Станислав Родионов - Долгое дело

Пришел третий свидетель – торопливая женщина, нервно ждущая конца допроса. Рябинин записывал показания и думал, что несколько минут эта домохозяйка могла бы посидеть просто так: спросить о здоровье, о семейных делах, о работе – об этом следователей никогда не спрашивали. А могла бы стать и проницательной: если бывает проницательный следователь, то почему не быть таким и свидетелю? Могла бы спросить: "Кстати, у вас сегодня не день рождения? Вам, случайно, не сорок?" И он бы подтвердил, начав краснеть. Нет, он бы сперва стал краснеть, потом бы подтвердил и, вопреки закону, пригласил бы вечером в гости...

Она подписала протокол, не читая и не интересуясь той дракой о которой давала показания. Рябинин подумал, что ею чиркнут крестик. Он вложил лист в папку и посмотрел – стояла закорючка.

– Уж очень вы спешите...

– Хозяйство ждет.

– У вас в квартире что, корова? – улыбнулся он: ему сегодня хотелось шутить.

– У меня в квартире бычок.

Рябинин скосил глаза на протокол – она жила в центре города.

– Вы имеете в виду... – начал он и остановился, не зная, что тут можно иметь в виду.

– Я имею в виду своего благоверного супруга. Ест да телик смотрит...

Свидетельница оживилась. Видимо, о муже она бы поговорила – тут бы она порассказала. Но сегодня Рябинину хотелось, чтобы всем было хорошо. Даже этому благоверному "бычку".

– Спасибо. До свидания.

Женщина, сидевшая весь допрос как на иголках, ушла нехотя.

Рябинин подошел к окну, забрызганному осенью. Он родился в такой неяркий день, что человечество об этом забыло. Забыла и прокуратура, и это естественно: на земле четыре миллиарда с лишком, всех не упомнишь. Он ведь и сам забыл. Помнила только Лида.

Хорошее настроение уходило. Ему даже показалось, что пошел мелкий, какой-то пыльный дождик... Но это завис легкий беленький дым, похожий на туман, – в парках жгли мусор.

Человечество о его дне рождения могло и забыть. Человечество. А отдельные люди?

Рябинин извлек из портфеля дневник, развинтил ручку и сел к столу. Мысль, оскорбляющая и его, и его друзей, легла на бумагу: "Я радуюсь, когда не звонят друзья, товарищи, знакомые... Значит, им хорошо. Будет плохо позвонят.".

Он лег головой на пишущую машинку и бездумно стукнул букву "л". Затем палец нажал на "и". Потом на "д". Последней отпечаталась "а".

– А ведь это подлость, – тихо сказал Рябинин машинке, которую он считал разумным существом, ибо на своем веку она столько выслушивала и напечатала, что не могла не поумнеть.

Он схватил ручку и стремительно перечеркнул дневниковую запись, вдавливая стальное острие в бумагу. Что написано пером, того не вырубишь топором. Он хотел вырубить, чтобы потом не краснеть.

Не подлость ли? Самый дорогой человек помнит о его дне рождения, ищет в магазинах подарки, прячет их под подушку, треплет ему уши, покупает шампанское, готовит праздничный ужин и, наверное, отпросилась с работы и поехала за Иринкой... Чего же он хочет? Всеобщего празднества по случаю его тезоименитства? Телеграмм, делегаций, цветов и росписей в книге приемов? Неужели человек и правда с годами глупеет? Допустим, с сорока?

Он схватил дневник...

"Мне сорок, и я это чувствую по своим мыслям и сомнениям. В молодости, бывало, я мнил из себя невесть что – непризнанного гения, сильную личность, моральное совершенство... Или наоборот – считал себя тупицей, распутником или подонком. Теперь за плечами сорок, и мне точно известно, что я не совершенство и не подонок".

Из-за приоткрытой двери высунулась дьявольская бородка. Рэм Федорович вошел мягко, почти на цыпочках. Зато Димка Семенов ступал от души.

– А что вы собираетесь делать-сегодня вечером? – елейно спросил Гостинщиков.

– Ну, у меня кое-кто соберется...

– Позвольте узнать, зачем?

– Мало ли зачем.

– Товарищ Семенов, приступайте. Покажите ему кузькину мать.

Жесткая, тяжелая ладонь легла на его правое ухо и огненно завертелась, словно точильный круг. Рябинин вцепился в дужку очков, чувствуя, как она нагревается вместе с кожей.

– Хватит, – приказал Гостинщиков.

– Ну, так зачем соберутся люди?

– Допустим, у меня день рождения...

– Не врет? – узнал Семенов у Гостинщикова.

– Сейчас узнаем. – И спросил вкрадчивым, сладким голосом, каким бабушки спрашивают внучат: – И сколько же вам годиков?

– Все мои.

– По-вторить! – весело приказал он Семенову.

Теперь абразивный круг огненно лег на левое ухо. Когда боль прошла и по ушной раковине растеклось тепло, Рябинин признался:

– Сорок. Ну и что?

– А нас пригласил? – спросили они в два голоса.

– И не подумаю.

– Влепить еще? – спросил Семенов у своего начальника.

– У него же только два уха, – глубокомысленно заметил Гостинщиков.

– Друзья приходят без приглашения, – тоже глубокомысленно изрек Рябинин и добавил сорвавшимся голосом:

– Братцы, я сейчас заплачу от радости...

– Давай вместе, – предложил Димка, улыбаясь во всю ширину своего широкого лица.

– Поплачьте, мужики, поплачьте, – буркнул Гостинщиков, нервно мотая колышек бородки на палец.

В носу Рябинина действительно защекотало... Пыль – от бумаг всегда много пыли, будь это старые газеты или протоколы допросов.

Видимо, чтобы пресечь всякие носовые щекотания, Димка Семенов размахнулся и двинул Рябинина по плечу так, что подскочил "Уголовно-процессуальный кодекс" и пишущая машинка шлепнула букву. Затем он пропал под столом, защелкав там замками своего чемоданистого портфеля. Когда разогнулся, то в его руках оказалась большая прямоугольная коробка, перевязанная шпагатом и заляпанная сургучными печатями. Димка поставил ее на уголовное дело, на чистые бланки, на кодекс и с чувством выдохнул:

– Тебе, следопыт.

– Что здесь? – спросил Рябинин.

Они ждали этого вопроса, но ему было неважно, "что там": да хоть принеси они ее пустой, эту картонку, похожую на увеличенную коробку из-под ботинок, – лишь бы пришли.

– Лунный риголит, – объяснил Гостинщиков.

– Алмазы, – уточнил Димка.

– И кусок земной мантии, – добавил Рэм Федорович.

– Ну, и мешочек золотого песку, лично мною намытого, – улыбнулся Димка.

– Братцы... – начал было Рябинин, но дверь открылась без стука, сильно, нараспашку, обдав их сквозняком. Так входил только Петельников.

Он уже стоял посреди кабинета – высокий, какой-то беспечный, в светлом плаще с неожиданно стоячим воротником.

– Здравствуйте, товарищи. Извините, но срочное дело...

– У нас тоже дела, – гордо произнес Гостинщиков, вставая.

Рябинин не удерживал, – инспектор зря не побеспокоит.

– Братцы, жду в восемь, и спасибо.

– За что? – удивился Рэм Федорович уже у двери.

– Не забыли...

– Дурак ты, – сказал на прощанье Гостинщиков.

– Ага, дурак, – подтвердил Димка, проваливаясь в коридор.

– Оригинальные ребята, – заметил инспектор.

– Мои ребята, – блаженно улыбнулся Рябинин.

И промелькнуло, исчезая...

...В каждом мужчине вижу друга. В каждой женщине – любимую.

Петельников пошел к двери, словно хотел вернуть их, его ребят, но у порога остановился и сказал, вроде бы тоже испытывая радость:

– Сергей Георгиевич, на происшествие.

– На происшествие? – тихо удивился Рябинин.

– А что? – удивился инспектор удивлению следователя.

Рябинин не ответил.

Счастливый сон забыл, что снился он следователю, который в день рождения может выехать на происшествие и просидеть этот день у трупа. Да ведь счастливый сон уже сбылся: была радость дома, и только что была радость в этом кабинете, а ждать после единственного сна многих радостей то же самое, что пробовать по одному билету проехаться несколько раз.

В машине инспектор молчал, уставившись в затылок шофера-милиционера. Отвернулся к боковому стеклу и Рябинин. По дороге на место происшествия они обычно не разговаривали, могли лишь перекинуться словами о самом необходимом. Но сейчас не было и этих слов. Петельников, видимо, ждал, когда следователь спросит о деле: далеко ли ехать, что случилось, есть ли подозреваемый?.. Рябинин же – нет, без обиды, а с каким-то щемящим недоумением – тоже ждал вопросов: ну хотя бы зачем у него соберутся геологи...

– Начальник просил нас зайти, – вяло сказал Петельников когда машина проезжала мимо райотдела.

Рябинин кивнул: если начальник райотдела просит зайти, то ехали они на происшествие чрезвычайное. Водитель затылком ли, в зеркало ли увидел этот кивок и свернул на узкий проезд к особняку, закрытому кустарником, который стал по-осеннему прозрачным...

Рябинин открыл дверь кабинета начальника райотдела и замешкался у порога – комната была полна народу.