани, и охранник приветливо открыл ей дверь.

«Дожили», — подумал Олег…

Проснулся он от прикосновения Людмилы. Она сидела рядом, у дивана, на придвинутом столике был сервирован ужин — жареная картошка и закуски, не востребованные в библиотеке. Елены в кресле не было, телевизор выключен.

— Я Лену на твою кровать спать отправила, она с виду герой, а на самом деле испугалась очень, боюсь, скоро мы увидим истерику. Олег, мы не договорили…

— Ну наконец-то!

Олег Данилович взял тарелку с картошкой, навалил рядом с ней весь ассортимент закусок, полил сверху кетчупом, сбоку капнул горчицы, опрокинул в себя заранее налитую стопку водки и сделал отмашку рукой.

— Начинай, Людмила, рассказывай.

Людмила отпила глоток водки, с удовольствием понаблюдала, как красивый мужчина с аппетитом поглощает приготовленную ею еду.

— Олег, я же хотела сначала тебя послушать. Ты как-то странно следствие ведешь. Появляешься в библиотеке без звонка, протокол не составляешь. Вечером сам вызвал милицию, но с места происшествия смылся и свидетелей, нас с Еленой, прихватил. Непонятно.

Олег налил себе вторую стопку, пригубил, закусил свежим помидором.

— Да на пенсии я, восемь месяцев уже. Из-за племянника в это дело влез, из-за Петьки. Мы в выходные ко мне на дачу поехали, крышу рубероидом перекрыть. Петька весь день на ветру был, а я так по хозяйству замотался, что не обратил внимания. Он в нашей семье самый болявый, сестра с ним маленьким намучилась, столько в больницах просидела да по врачам, страшно вспомнить… И водки, главное, я ему не предложил, а то, может, и полегче простуда была бы. Ангина. Уже в который раз. А в семнадцать лет эта самая ангина ему осложнение на сердце дала… Мне перед сестрой, да и перед ним неудобно, думаю, помочь надо… А ты что молчишь, Людмила, ты почему ничего не рассказываешь? Обычно, когда убивают сотрудника, его соратники по работе рассказывают все, что надо и не надо. Сколько получал, с кем спал, кому должен или кто ему обязан… А у вас не библиотека, а клуб молчаливых сочувствующих.

— Я, Олег, тоже из-за племянника. Илья мне двоюродным племянником был, но… неофициально.

— Не понял…

Людмила отпила еще водки, села поближе к Олегу, приобняла и на мужской ладони пальчиком начала повторять линии судьбы, сердца и ума. От ласковой щекотки вверх по руке, к плечам, и дальше, к сердцу, побежали мурашки сладкого желания.

— Долгая история… Я, Олежек, в Заозерье родилась. Сейчас до него от города за час на машине ездят, а мы, когда в город переезжали, так два дня по бездорожью маялись. Шестидесятые годы, асфальт только в городе и был, да и то на центральных улицах. А бабушка моя, мамина мама, еще дальше, за Уралом жила, в Хронове. На лето меня родители к ней отправляли, устраивали мне и себе каникулы. У бабушки было много детей, человек семь, кажется. Пятерых старших в войну убило, остались две девочки — моя мама и ее сестра Дарья.

В детстве девочки намаялись с большой семьей, и обе решили иметь как можно меньше детей. Моя мама после первых родов, после меня, второй раз быстро забеременела, сделала нелегальный неудачный аборт, и больше детей у нее не было. А Дарья — она младше мамы на два года — осталась жить в деревне с бабушкой, предохраняться не умела и родила пятерых.